Девушка в зеркале - Элизабет Гарвер Джордан
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Сэмюэль снова вздохнул. Возможно, Лоуи скоро возьмет его на настоящую прогулку по снегу. Все эти бело-розовые облака вокруг, может, конечно, и красивые, но для него в них не было ничего интересного. Он просительно посмотрел на Соню, которая быстро поставила его на ножки. Человек у перил перестал говорить с Бабс, и прогулка продолжилась, на этот раз в сторону двери. И снова эта особо ценная белая штуковина была у Сэмюэля в руках.
Звуки, наполнявшие воздух, стали еще более чудесными. Они восхищали Сэмюэля. Он стал махать пухлыми ручками из стороны в сторону, и легкая ткань шлейфа двигалась вместе с ними. Руки Сони остановили его. Сэмюэль с тоской подумал, что маленькому мальчику совершенно нечего делать в этой странной процессии. Мрачно, но спокойно инфант продолжал свой путь.
– А вот и он, – прошептала миссис Литтон своей подруге. – Сейчас видишь?
Миссис Ренуэй счастливо рассмеялась.
– Родни Бэнгс, драматург, работавший с Лори, сидит в первом ряду, – продолжила миссис Литтон. – А толстый низенький лысый мужчина рядом с ним – Джейкоб Эпштейн, менеджер из Нью-Йорка, который финансировал их постановку.
В тот самый момент Эпштейн шептал что-то своему компаньону, и оба они смотрели, как Барбара и ее муж идут к двери, пустившись в первую маленькую прогулку в их совместной жизни.
– Слушай, Бэнгс, если мы вставим в спектакль сцену с такой же свадьбой, то сможем ли мы немного расшевелить Бродвей, а?
Бэнгс рассеянно кивнул. Его карие глаза смотрели на невесту и ее брата – его приятеля и соавтора. Его охватила странная депрессия – чувство новое и горькое, которое заставило его понять, почему проливают слезы подруги Барбары. Под влиянием этого чувства он произнес:
– Свадьбы чертовски депрессивны. Публике веселье подавай.
Эпштейн кивнул в ответ. У него много чего было на уме. Как и гости вокруг, он думал о действе, которое сейчас наблюдал, в понятных ему образах. Свадьба, проведенная с таким размахом, стоила, по его мнению, десять тысяч долларов. Но что это значило для невесты с ее состоянием в тридцать или даже сорок миллионов? Странно было, что ее родители оставили все ей и ничего сыну, пускай тот и шалил в юности. Но сейчас с юношей все было в порядке. Он сделает собственное состояние, если дьявольские искушения и увлечение женщинами не помешают ему в этом. Он отлично начал! Еще несколько успешных постановок вроде пьесы «Человек наверху», и Эпштейн забудет о тех провальных спектаклях, в которые он вложил кучу денег в этом сезоне. Если бы он только мог заставить Бэнгса и Девона сразу начать работать над новой пьесой, которая наверняка будет превосходной…
Эпштейн закрыл глаза и всей своей душой иудея предался магии музыки, мечтая дальше – об Искусстве и Долларах, Долларах и Искусстве.
Позже, в автомобиле, который домчал их с Эпштейном на свадебный прием в Девон-хаус, Родни Бэнгс кратко высказался по поводу свадеб.
– Я полагаю, что женщины плачут на свадьбах, а мужчины чувствуют себя мрачно, потому что они знают, во что попала невеста, – невесело заметил он.
Эпштейн захрипел.
– Ты и я, мы холостяки, – напомнил он молодому человеку, на мгновение ставшему циником. – Это нам надо волноваться!
– О ком я волнуюсь, так это о Лори, – признался Бэнгс.
Эпштейн повернулся к нему с неподдельным интересом.
– Ну, – сказал он. – Что там с Лори? Он в порядке, нет?
– Сестра всегда держала его на поводке, – напомнил ему Бэнгс, – и Лори этот поводок нужен. Теперь она уезжает в Японию на целых четыре месяца. Поводок уезжает вместе с ней. Будет очень интересно посмотреть, что такой парень, как Лори, будет делать со своей вновь обретенной свободой. Его натура вряд ли поменялась за год, зато поменялись обстоятельства, – медленно добавил он. – И наверняка он уже забыл все свои обещания, данные Барбаре. Его испытательный срок окончен.
Эпштейн снова зарычал. Он хотел сказать, что любит Бэнгса и Лори как сыновей, которых у него не было, но в няньки к ним не нанимался. Вместо этого вслух он произнес:
– Ну, мы же присмотрим за ним, разве не так?
Бэнгс нахмурился.
– Мы должны будем делать это очень осторожно, – проговорил он. – Если Девон нас на этом поймает, то нам нечем будет за ним присматривать – он нам глаза вырвет!
Эпштейн снова захрипел.
– Мы займем его делом, – радостно предложил он. – Начинайте прямо сразу писать другую пьесу. А? Отличная идея.
Бэнгс покачал головой.
– В этом и проблема, – сказал он. – Лори решил, что пока не будет работать. Он говорит, что устал и хочет несколько месяцев отдохнуть. Кроме того, он думает, что Америка объявит войну до конца зимы. Он собирается поехать добровольцем сразу, как только это случится, и не хочет оставлять за собой никаких незавершенных дел, например недописанных пьес.
Эпштейн посмотрел на него встревоженно. Это были плохие новости. Не дав ему времени осмыслить их, Бэнгс нанес второй удар.
– И конечно, в этом случае, – добавил он, – я тоже пойду добровольцем.
От такого двойного удара голова и плечи Эпштейна опустились. Сейчас он понял: его любовь к этим ребятам, в которой он сам иногда сомневался, была все же глубокой и искренней. Мало кто из отцов мог испытывать столь горькую смесь гордости и боли, которая потрясла его сейчас. Но он, как обычно, не смог это выразить словами.
– Ой, ну, – рассеянно сказал он, – я думаю, будем решать проблемы по мере их поступления. Вы пока еще не на войне.
В Девон-хаусе они обнаружили обычную для свадебных приемов толчею. В церкви еще была проведена какая-то граница между гостями. На приеме, кажется, границы не было никакой. Тут были все протеже Барбары Девон, и их было много – вся молодежь из ее клубов, все ее старые и новые друзья. В каждой красиво украшенной и просторной комнате на первом этаже Девон-хауса уже стояли люди – вдобавок к прибывающим новым гостям, число которых увеличивалось с каждым часом.
Бэнгс и Эпштейн вошли в центральную залу. Лори Девон, возвышаясь над толпой благодаря высокому росту,
