Вишенка. 2 том - Поль Кок

Слышны поспешные шаги на лестнице. В столовую входят Леон и его друг.

— Вот он, вот он, наконец, этот господин, которого мы ожидали с таким нетерпением, — говорит Леон.

Глаза Вишенки опущены, она не смеет взглянуть на приезжего.

— Прошу извинения, что я являюсь к вам в дорожном платье… это вина Леона… он не хотел позволить мне пойти переодеться, и я не мог не уступить желанию друга, которого я так давно не видел. Он положительно уверял меня, что вы не будете на меня за это сердиться…

— Да-да, тебя извиняют, в деревне не соблюдают всех этих тонкостей… позволь представить тебя моей жене… она теперь немного нездорова… но, несмотря на это, будет очень рада с тобой познакомиться.

Вишенка узнала голос Гастона; ей не нужно более смотреть на него, чтобы удостовериться, что это он.

— Милая Агата, вот мой лучший друг, Гастон Брумиер, — говорит Леон, подводя своего друга к жене.

Волей-неволей приходилось Вишенке взглянуть на того, кого ей представляли; поступить иначе значило бы выдать себя. Вишенка делает над собою усилие и поднимает глаза на Гастона; она встречается с его взглядом, устремленным на нее; она произносит несколько вежливых слов, старается сказать еще что-нибудь, но… глаза ее закрываются, и она падает без чувств на стул.

Внезапный обморок Вишенки помешал Леону заметить смущение и волнение, выразившееся на лице Гастона при виде особы, которой его представляли. Леон занят только своей женой, он подбежал к ней вне себя, восклицая:

— Агата! Милая Агата! Боже мой! Она нас не слышит, помогите мне, тетушка, что надо делать?

— Я полагаю, что, прежде всего ее следует перенести в ближайшую гостиную и положить там на диване.

— Успокойтесь, — говорит Леону Сабреташ, — успокойтесь, это скоро пройдет. Вы знаете, она уже несколько дней нездорова.

— Да, да, бедная моя Агата. Милый Гастон, ты извинишь меня, не правда ли?

И, не дожидаясь ответа своего друга, Леон берет на руки жену и несет ее в ближнюю гостиную, где кладет ее на диван.

Госпожа де Фиервиль тоже следует за больной. Являются горничная с различными спиртами, а профессор Гишарде приносит два полных графина с водою, взятые им с обеденного стола. Скоро легкая краска показывается на щеках молодой женщины, и, открыв глаза, она говорит мужу:

— Прости меня, я тебе доставляю столько хлопот.

— Вот что значит, что ты два дня тому назад не захотела призвать доктора, если бы ты тогда за ним послала, ты не была бы теперь больна. Но я вас не буду более слушаться, сударыня. Ты должна теперь отправиться в свою комнату и лечь в постель.

— Хорошо, если только это не будет тебе неприятно.

— Неприятно… почему? Потому, ты думаешь, что к нам теперь приехал Гастон? Неужели ты думаешь, что с друзьями церемонятся. Для меня важнее всего ты. Я сейчас же отнесу тебя в твою комнату.

— Но я могу и сама дойти, друг мой.

— Я тебя более не слушаюсь.

И Леон, взяв Вишенку на руки, уходит, сопровождаемый двумя горничными и господином Гишарде с графинами воды в руках.

Госпожа де Фиервиль возвратилась в столовую, где находился Сабреташ, наблюдавший за Гастоном, невольной причиной всей этой суматохи.

Гастон все стоял на том же месте, задумчивый, неподвижный. Счастливое, веселое лицо его сделалось мрачно, даже сурово. Его, по-видимому, преследовала какая-то неотвязная мысль. «Ужасно, если он узнал ее», — подумал Сабреташ.

— Милостивый государь, — сказала госпожа де Фиервиль, входя в столовую, — племянник мой просит вас извинить его. Он понес жену свою в ее комнату. Он сейчас придет.

— Я надеюсь, что Леон не будет стесняться меня. Как теперь себя чувствует госпожа Дальбон?

— Лучше, она очнулась… но ей нужно спокойствие…

— Да, — сказал Сабреташ, подчеркивая каждое слово. — Племянница моя уже несколько дней больна… она хотела себя пересилить… но, черт возьми!.. Когда надо беречь себя, она нисколько о себе не заботится.

Гастон, не обращавший до этой минуты никакого внимания на Сабреташа, оборачивается к нему и, смотря на него с любопытством, спрашивает:

— Вы дядя госпожи Дальбон, милостивый государь?

— Да, с вашего позволения… я служил двадцать пять лет Родине, состарившийся служака, как говорили в былое время, но который еще и теперь может пригодиться…

Речь дяди Агаты удивила Гастона, но он не сделал никакого замечания и опять погрузился в свои размышления.

Госпожа де Фиервиль, слушая Сабреташа, пожимала плечами, но не говорила ни слова. Положение этих трех особ было довольно затруднительно.

Гастон спрашивал себя, не была ли это игра его воображения, когда он смотрел на жену своего друга. Госпожа де Фиервиль находила странным внезапный обморок Вишенки и видимое замешательство Гастона Брюмиера; она подозревала, что тут крылась какая-то тайна, и намеревалась узнать ее. Сабреташ старался угадать по лицу молодого человека его намерения, если он узнал Вишенку.

Возвращение Леона и господина Гишарде положило конец этим натянутым отношениям.

— Как, любезная тетушка, вы еще не садились за стол? Милый Гастон, — говорит он, сжимая руку своего друга, — надо наверстать потерянное время. Жена не хочет, чтоб мы голодали, ей лучше, гораздо лучше.

— Это был только обморок, — сказал господин Гишарде, ставя оба графина на стол, — небольшой отдых принесет ей большую пользу.

— Племянница моя совсем пришла в себя? — спросил Сабреташ.

— Совершенно. Агата теперь чувствует только сильную слабость, и я не думаю, чтобы она была в состоянии сойти сегодня вниз. Ты уж извини, милый Гастон! Она и сама очень сожалеет, что заболела, именно в то время как ты приехал. Мне тоже это весьма досадно. Это набросило тень на наше счастье.

— Я надеюсь, ты не смотришь на меня как на постороннего, любезный Леон. Самое главное в эту минуту — это здоровье твоей жены. Может быть, ты бы желал теперь быть возле нее?

— Нет, нет, ведь все прошло, она отдохнет немного. Сядемте обедать, печали прочь, будем праздновать приезд Гастона, а завтра и Агата разделит с нами нашу радость.

Все сели за стол, но, несмотря на все усилия хозяина дома оживить общество, гости его проявляли сдержанность. Госпожа де Фиервиль была угрюма более обыкновенного; Сабреташ неспокоен; добрый господин Гишарде грустил, что ученица его не будет в состоянии играть вечером на фортепьяно; наконец, Гастон был до того растерян, что часто отвечал невпопад на вопросы своего друга, так что тот заметил, смеясь:

— Знаешь ли, милый Гастон, что твое путешествие в Турцию тебя очень изменило! Вместо прежней ветрености у тебя такой важный, задумчивый вид.