Инквизитор. Мощи святого Леопольда - Конофальский Борис

– Епископ Вильбурга говорил, что решение будет принято быстро,– Волков чуть не подпрыгнул после слов викария.

Брат Родерик продолжал смотреть сквозь него. Весь его вид, и символ веры из дерева на верёвке, и потёртое одеяние, и оловянное кольцо с молитвой, говорили о безмерном смирении. Да вот только причёска: волосок к волоску, чистые, ухоженные ногти и дорогие сафьяновые туфли, что виднелись из-под стола, выдавали его.

– Это и есть быстрое решение, сын мой, ступай, приходи через две недели.– Продолжил викарий.

Солдат был вне себя, он чувствовал, что опять всё уходит из рук. Или откладывается надолго. Он повернулся и пошёл к выходу. А монах, что стоял за пюпитром, остановил его.

– Сообщи имя своё, сын мой.

– Зачем тебе имя моё, отец мой?– Вызывающе громко и непочтительно спросил Волков.

– Таков порядок, в книгу сею я записываю всех, кто был на приёме у канцлера.

– Моё имя Яро Фолькоф. Я привёз письмо от епископа Вильбурга.– Всё ещё раздражённо и громко говорил солдат.

Монах заскрипел пером уткнувшись в огромную книгу.

А канцлер брат Родерик, с неодобрением наблюдавший за устроившим шум солдафоном, жестом остановил монаха, читавшего ему что-то и, чуть повысив голос, произнёс:

– Пройди сюда, сын мой.

Поманил солдата к себе.

Все присутствующие с интересом ждали, что произойдёт.

Волков подошёл, не зная, что и ожидать, возможно, выговора за неподобающее поведение, но викарий спросил его:

– Ты Яро Фолькоф, что служил коннетаблем в Ребенрее?

– Да, господин,– ответил солдат.

– Монсеньор,– зашипел монах, стоявший за креслом у канцлера.

– Да, монсеньор,– повторил солдат.

Водянистые глаза канцлера теперь смотрели с интересом, с прищуром. Он пальцем сделал знак, мирянин, стоявший рядом, сразу достал из кипы нужное письмо, сломал печать и передал его брату Родерику. Тот кинул один лишь взгляд. Один миг! И отложил письмо так, чтобы никто не мог прочесть его. Ломаным сургучом вверх. Любопытство висело в воздухе, все присутствующие хотели знать, что за человек стоит перед канцлером. Канцлер молча разглядывал солдата. А солдат думал: «Неужели, он прочёл письмо за одно мгновение?»

Судя по всему, приор прочёл письмо, он, наконец, заговорил:

– Сижу и гадаю я, какой же подвиг ты, сын мой, должен был совершить во сияние Матери Церкви нашей, чтобы архиепископ тебя так наградил?

Волков думал, что ответить, а канцлер продолжал:

– Всё, что мы о тебе слышали, похвалы достойно, но что ты пообещал добродетельному епископу Вильбургскому, что он нижайше просит, со всей возможной поспешностью, о большой милости для тебя?

– О том распространяться я не уполномочен, да и не я ему пообещал, а он меня просил.– Отвечал солдат не то чтобы дерзко, но со знанием себе цены.

– Конечно,– кивнул понимающе брат Родерик,– как же по другому, зная нашего наиблажейнейшего из всех епископов, боюсь даже придумать, что за подвиг он затеял. Во славу Церкви, разумеется?

– Во славу, во славу.– Подтвердил солдат.

– Неужто подвиг так велик, что требует награды вперёд?

– Боюсь, что так, монсеньор, ибо после подвига награда мне может не понадобиться и вовсе. А с наградой мне будет легче идти на подвиг.

– Вот как? – Канцлер промолчал.– Что ж, не посмею я задерживать письмо брата архиепископа нашего, сегодня же сообщу о вас его высокопреосвященству. Будьте здесь завтра. С утра.

Приор протянул солдату руку, через стол, не вставая, чтоб тот не очень-то гордился, чтоб знал своё место. И солдат, гремя мечом, полез чуть ли не на стол, чтобы дотянуться губами до оловянного перстня на надушенной руке.

На том, приём был сразу закончен, и расстроенные посетители покинули залу. Монахи с мирянином ушли, а пришёл другой монах, худой и невысокий. Он безмолвно стоял и ждал пока приор думал, а приор надумал и заговорил:

– Человека сего доброго запомнил?

– Солдат, Яро Фолькоф, о коем нам писал аббат Деррингхофского монастыря.

– Да, он.

– Запомнил, монсеньор.

– Пусть за ним приглядят.

– Уже распорядился, монсеньор.

– И ещё к ужину пусть придёт Анхелика.

– Фрау Анхелика просила передать, что не дни свиданий ныне у неё.

– Ну, тогда найди кого-нибудь, только не из местных.

– Будет исполнено, монсеньор.

– И не из блудных. Из крестьянок пусть будет, и чтоб не жирная была.

– Жирных крестьянок ныне не много, монсеньор.

До ужина было ещё много времени, но Роха уже ошивался у трактира, внутрь не шёл, трактирщик его бы выпер вон. Сидел на бочке рядом, выставив на улицу свою деревянную ногу. Грелся на солнце.

Они зашли в трактир, теперь трактирщик только чуть морщился, принимая заказ.

– Ишь, подлец, брезгует,– скалился Скарафаджо, усаживаясь на лавку.

– Ты постирал бы одежду, может тебя и не гнали бы,– заметил Волков, настроение у него было хорошее после аудиенции у канцлера.

– Ладно– ладно, – обещал Роха, и предупредил,– я закажу пиво, только денег у меня нет.

– Заказывай всё, что хочешь,– сказал солдат.

– Всё? И свинину? Окорок? Сто лет не ел окорока.– Не верил Скарафаджо.

– Окорок ему, и сыр, хороший сыр давай, и колбасу кровяную.

– Ту, в которой чеснока побольше,– уточнил Роха.

– И бобы с тушёной говядиной. И пива два кувшина.

– Неужто всё сожрём? – Веселился, тряся бардой, Скарафаджо.

– Ты думаешь, мне некого кормить кроме тебя?– Спросил Солдат.

– Помню-помню, у тебя и семья, и холопы.

– Семьи у меня нет.

– А девка та, красивая, значит…

– Значит…

– А малая? Худая в добром платье?

– Какая тебе разница,– Волков не хотел говорить на эту тему с ним.

– Да никакой. Завидую просто. Всё у тебя есть, да! Ты молодец, Фолькоф, всегда был молодцом, всегда знал, где самый жир.

– Про жир я знал не больше твоего,– заметил солдат.

– Да брось, ты из всех наших один, кто знал, как поближе к офицерам быть. Как дружбу с ними водить. За столами с ними сиживать.

– Что ты несёшь?– Сухо спросил солдат.

– Да я не в упрёк, Фолькоф. Но тебя все считали в роте пронырой. Офицерским любимчиком.

– Кто все?– Мрачнел солдат.

– Да все, вся наша рота! Вся наша корпорация. Бителли считал тебя пронырой. И все остальные тоже, особенно после того, как пропали пятьсот шестьдесят дукатов, что мы нашли в обозе под Виченцей.

– Их украл лейтенант Руфио, все это знают.

– Да-да, Руфио, вот только нашли их мы, а отдал их лейтенанту ты.

– Так положено по контракту. Знаешь, что такое контракт? И не я принимал решение, так решили старшины, и корпоралы. А Руфио был батальонный маршал, он хранил все деньги.– Волков пристально смотрел на Роху.

– Да, я знаю, что такое контракт, я знаю, кто такой батальонный маршал, – Скарафаджо так же не отрывал глаз от солдата.– Да только вот в ту ночь, когда Руфио сбежал, ты разводил караулы.

– Что?– Солдат готов был взяться за оружие.

– Это не я, это Бителли всем рассказывал. Не кипятись ты.

Солдат больше не намерен был разговаривать. Он просто спросил:

– Ты готов подтвердить свои обвинения железом?

– Чего? Да ты рехнулся, в самом деле? Да плевать мне на те дукаты, даже если ты и поделил их с Руфио. Что было то быльём поросло.

Давай лучше жрать. Ишь, придумал, я бы ещё подумал бы драться с тобой, будь я на двух ногах, крепко бы подумал, а с одной ногой ты меня подрежешь как новобранца.

Расторопная баба стала носить на стол тарелки с едой.

– Жри, у меня с тобой жрать желания нет боле,– сказал солдат вставая, и поднося кулак к носу Рохи,– ещё раз увижу тебя тут…

А Роха вдруг схватился за руку солдата своими руками, тоже вскочил и заговорил:

– Бить хочешь? Бей! Зарезать хочешь – режь, только пообещай, что

за моими спиногрызами присмотришь.

Солдат вырвал у него руку.

– И уйти мне некуда, – продолжал Скарафаджо, садясь на лавку снова, – жена у меня тощая, как бродячая собака, и злая как цепная. И детей двое. И все жрать хотят. И за кров нужно платить. А тебе я пригожусь, дело есть хорошее, тебе по плечу будет, умный ты. А мне одному его не осилить.