Курсантская исповедь - Владимир Земша

– Это вам не дом свиданий! – вдруг одна из хмурых бабушек вышла на них откуда-то сбоку.

Молодые люди отпрянули недоуменно, но с другой стороны несколько других сморщенных бабушек зло набросились на них.

– Не туда смотрите! Смотрите вон туда! – одна из них ткнула сгорбленным сухим пальцем в сторону стены над входом.

Майер поднял глаза.

– А что там?

– Там Ад! Гореть всем вам, нехристям, в Аду!

– Гореть вам в Аду!

– Бесстыдники!

– Безбожники!

– Покарает вас всех Всевышний, за ваши грехи!

Молодые люди, зашуганные в конец, с молчаливым недоумением от такой неласковой встречи пятились к выходу, взирая на жуткое изображение ада над выходом.

На улице искрился снег, там мило сочетаясь с белым раскрасом колонн и оконных сводов Храма. В сумерках, освещаемые фонарями, мерцали золотом купола.

– Что это было? – Александр смотрел недоуменно на Марину.

– Не сердись на них. Им знаешь, как досталось! Столько гонений пришлось пройти. Какую трудную жизнь прожить, стольких близких потерять! Они уже и сами не в силах отделить добро от зла!

– Да мне после такого в церковь как-то больше совсем не хочется, – усмехнулся Майер, – ну их, дуры!..

– Не злись ты, будь умнее! Моя бабушка говорила, что каждый человек, даже священник, даже святой, в православной вере, лишь грешник!

– Как же это возможно, чтобы священник был грешником?

– А так! Святые – это те, кто свет людям несут. Но нет безгрешных людей на земле. Это у католиков только папа Римский непогрешим.

– Православные, католики, святые! Можно запутаться в этом всём.

– Хм…, ещё говорят, что Бог он многолик, поэтому мы и говорим «Вы», когда обращаемся друг к другу уважительно.

– Откуда ты всё это знаешь?

– Говорю же, от бабушки своей.

– Она у тебя верующая что ли?

– Ага!

– А ты?

– А я не знаю… Я нет. Я же комсомолка…

– Ну, Маринка, слава богу, а то ты меня уже начала пугать…!

– Я вовсе не хочу тебя пугать.

Молодые люди шли, оглядываясь на эту красивую старую церковь, видевшую ещё начало этого века.

– Саша, а пошли в парк Панфиловцев погуляем? – предложила Марина.

– Да я бы с удовольствием, Марин, но мне к олимпиаде по математике нужно готовиться, знаешь!

– А-а-а! Ясно. Иди, готовься, – Маринка махнула разочарованно рукой.

– Да ты не обижайся, Маринка! Правда, мне некогда, давай, провожу тебя домой.

– Не волнуйся. Я не маленькая. Сама доберусь. А пока я хочу гулять. Ты не можешь, так я сама пойду.

– Точно? Без обид?

– Точно! Какие уж тут обиды! – Маринка помахала варежкой однокласснику, улыбнулась, проглатывая обиду, и пошла по мягкой снежной квашне. Ей было грустно, но эту грусть она старательно прятала за свою неестественную улыбку. Что ж, «мы выбираем, нас выбирают,.. это так часто не совпадает!..»

…Её сегодня мучает догадкаВсе мысли, все вопросы – к одному.Мальчишка на неё взглянул украдкой.И сразу отвернулся. Почему?..

…Домой она приходит. И невольно,Всё о мальчишке думает.А он старательно готовится к контрольнойВ одну лишь математику влюблён…

…Потом приходит ночь, рассыпав звёзды.А ночью, почему-то не до сна.Родители всё объясняют простоДевятый класс!.. Контрольные!.. Весна!..

Нигяр

Баку.

Какие милые улицы! Фонтаны, наполняющие пространство живительной влажной пылью. Запах жареного шашлыка. Ветер, трепящий нещадно волосы. Пивной павильон. И мутные каспийские волны, бьющиеся о набережную на фоне многочисленных портовых кранов…

Девушка подняла на Альяра свои длинные чёрные ресницы и заглянула, словно в глубину души такими чёрными, как спелые маслины, блестящими глазами.

– Нигяр, что скажет твой отец? Ведь он никогда не согласится на наш брак! – Альяр взял её за плечи.

Казалось, вот-вот он притянет её к себе, но нет, он отодвинул её.

– Прости Нигяр! Но мне придётся уехать. Меня призвали в Армию! Но я ещё вернусь!..

Юноша решительно пошагал прочь.

Он знал её с детства. Они дружили все эти годы. Незаметно выросли. Сменились игры. Сменилось всё. Теперь пришла пора расстаться. Ведь её отец явно не видел в нём, соседском пареньке Альяре достойного жениха своей ненаглядной дочери. Кто даст согласие на такой брак!

«Но ничего! Я ещё вернусь! Скоро! Вот тогда и посмотрим!» – думал Альяр. Но в юные годы кто ценит стремительно летящее время!..?

Абитура

первые курсантские шаги

«Сурова жизнь, коль молодость в шинели и юность перетянута ремнём».

Палаточный городок.

Тимофеев, с синими кругами под глазами и ввалившимися щеками, сидел на нарах, сколоченных четвёртым курсом для абитуриентов, по старой традиции, с нотками грусти и надежды рассматривая горизонт. Таких, как этот патлатый юноша, здесь было ни много, ни мало и, казалось, что ни кто здесь, акромя этих самых нар, их не ждал.

«Чем раньше вы приедете, тем лучше. Вас первых встретят там с распростёртыми объятиями», – обещания в Хабаровске пожилого военкома с орденскими планками на груди развеялись в прах. Объятий не было. Просто не было ничего. Совсем ни чего, если не брать в счёт территорию, где уже кто-то растянул палатки и бросил на нары из горбыля гору матрасов и синих армейских одеял с тремя белыми полосами, которые в Армии по «уставному стереотипу» принято «выравнивать» от кровати к кровати, стоящих в одном ряду. В этом, видимо, и состоял великий замысел этих полос! Эта территория носила название «палаточный городок». Пятеро суток без крохи еды, на нарах ждали они терпеливо того часа, когда на них, наконец, обратят внимание и выделят первую пайку сечневой каши с чаем. Ну, а пока страшно хотелось пить, и трудно было напиться. Солнце словно выжигало своими беспощадными лучами. Тела, мокрые от пота, как при температуре, бил холодный озноб. У многих началось лёгкое потемнение в глазах от дневной сибирской жары, с одной стороны, и с другой – ночного сибирского холода, заставляющего беспрестанно бегать по «малой нужде», и банального голода.

И вот наступили абитуриентские дни.

– Рота-а! Подъём!

Огромные, по 150 человек, абитуриентские роты нехотя выползали из продрогших отсыревших за ночь палаток на утренний холод. Изнеженные тела «маминьких сынков», с каким-то бешеным аппетитом нещадно жрало сибирское комарьё, напоминающее стадо взбесившихся бизонов с крыльями, колыхавшими своими визжащими роями воздух вокруг.

После – долгожданная пайка пресной сечневой каши. И экзамены, экзамены, экзамены. Дух состязания был там чужд! Они искренне болели друг за друга. «Сошедшие с дистанции» не исчезали по-английски. Им было грустно расставаться. Некоторые, из «сошедших с дистанции» и обредших снова «свободу», прощаясь, приносили какую-то провизию, купленную «за забором» на свои жалкие ещё уцелевшие «карманные» средства, им, продолжающим борьбу за поступление вчерашним своим сотоварищам. Этим безнадёжным «нехватчикам», мечтающим о вчерашних маминых пирожках. Эту провизию они тщательно и по-братски делили, бурно делясь своими новыми впечатлениями о новой суровой жизненной реалии.

Были они, от большего, наивными мальчишками, еще не познавшими жизни и женской ласки. Правда, иногда находились и такие, кто уже успел обнаружить в Советском Союзе секс, они то и брали на себя миссию просвещения своих однокашников и в этом вопросе.

А вот, солдат-абитуриент в голубой тельняшке, десантном берете с красным флажком сбоку, со значком – парашютом на груди, важно рассказывает гражданским пацанам про тонкости армейской службы, которые те впитывают с не меньшим вниманием, чем лекцию о сексе.

– Если экзамен завалите, никуда не дёргайтесь сразу. Сидите здесь в палаточном городке.

– И чё?

– Проситесь у комбата, да вплоть до начальника училища. Предлагайте, что можете полезного сделать. Могут ещё зачислить за «высокую морально-психологическую подготовку». Если у вас «волосатой руки» нет и вы не «нацкадр», то вся надежда только на себя и собственные «руки золотые»!

– А что такое «волосатая рука»? – удивился один из абитуриентов.

– А ты здесь чё, не видел памятник?

– Какой такой памятник?

– Памятник «волосатой лапе»4. Да там торчит он из постамента!

– Чё, правда, что ли?

– Ну, ты тундра! Да шутят так! Но в каждой шутке есть доля шутки…

– А-а-а! Их-ха-ха!

Как-то свалила Тимофеева простуда, приглашая в санчасть. Но страх быть «зарезанным» по здоровью удержал его от жалоб.