Рипсимиянки - Арм Коста
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Рипсимия быстро и осторожно огляделась по сторонам. Мания улыбнулась и жестом показала, что здесь ей нечего бояться. За воротами совершенно другая жизнь – без похоти и разврата, без осуждения и упрёков. Там, в Риме, царил хаос, в котором умного съедал хитрый и коварный, невинных девушек поставляли грязным и жестоким легионерам, требующим ублажать их целую ночь без права на отдых; где власть золотых монет, жажда хлеба и зрелищ господствовала над простотой, человечностью и порядком, а стрелы Амура пронзали любвеобильные сердца императоров по нескольку раз за день.
Рипсимия происходила из знатного рода. Её отец добился должности консула, мать же была личным лекарем префекта. Девочка росла единственным ребёнком в семье, а значит, с детства всё внимание уделялось ей. Когда она только родилась и её, совсем беззащитную, положили на сердце матери, стало ясно: в будущем из неё вырастет красавица, что грацией и ликом погубит не только мужчин, но и саму себя.
Рипсимия ни в чём не нуждалась, но выросла она доброй, заботливой, милосердной девушкой.
– Настанет день, дочь, и ты станешь женой императора! – сначала шутил, а потом строго твердил отец. – О такой жене, как ты, можно лишь мечтать. В Риме и за его пределами толпы женщин, но они все безлики и скучны. Красивы лицом, а в голове – северный ветер. Что их занимает? Вино и платья? Они лишь украшение спален магистратов, не более. То ли дело ты, жизнь моя, – удивительная, единственная, мудрая… Мудрости твоей хватит построить библиотек по всему Каиру, а тепла – чтобы обогреть замёрзшие моря.
– Отец, ты же знаешь, что я не могу и не хочу отдаваться кому-либо без любви и уважения! Власть и статус мне не утешение. Что мне делать с императором? Вести дебаты об очередном захвате земель? Или поддерживать его желание уничтожить бедных рабов? Или смириться с тем, что в нашем ложе будет ночевать та, которую привели ему с улицы? Нет, отец, увы, не могу я так поступить с собой. Тело я отмою от бессовестности и неправды, а что же с душой, подскажешь?
– А душа, дочь! – это демагогия. Ты где о ней читала, дорогая моя, в книгах? Вот там и место ей: в трактатах философов и пустословов, в мифах, но не сейчас, не здесь, не в это время. Понимаешь, любовь моя, великие дела нужно совершать, а не обдумывать их бесконечно. Ты можешь хоть целую вечность взвешивать, хорошо иль плохо быть супругой великого римлянина, можешь днями напролёт рассуждать о душе своей и предназначении… а пока думаешь – уже кто-то другой получает всё, чего ты достойна. Нельзя зевать, дорогая, – счастье твоё из-под носа увести могут.
– Дорогой отец, из всех мужей, которые приходили просить моей руки, – ни к одному не лежит сердце, понимаешь? Не могу я преступить через себя, не могу делить дни и ночи с нелюбимым! Даже мама говорила…
– Твоя мать, как и ты, выросла на глупых мифах, что она может тебе говорить? – громом в ясном небе разразился голос отца. – Нас никто с ней не спрашивал, хотим мы этого союза или нет, нас, ещё совсем юных, просто бросили в объятья друг другу! Не смей говорить, что ты не можешь переступить через себя, ты что, на убийство идёшь или в бой? Не смей говорить о любви! – разъярённо кричал отец. – Ты знаешь, что первую половину года нашей совместной жизни твоя мать не выносила меня на дух? Она просила отдельную спальню, уклонялась от поцелуя, не позволяла даже прикоснуться к ней! – в суровом голосе консула промелькнула нота досады.
– Но сейчас же мама любит тебя, и если бы не любила, меня бы попросту не было на этом свете!
– Она любила своё образование, своё ремесло, но никак не меня! Конец дебатов, любовь моя.
Отец ушёл, а вместе с ним – надежда Рипсимии быть услышанной, понятой отцом. Самый родной её человек не просто показал свою спину, а по-настоящему предал. Отец Рипсимии был мягок и снисходителен к ней, но довольно твёрд и упрям в беседах с высокопоставленными людьми государства. По долгу службы временами ему приходилось усыплять доброту, становясь жестоким и серьёзным даже с женщинами. Он часто и долго отсутствовал дома, супруга с дочерью безмерно тосковали по нему. Но в тот час для Рипсимии он был несносным тираном!
– Я не сдамся без боя! – упрямилась она. – Другая жизнь уготована мне судьбой, отец! Не примешь ты моё право – примут другие!
Горячая кровь девушки бунтовала и кипела. Везувий её мыслей разливался лавой по венам, проникая в сердце. Там уже давно зрела идея: бросить всё, пуститься по свету в поисках своей судьбы – правдивой, не навязанной обществом, предками. Рипсимии надоело быть статуэткой, которую приходят смотреть с надеждой купить, – все проявляют гнусное желание отхватить роскошный экземпляр. То и дело во дворе её дома снуют либо молодые и глупые сыновья римских патрициев, либо их престарелые отцы. И все как один обещают бросить к ногам богатства мира, трофеи, дворцы… но что есть мыльный пузырь, когда внутри него пусто? Нет противней мужчины, который может предложить только золото. И ничего кроме золота.
В минуты грусти и безысходности девушка часто вспоминала свою кормилицу – тёплую и до слёз родную. Рипсимия никогда не знала имени той, что своим молоком выкормила её. Молоко у матери Рипсимии – Агапии – пропало сразу же после родов, ибо она часто плакала и засыпала под шум оружия – её мужа, как неизменного консула и невероятно состоятельного человека, пытались очернить приходящие к власти магистраты. Кто-то однажды подставил его, подбросив в карман мантии кольцо, украденное у императора. Прокуратор в последний момент спас консула от казни, представив римскому правителю ряд доказательств… Но доверие его уже было не вернуть.
О каком молоке в груди молодой матери могла идти речь, если звон мечей служил колыбельной ребёнку? Так родители маленькой Рипсимии приняли решение позвать в свой дом кормилицу, которая делала бы их любимую дочь сытой и спокойной.
Агапия разом предъявила ряд строгих требований, касающихся кормилицы: тот, кто хоть взглядом или словом обидит вторую «маму» её дочери, – будет сей же час отправлен в тюрьму. Если помощницу кто-нибудь испугает или нанесёт вред её здоровью – будет немедленно убит. Та кормилица, которая выкормит грудью Рипсимию, будет обеспечена до конца своих дней, а если в её жизни случится какая-либо беда или она станет немощной и слабой – её заберут в дом консула и будут ухаживать за ней как за родной. Таков был указ Агапии.
– Я хочу, чтобы это была молодая, здоровая дева, с чистой, как простынь, репутацией, – важно поведала Агапия. – Я не желаю и не могу потерять свою единственную дочь из-за болезной кормилицы. Волосы её должны быть исключительно тёмные – как у меня. Молоко блондинок не подходит, оно безвкусное и бесцветное, как и их локоны. А рыжих во двор вообще не пускать – они не от мира сего.
Агапия хоть и славилась своей красотой, но о верности мужа она обеспокоилась. Потому ей хотелось, чтобы помощница была миловидной, но не мифической нимфой, затмевающей разум, – поскольку кто знает, что в головах у римских мужей? Толпы женщин, потерявших детей во время родов, или тех, кто отдавал новорождённых в другие семьи либо на попечение своим родителям, суетились во дворе дома Агапии. Быть кормилицей в такой влиятельной семье – целое счастье. Но ни одна кандидатка не пришлась по душе матери Рипсимии.
– Агапия, смилуйся уже над этими женщинами! – просил её супруг. – У нас ребёнок недоедает, а ты устраиваешь торги, словно гладиатора покупаешь. Бери скорее кормилицу, и конец.
Агапия решила повиноваться слову мужа и принять в свой дом первую попавшуюся кормилицу. Но по иронии судьбы постучала та самая – добрая и милая, от неё веяло теплом и нежными цветками лаванды.
– Могу ли я увидеть дитя? – начала разговор молодая женщина. – Моя дочь умерла, едва появившись на свет. А я так и не успела увидеть её
