Интим не предлагать - Татьяна Полякова

— Ты на пенсии? — не поверила я.

— Конечно, — обиделся Петрович. — Все сроки вышли. Пора и молодым дорогу дать. А я уж на общественных началах…

— Кто ж у нас теперь участковый?

— Андрюшка Коломейцев, Марьи Петровны внук, из сто седьмого дома. Вот, пришел на смену… Правда, временно. Парень он неплохой, а что до молодости, так молодость не порок. Жизнь, она всему научит.

— Надо бы мне с ним встретиться, — заметила я.

— Ну, какой разговор. — Петрович посмотрел на часы. — Давай часа в три встретимся в моем кабинете… в его то есть. Потолкуем. С Упырем надо что-то решать. Зарвался парень.

— В три? — Я тоже взглянула на часы.

— Придешь?

— Приду.

Я поднялась и, кивнув Кузе, зашагала к кустам. Андрея Коломейцева я помнила упитанным, веснушчатым мальчишкой, который вечно ныл и не давал покататься на своем велосипеде. А вот теперь он, оказывается, наш участковый. Впрочем, я тоже довольно давно не играю в «классики», и если я за это время успела закончить институт, то и Андрюхе ничто не мешало сделать то же самое. Выбравшись из кустов, я огляделась и, сунув в рот два пальца, по-разбойничьи свистнула. Надо сказать, свистеть я умею мастерски, вызывая тем самым зависть у мужского населения района младше пятнадцати лет. Но и без того я человек в нашем районе довольно известный. Семь лет назад обо мне часто писали газеты, и не только областные. Я занималась художественной гимнастикой и кое-чего в этом виде спорта достигла. Правда, олимпийского «золота» так и не увидела. В девятнадцать лет, возвращаясь с дачи, я попала в аварию, и с большим спортом пришлось проститься. Поначалу это было нелегко, но раскисать я себе не давала, окончила институт и начала работать тренером в своей спортивной школе. Год назад, когда наш директор по состоянию здоровья ушел на пенсию, я совершенно неожиданно для себя оказалась на его месте единогласным решением коллектива, которое, что еще более неожиданно, охотно поддержало начальство. Забот на меня свалилось столько, что горевать об олимпийском «золоте» просто времени не было. И теперь, размышляя о своей жизни, я могла с убежденностью сказать: что бог ни делает, все к лучшему. Свистнув, я еще раз огляделась и вскоре заметила, как дрогнули ветви кустов напротив. Кузя тоже заметил, хотел тявкнуть, но, посмотрев на меня, флегматично отвернулся.

— Чугунок, — позвала я не слишком громко. — Вылазь.

Ветки раздвинулись, появилась невероятно чумазая физиономия, затем очам моим предстал Чугунок в полный рост, в драных шортах, ядовито-красной майке и спросил опасливо:

— Петрович где?

— Ушел. Кто сигареты украл? Воровать дело опасное. Могут по рукам дать, а курить вредно. Вроде бы мы с тобой беседовали на эту тему?

— Ага, — кисло ответил Чугунок. — Сигареты Валька спер, а я третий день не курю. В завязках. Я слово держу, ты ж знаешь.

— Знаю. Только чего ж Петрович за тобой припустился? Еще и ногу подвернул.

— Петрович ко мне придирается. Я тебе еще в тот раз говорил: чуть что, сразу Чугунок.

— Классно заливаешь, я сейчас прямо заплачу. — Он наконец приблизился, протянул мне ладонь, торопливо вытерев ее о штаны, и сказал:

— Здорово, Дарья.

— Здорово. Отойдем-ка в сторонку для разговора…

— Воспитывать будешь? — кисло поинтересовался он.

— У тебя мать есть.

— Теперь еще и папаша объявился. Ванька Косой, что у гастронома побирается, к мамке моей прибился, а вчера, не поверишь, говорит мне: Васятка, ты, говорит, Васятка, меня отцом зови. Отцом… вот умора. На хрена, скажи, мне такой папаша? Мне и мамки за глаза хватает.

— Мамка самогонкой торгует?

— Само собой.

— У нас участковый новый, предупреди мать, пусть поаккуратней.

— А наш Петрович?

— На пенсии.

— Дела. — Чугунок погладил Кузю и со вздохом заметил:

— Новая метла по новому метет. Поговоришь с ним?

— Поговорю.

— Ага… Мы ведь без этой самогонки с голоду подохнем.

— Знаю, — кивнула я. Мы немного помолчали, мысли у обоих были невеселые.

— Как у Сеньки глаз? — спросил Чугунок, которого по-настоящему звали Васькой.

— Нормально.

— Ага… Не лез бы он к Упырю. Ведь тот нарочно его дразнит.

— Не лез…а фотография?

— Пусть девчонка еще раз ему фотографию пришлет.

— Не в этом же дело, — вздохнула я.

— Понимаю. — Мы опять замолчали. — Дарья, — шмыгнув носом, сказал Васька. —

Упырь в наш универсам повадился.

— Зачем? — не сразу сообразила я, занятая печальными мыслями.

— А ты подумай. Мать у него запойная, а пожрать он любит. Только я тебе ничего не говорил.

— Само собой. Ты сегодня Упыря видел?

— Конечно. В парке, на его обычном месте. — Васька еще раз погладил собаку и, кивнув на про-щание, растворился в районе гаражей. А мы с Кузей направились в парк.

Если честно, встречаться с Упырем мне совершенно не хотелось. Во-первых, потому что его физиономия сразу же напоминала мне о собственной глупости: будь я чуть умнее, наш район не страдал бы от выходок этого гаденыша, во-вторых, я была убеждена, что взывать к его совести дело зряшное и мы с Кузей понапрасну теряем время. Именно по этой причине всю дорогу до парка я хмурилась и тяжко вздыхала, так что Кузя сначала поглядывал на меня с недоумением, а потом и вовсе скис. Перед Кузей было стыдно, две недели назад, когда он занозил лапу я, оказывая медицинскую помощь, советовала ему быть оптимистом, хотя пес еще несколько дней после проведенной операции неловко скакал по двору на трех лапах. Советы давать легко, а как до дела дошло, оказалось, что у меня самой этого оптимизма кот наплакал. Кузя по доброте душевной напоминать мне об этом не стал, но я все равно сочла нужным пояснить:

— Если б дело касалось меня… а тут Сенька. Он же ребенок.

Кузя кивнул и пошел веселее, виляя хвостом, как видно, таким образом пытаясь меня подбодрить. Через десять минут мы вошли в парк. Парк был небольшим, к фонтану, находящемуся в самом его центре, вели четыре аллеи. Фонтан требовал ремонта, и включали его не чаще двух раз в год: двенадцатого июня и в День города. Не только фонтан, но и весь парк заметно хирел. Кусты не подстрижены, на клумбах при входе заморенные флоксы, скамейки сломаны… Мы с Кузей свернули с дорожки, миновали заросли сирени и вышли к деревянной беседке. На скамейке, закинув ноги на перила, сидели пятеро подростков, на проваленном полу валялись бутылки, окурки и прочий мусор, да и сами ребята выглядели так, точно их нашли на помойке. Парнишка с прыщавым лицом бренчал на гитаре и выводил что-то в высшей степени заунывное, сидевший рядом с ним подросток лет четырнадцати решил было подпеть, но, увидев меня, расплескал пиво и страшно закашлялся. Упырь, восседавший в центре, тоже заметил меня и препротивно улыбнулся. Симпатичным прозвищем Серега Клюквин был обязан своей внешности: высокий, худой, с землисто-серым цветом лица, блеклыми, всегда воспаленными глазами, длинным носом и невероятно большими острыми ушами. Он здорово походил на летучую мышь. Улыбка нисколько не украсила его физиономию. Даже если б он и не лыбился так глумливо, симпатичной ее никак не назовешь: несмотря на юный возраст, у Сереги отсутствовала половина зубов, а вторая половина выглядела так паршиво, что любой стоматолог мгновенно бы хлопнулся в обморок.

— Здравствуйте, — сказала я громко, Кузя сел копилкой и на всякий случай зарычал.

— Привет, — недружно ответили мне, гитарист прекратил свой сольный номер, а Упырь презрительно сплюнул себе под ноги.

— Сергей, мне с тобой поговорить надо, — сказала я как можно спокойнее. Упырь хмыкнул, посмотрел на приятелей, кивнул и ответил лениво:

— Ну, говори.

— Ко мне племянник на каникулы приехал…

— А мне по фигу…

— Может, я договорю, а ты дослушаешь? Ты у него фотографию отобрал. Тебе она совершенно не нужна, а мальчишка переживает. Пожалуйста, верни фотографию и оставь Сеньку в покое.

— Я к твоему Сеньке не приставал, сам нарывается.

— Конечно, раз ты ему фотографию не отдаешь.

— И не отдам. Я ее в сортире повесил… — Он еще кое-что присовокупил, отчего пес заметно смутился, а я, вздохнув, сказала:

— Значит, не вернешь?

— Не-а. Сеньке своему скажи: пусть со двора нос не высовывает, не то худо будет… — Я на минуту задумалась.

— У тебя когда срок кончается, через месяц? — полюбопытствовала я.

Серега насторожился, но, взглянув на дружков, сказал вызывающе:

— А чего тебе мой срок?

— За месяц много чего случиться может. Я бы на твоем месте вела себя скромнее.

— А ты меня не пугай…

— Я тебя не пугаю, я объясняю. В месяце тридцать дней, а ты на дню по пять раз отмачиваешь шуточки, за которые по головке не гладят. Тридцать на пять — это много, на одной из этих шуток я тебя поймаю, и мы простимся года на три как минимум, а мой Сенька пока и вправду во дворе посидит.

— Да пошла ты… — зло фыркнул Серега, но по всему было видно, что кое-какое впечатление моя речь на него произвела.