Вишенка. 2 том - Поль Кок

Садятся за стол. Мужчины разговаривают. Присутствие тетки Леона не мешает Сабреташу есть с аппетитом. Госпожа де Фиервиль часто посматривает на старого солдата и наконец спрашивает у него:

— Вы были на военной службе?

— Да, сударыня, служил двадцать пять лет.

— Какой у вас чин?

— Чин? Я был солдатом, сударыня.

— Солдатом? Но это не чин.

— И солдат может приносить пользу своему Отечеству. К тому же, не будь солдат, зачем нужны офицеры?

Госпожа де Фиервиль, насмешливо улыбаясь, пожимает плечами. Леон же спешит сказать:

— Вы правы, милый дядюшка, и простые солдаты имеют свою долю славы, только им приходится переносить больше трудов и лишений.

— Так-так, — восклицает Сабреташ, краснея от удовольствия, слыша, что Леон называет его дядей. — Но должен признаться, что если я не получил повышения, то это моя вина. В молодости я был ужасно вспыльчив! Я дрался на дуэли за каждое неприятное для меня слово и за то часто сидел на гауптвахте. Это мне повредило, я был страшно горячий, черт возьми!..

— Ради бога, милостивый государь, избавьте нас от подобных выражений, — говорит госпожа де Фиервиль, — вы, вероятно, думаете, что находитесь в своих казармах.

— Как… что же такое я сказал? — бормочет с удивлением Сабреташ.

— Друг мой, — отвечает ему с замешательством Вишенка, — госпожа де Фиервиль не привыкла к таким энергичным выражениям… и…

— Ах, боже мой, — подхватил Леон, — что за беда, душа моя, если твой дядя иногда побожится при разговоре. Поверь, что на него не стали бы за это негодовать, если бы он был генералом, напротив, нашли бы даже, что это придает более оригинальности его беседе.

— Так вы предполагаете, племянник, что, если бы этот господин имел генеральский чин, разговор его был бы для меня приятен? Благодарю вас за подобное мнение обо мне.

— Я думаю, тетушка, что снисходительность не в числе ваших добродетелей и что вы, вероятно, не желаете приняться за воспитание господина Сабреташа… в его годы не бросают своих привычек.

— Сабреташ! Ваше имя Сабреташ, милостивый государь?

— Да, сударыня.

— Я всегда думала, что это название ташки, которую носят гусары.

— Это действительно так, но и я тоже называюсь Сабреташем. Есть много людей, носящих фамилии, связанные с животными, и они, право, не глупее от этого. Не понимаю, почему нельзя называться Сабреташем, оттого только, что не привязан к гусарской портупее.

Госпожа де Фиервиль не отвечает ни слова. Все встают из-за стола, и Сабреташ говорит господину Гишарде, уводя его к бильярду:

— Вот женщина, которая мне совсем не нравится, черт возьми! Как бы ее вышколили у нас в полку.

— Милейший мой господин Сабреташ, чего можно ожидать хорошего от женщины, которая не любит музыки? У нее здесь нет ничего, видите ли, ничего, — говорит старый профессор, кладя руку на сердце.

— Но так как она тетка господина Леона, — возражает Сабреташ, — то я ей буду оказывать уважение и даже постараюсь не божиться при ней. Это будет для меня немного стеснительно, но я вознагражу себя в ее отсутствие.

Приезд старого воина оживил «Большие дубы», где с прибытием госпожи де Фиервиль поселилась скука.

Мужчины занимались охотой, рыбной ловлей, игрой в бильярд, а вечером Сабреташ всегда был готов составить партию в вист или сыграть в шашки, домино.

Госпожа де Фиервиль обращалась со старым солдатом точно так же, как с Вишенкой: она или не говорила с ним ни слова, или же удостаивала его своим разговором только для того, чтобы сказать ему что-нибудь злое и неприятное. Сабреташ тогда начинал крутить усы, и видно было, что резкий ответ готов сорваться с его губ, но взгляд Вишенки останавливал его и он молчал, хмуря брови.

Что касается Леона, то он не мог слушать спокойно колких слов, с которыми всегда обращалась госпожа де Фиервиль к Сабреташу, он сейчас же вступался за него и, как будто шутя, отвечал своей тетушке как следует.

Главнейшим занятием госпожи де Фиервиль было наблюдать за Вишенкой и Сабреташем. И однажды после обеда она сказала господину Гишарде:

— Не находите ли вы, милостивый государь, что этот старый воин… без орденов… этот господин Сабреташ не обращается со своей племянницей, как близкий ей человек? Он не говорит ей ты… это меня удивляет. Обычно в простонародье дядя обходится с племянницей запросто.

— Но, сударыня, племянница господина Сабреташа не маленькая девочка, она теперь госпожа Дальбон.

— Я это знаю, милостивый государь… знаю, что мой племянник имел глупость жениться на племяннице простого солдата… Я заметила, что и Леон не называет его также дядей. Не кажется ли вам это странным?

— Я не обратил на это внимания.

— Очень бы желала знать, чем занимались родители госпожи Агаты… о них никогда не упоминают ни слова! Вероятно, мать была торговка, а отец болгарин.

— Бывали примеры, сударыня, что из болгар выходили отличные музыканты, а у госпожи Дальбон превосходные музыкальные способности. В самое короткое время она добилась удивительных успехов на фортепьяно.

Видя, что господин Гишарде не отзывается на ее злобные выходки, госпожа де Фиервиль замолчала.

Несколько раз Сабреташ, которому надоели колкости этой барыни, хотел уехать в Париж, но каждый раз, как он заговаривал об отъезде, Леон отвечал:

— Вы меня огорчите, если покинете нас. Во-первых, ваше присутствие изгоняет отсюда скуку, которую принесла с собою госпожа де Фиервиль, а во-вторых, я не хочу, чтобы моя тетушка вообразила, что если она будет нелюбезно обращаться с родственниками моей жены, то отучит их показываться в моем доме, не нужно доставлять ей этого удовольствия.

Сабреташ перестает говорить об отъезде. Вишенка старается предупредительностью и всевозможными угождениями расположить к себе госпожу де Фиервиль. Но временами ей кажется, что она достигла цели. Когда ей случается сидеть за работой в гостиной и тетка мужа находится тут же, то, стараясь завести с нею разговор и украдкой посматривая на нее, молодая женщина часто ловит ее взгляд, устремленный на нее с каким-то неопределенным выражением, в нем более не блещут насмешка и презрение, но если Вишенка, приметив это, решается посмотреть на нее, улыбаясь, лицо госпожи де Фиервиль тотчас же принимает снова холодное, гордое выражение.

Однажды вечером госпожа де Фиервиль была более насмешлива, нежели когда-нибудь, она, кажется, решилась вывести из терпения Сабреташа, который прохаживался по гостиной, кусая усы (что он всегда делал, когда сердился). Наконец он остановился перед Вишенкой, говоря:

— Милая Агата, с тех пор как я здесь, я еще ничего не рассказывал вам о господине Дюмарсель, который поручил мне передать вам тысячу приветствий.