Звезда Одессы - Герман Кох

Чисто теоретически, конечно, эта женщина с большой вероятностью тоже могла быть из Бельгии — из местности, где много промышленности и загрязненный воздух: такая мысль промелькнула у меня в голове. Однако она ни разу не перевернула страницу, из чего я заключил, что она не только разглядывает фотографии, но и читает все подписи к ним и статьи.

Мне показалось, что эта женщина слишком стара и не может быть матерью дауна. Напрашивался вывод: это любящая бабушка, взявшая дауна с собой в отпуск, чтобы биологические родители парня несколько недель не видели его несуразной башки. Я подумал о его родителях, о той неделимой, не поддающейся измерению в человеческих масштабах секунде, когда им пришлось осознать, что их жизнь кончена. И о том, как они сами додумались до решения: по мере сил воспринимать все эти слюни, хныканье и стоны — бог с ними — как трогательные, непроизвольные жизненные отправления больного или зверька, сбитого при переходе шоссе; зверька, который помещен в картонную коробку, за которым они теперь должны ухаживать до конца своих дней, защищая его от большого и злого внешнего мира, полного обладателей полноценных умственных способностей. «Такой беззащитный, его так жалко…» — видимо, повторяли они до тех пор, пока сами в это не поверили.

Я залпом допил холодный кофе и вышел из столовой. Дойдя до парковочной площадки, я остановился между машинами и с полминуты пребывал в нерешительности. На пляже или в бассейне я, конечно, наткнулся бы на жену, сына и Натали; возвращаться в номер было бы несерьезно. Я решил прогуляться по деревне.

Вообще-то, Кала-Бланку нельзя назвать деревней. Там имеется несколько пыльных улочек с кактусами и пальмами; большинству построек было, кажется, не больше тридцати лет. Так или иначе, но среди многоквартирных домов, супермаркетов и зеленых зон с бассейнами и дорожками для мини-гольфа было нелегко отыскать следы «исторического рыбацкого поселка», описанного в буклете гостиницы «Мирамар». Точно так же выглядело маловероятным, что несколько тысяч лет назад «финикийские купцы» высаживались на этот отвесно поднимающийся из моря враждебный берег, как говорилось дальше в буклете. Скорее верилось в то, что «финикийские купцы» сразу меняли курс и делали поворот направо кругом, едва завидев эту местность.

Я прошел мимо киоска. Рядом с ним, среди надувных зверей, рыболовных сеток и кремов для загара, была вращающаяся стойка с иностранными газетами; в самом низу торчали «Телеграф» и «Общая газета». Я нагнулся и потянул обе газеты к себе, чтобы посмотреть дату. Суббота, 15 июля… Позавчера: старые новости, от которых нет никакого прока. Я затолкал газеты обратно и продолжил прогулку.

Главная улица Кала-Бланки была закрыта для автомобильного движения. Повсюду виднелись магазины, выставлявшие наружу одни и те же надувные изделия. Чаще всего встречались — и, вероятно, лучше всего раскупались — такие разновидности матраса для плавания, как двухметровый надувной крокодил и тех же размеров мобильный телефон.

По всей улице стоял тошнотворный запах сладких бобов в томатном соусе и яиц. Приглядевшись получше, я увидел, что все столики на террасах заняты уродливыми бледными англичанами: здесь, за две с лишним тысячи километров от родины, они наслаждались мерзкой отечественной едой, от которой у них дома день за днем зашлаковывалась дуга аорты. Согласно статистике, более чем половине этих обжор в ближайшие пять лет грозила смерть от инфаркта или инсульта: Соединенное Королевство занимает первое место в мире по числу выявленных случаев аневризма аорты, и, судя по тому, как питаются его подданные в чужих краях, оно еще лет сто никому не уступит лидерства.

Между тем остров чрезмерно обременен их присутствием. А через пять лет, когда половина этих людей умрет, новые полчища будут готовы занять освободившиеся гостиничные номера. Я пошел дальше, до конца пешеходной улицы, где вдалеке виднелась синяя полоса моря с мелкими белыми завитушками волн. Здесь улица расширялась до небольшой площади: на ней торговали разными «местными» вещицами.

Я задался вопросом: что хуже — провонявшая томатным соусом выставка надувного пластика, которую я оставил за спиной, или этот «ремесленный» ужас — сплетенные вручную хозяйственные сумки и портфели с кожаным шнурком вместо молнии, которые сбывались как «настоящие» и «подлинные»?

Я перешел через бульвар, и теперь меня отделяли от моря только скалы. На его синей поверхности не было заметно никаких следов деятельности человека: ни лодок, ни пловцов, ни цветного паруса виндсерфера — совсем ничего. Если на минуту представить себе, что позади нет никакой адской Кала-Бланки, все выглядело бы точно так же, как в те времена, когда на горизонте появлялись паруса кораблей с «финикийскими купцами», и точно так же все будет выглядеть после тотальной ядерной войны. Я зажмурился и представил себе вспышку света, а потом — поднимающееся до самого неба грибовидное облако. Когда я снова открыл глаза, грибовидное облако уже рассеялось: все приняло обычный вид.

Я с сожалением подумал, что при тотальной ядерной войне Кала-Бланка не стала бы первоочередной мишенью; меня не вдохновляла мысль о том, что этот рынок устоит в огненном вихре и что престарелые бельгийцы вместе с уродливыми англичанами выживут, на свое счастье, во время всемирной зачистки. Бросив последний взгляд на море, я повернулся и длинным кружным путем пошел в гостиницу.

В саду гостиницы многочисленные постояльцы расположились в шезлонгах возле бассейна; моя жена, в черном купальнике, с солнечными очками на лбу, лежала с раскрытой книгой — обложкой кверху — на коленях. Я уже хотел незаметно пройти в номер, как вдруг услышал сзади звук торопливых шагов по вымощенной плитками дорожке.

— Господин Морман! Господин Морман!

Я обернулся и увидел покрытое каплями лицо Натали; мокрые волосы прядями свисали вдоль щек и завивались на уровне рта.

— Господин Морман…

Запыхавшись, она остановилась и закусила губами мокрый локон.

— Да?..

Когда я посмотрел на нее, она слегка закусила губу и опустила глаза.

— Я хотела вам сказать… — начала она; теперь она вскинула глаза и смотрела прямо на меня. — По-моему, вчера я…

Я рукой показал «стоп» и быстро проговорил:

— Ах, не надо больше об этом вспоминать.

— Нет, я не это имею в виду, — сказала Натали. — Я… я считаю, что обошлась с вами не совсем справедливо.

Я молчал; настала моя очередь отвести взгляд, но я сделал усилие и продолжал смотреть прямо ей в глаза.

— Может быть, вы были отчасти правы, — продолжала Натали. — Когда говорили о тех бельгийцах. Может быть, я слишком быстро стала возражать. Не знаю… Я просто не привыкла, что кто-то говорит о других людях так, будто они совсем не люди. Я имею в виду…

Она покраснела.

— Какой вздор, — сказал я. — Я просто старый брюзга, который ко всему придирается. Не надо принимать это слишком близко к сердцу. И не надо все время говорить ему «вы». Это наводит на него тоску.

— Извините, господин Мор… Ой, опять… Извините… Фред. Я просто не хочу… По-моему, вы симпатичный и милый. И вы отец Давида. Давид всегда говорит о вас с любовью.

Непреодолимая сила заставила мой взгляд медленно скользнуть вниз, по ее мокрому лицу, потом еще ниже, по мокрому купальнику и мокрым ногам, вплоть до маленьких босых ступней, сдвинутых на выложенной плитками дорожке. Когда я добрался до них, она привстала на цыпочки: на цементе остались маленькие мокрые следы.

— Ты… — начал я.

Я поднял голову и посмотрел ей в глаза.

— Ты просто сокровище, — сказал я. — Надо меньше слушать россказни старого закисшего дядьки. Для этого ты просто-напросто слишком молода. Я совсем не хотел, чтобы вышло так. В следующий раз расскажу что-нибудь веселенькое. Обещаю.

— Но…

Я приложил палец к губам.

— Тсс, — сказал я. — Возвращайся в бассейн, Натали. А я полежу в номере.

3

Следующие дни прошли приблизительно так, как и полагается проходить отпуску на солнечном острове. После завтрака жена, сын и Натали отправлялись на пляж или в бассейн; я делал кружок по Кала-Бланке и поочередно покупал то «Телеграф», то «Общую газету» в первом же киоске пешеходного пассажа. Потом я занимал пластиковый стульчик на ближайшей террасе, между англичанами, поглощающими бобы и яйца. Я заказывал кофе и agua con gas[35] и начинал спокойно читать с первой страницы. Только при переходе к третьей странице — когда начинались внутренние новости — становились заметны небольшие изменения в моем состоянии: увлажнялись кончики пальцев, и я чаще проводил языком по верхней губе. Так продолжалось до седьмой страницы, затем мой интерес к прочитанному начинал угасать. Тогда я останавливался на спортивной странице, но глаза больше не задерживались на новостях и непроизвольно перескакивали с одной статьи на другую, так что я ничего не дочитывал до конца. В первую неделю мое сердце забилось только однажды, когда на седьмой странице я увидел фотографию улицы, очень похожей на улицу Пифагора, но речь шла о реставрации какого-то малоинтересного школьного здания не то в Дордрехте, не то в Арнеме.