Жизнь Амброза Бирса (главы из книги) - Уолтер Нил

«Ну, – сказал он после того, как мы в тот день позавтракали, – я должен ехать к моему Гадкому утёнку».

«Но эта дикая утка уже улетела, – прервал я. – Уехала в Вашингтон».

Он был выбит из седла и, кажется, не знал, что делать дальше. Он не просил совета, а я не предлагал. Но он остался на несколько дней, много пил и, кажется, сильно страдал.

Бирс приехал в Нью-Йорк ещё и для того, что попытаться уговорить меня поехать с ним и с Гадким утёнком на поля сражений, взяв какую-нибудь подходящую спутницу (он уже целый год уговаривал меня в письмах). Подозреваю, что он хотел разжечь интерес мисс Кристиансен, напомнив ей о своей героической молодости. У этой поездки были, конечно, и другие причины. Он хотел поспорить со мной насчёт планов кампаний, стратегии и тактики и тех способов, которые должны были использовать генералы Конфедерации, чтобы помешать успеху федеральных командующих. Я отказался ехать. Я недавно основал «Нилс Мансли» и, кроме того, разрабатывал ещё несколько крупных литературных предприятий. Он был и разочарован, и оскорблён.

IV

Я с неохотой подхожу к следующей теме. Я предпочёл бы умолчать о ней, но молчание было бы неправильно истолковано. Я не говорил бы ничего, если бы ничего не было напечатано. Но, как мне говорили Бирс и другие, в печати ему были предъявлено несколько обвинений. Вернее, одно обвинение было напечатано несколько раз. Если Бирс не был сластолюбцем, что я подтверждаю, то невозможно, чтобы он имел склонность к сексуальным извращениям. Из тех, кто знал Бирса, никто не мог поверить в то, что он виновен в неестественных сексуальных действиях. Когда он впервые прочитал скрытое обвинение, он почувствовал такое отвращение, он был настолько выведен из себя, что он, схватив револьвер, приехал в Сан-Франциско и направился к дому своего обвинителя. Его остановил друг.

«Куда вы идёте?» – спросил он.

Предварив ответ длинным ругательством, Бирс сказал, что идёт убивать клеветника, и назвал его имя.

«Остановитесь! – сказал его друг. – Вы же не сможете убить калеку, прикованного к постели. Никто не сможет».

Тогда Бирс впервые узнал о физическом состоянии бедняги. Этот человек считался хорошим писателем. Бирс высмеивал его в памфлетах, чем и довёл до ожесточения. Бирс уехал домой.

Как только я дописал предыдущий абзац, я узнал, что сейчас в наборе несколько ссылок на это грязное обвинение. Ни одной из них не следует доверять. Приведу, для примера, выдержки из письма, собственноручно написанного Бирсом и опубликованного в «Письмах Амброза Бирса» под редакцией Берты Кларк Поуп[113]. Письмо было отправлено 13 июня 1903 года из Вашингтона и адресовано Джорджу Стерлингу.

«Нет, я не расквитался с <…> в «Обликах праха». Его оскорбление требует другого типа наказания, и пока я с ним не встречусь, он останется ненаказанным. Как-то я поехал в Сан-Франциско, чтобы наказать его (это было сгоряча), но <…> из «Уэйв» рассказал мне, что этот человек безнадёжно болен, что он страдает динамической атаксией[114]. Я всегда верил в это, пока не получил письма от вас и от Шеффа[115]. Это не так? Или было не так? Если это не так, то у него есть хорошая причина считать меня трусом, поскольку за такие оскорбления убивают. Но, конечно, нельзя убивать больных, не важно, за какое оскорбление. Я бы очень хотел знать, действительно ли <…> соврал мне. Он всегда строил из себя преданного друга».

Кажется, хорошо понятно, почему многие мужчины (и многие женщины) борются с этим гнуснейшим оружием, с этой низкой клеветой, которой не сможет противостоять ни один человек, поскольку никто не сможет доказать обратное. Многие великие люди сталкивались с таким обвинением… или, скорее, намёком. Такая клевета не часто попадает в печать даже в скрытом виде. Если же она опубликована, её, конечно, раскопают будущие исследователи Бирса. Поэтому я чувствую себя обязанным показать происхождение этого обвинения и выразить своё мнение об этой абсолютной фальшивке. Каждый человек, который знал Бирса, верит, что это всего лишь нелепая ложь.

Был некий враг – язвительный, низкий враг, – который использовал любой яд как оружие и пытался подвести какое-то основание для этой лжи. К сожалению, Бирс несколько раз упоминал об этом преступлении среди своих знакомых. Об этом преступлении мужчины редко говорят в своём кругу, а он говорил о нём с лёгкостью, превращая его в предмет шутки. Например, он часто рассказывал, как однажды вечером вся его обычная компания собралась в таверне «Майтр», и кто-то упомянул о неприличном преступлении и о знаменитом деле, которое тогда рассматривалось в суде. Это было не дело Уайльда, которого судили много лет спустя. (Почему вообще английское правосудие столь часто опускается до таких дел?)

«Я раньше не слышал о таком преступлении!» – совершенно искренне сказал Бирс.

Тогда Том Худ своим неподражаемым голосом протяжно произнёс:

«Этот джентльмен имеет в виду вот что: он раньше не слышал, что это преступление».

Эту «шутку» Бирс часто повторял.

Другой анекдот такой. Несколько лет назад один почтенный сенатор США (он всё ещё жив и приближается к столетнему рубежу) женился на женщине, которая была в два раза его младше. После церемонии молодожёны, как происходит в таких историях, удалились в брачные покои. Первый вопрос, который задала жена своему престарелому супругу, был такой:

«Сейчас, когда мы женились, милый, расскажи, почему Оскара Уайльда посадили в тюрьму? Я всегда хотела это знать».

Жених, конечно, как джентльмен соврал. Хотя его ответ был достаточно целомудренным для его возраста, его нельзя напечатать в этой книге. Бирс часто рассказывал эту историю. Несомненно, тема сексуальной развращённости забавляла его, как и все патологии. Но когда он упоминал это правонарушение вне суда, он открывался для нападок не слишком щепетильных врагов.

V

На самом деле, у Бирса были очень красивые отношения с женщинами, особенно с молодыми девушками, когда он не думал о сексе. Девичья невинность сильно привлекала его. Он говорил, что есть три чётко очерченных пола: мужчины, женщины и девушки. Одна девушка (ей было, может быть, шестнадцать-семнадцать лет) сильно интересовала его. Она с самого рождения была слепоглухонемой калекой. И всё же эта девушка, говорил Бирс, писала стихи, превосходившие Чаттертона[116], и прозу редкого обаяния и красоты. Я никогда не видел ни её поэзию, ни её прозу. Он нежно заботился о ней, как будто это была его дочь, и после её смерти закрыл ей глаза. Он поддерживал её при жизни и похоронил после смерти – вернее, по его настоянию её тело было кремировано. Она была для него посторонним человеком. Это была красивая, отцовская любовь.