Неодолимое желание близости - Януш Вишневский

Тогда они выбегают из офиса переполненные счастьем, начинают морить себя голодом, чтобы похудеть за несколько оставшихся до встречи с женихом дней или недель, покупают в книжных магазинах разговорники и учебники английского, копят деньги на парикмахера, косметолога, а в последнее время — даже на пластическую операцию.

Как ни пытаюсь им объяснить, до них не доходит, что первое свидание еще ничего не значит. Мужчины — в большинстве своем немолодые, примерно вашего возраста — обычно прилетают в Москву или Санкт-Петербург на уикенд, рассчитывая просто на секс с молодой девушкой.

Оставляют ей маленький сувенир и большие надежды — и улетают. Навсегда. Чаще всего так поступают испанцы, итальянцы и немцы — я говорю так, потому что от них потом писем больше не приходит. Зато приходят от японцев, швейцарцев и… поляков. Но больше всего — от японцев.

Вы будете правы, если скажете, что эти женщины чересчур наивны. Но их наивность — от отчаяния. Вы ведь еще не видели настоящей России. Она начинается километрах в двадцати от того места, где жители Санкт-Петербурга и Москвы строят себе дачи. Там вы никогда не бывали, правда?

В настоящей России мало надежды на любовь и ту жизнь, какую вы описываете в своих книгах. Зато есть много водки, дни похожи один на другой, а смысл жизни и перспективы хоть каких-то перемен полностью отсутствуют. У этих женщин есть только их молодость, красота и мечты, позаимствованные у героинь телесериалов.

Нет, беру свои слова обратно! Эти женщины вовсе не наивны. Они верят в судьбу и настроены очень решительно. Если у мужчины с фотографии, прикрепленной к письму, есть ноги и руки, чего еще надо? Вы видели когда-нибудь японца старше шестидесяти с косоглазием? Я видела…

Мне хотелось бы уметь писать так, как вы. Чтобы издавать книги, делиться с миром историями, что вертятся у меня в голове. Знаете, человеческая память — странная вещь. Она упрямо хранит то, что хочется как можно скорее забыть. А я ничего не могу забыть. К тому же у меня «прекрасное сердце».

Я, например, с удовольствием выбросила бы из головы историю Ларисы, которая стала в Москве проституткой. Она поехала туда на свидание с итальянцем, который, кроме писем, регулярно присылал ей букеты цветов через международную сеть цветочных магазинов «Fleurop». Это обошлось ему в несколько десятков евро. Почти что даром. Когда автомобиль со свежими цветами, в том числе зимой, появлялся перед домом Ларисы, соседи обсуждали это неделями. До следующей доставки.

В Москве, после первого же свидания со своим итальянцем, она забеременела. Лариса — обаятельная армянка. Она жила в двухкомнатной квартире с родителями, бабушкой, дедушкой и четырьмя братьями, у двух из которых есть жены. Когда живот у нее округлился, а машины с цветами перестали приезжать, братья объявили, что Лариса им больше не сестра. Убеждения и религиозные взгляды не оставляли им другого выбора.

Иногда Лариса звонит мне из Москвы. Робко спрашивает про итальянца. Я пытаюсь врать, отвечая, что «может, ему нужно время, и он наконец напишет». Хотя знаю: нет, не напишет. Все отправленные ему письма возвращаются с пометкой: «Адресат неизвестен». Но я не хочу убивать в Ларисе надежду. Не имею права. В самом деле, вдруг он все-таки напишет…

Ненавистный рай

Ринея родилась на седьмой волне. Ее мать, когда пришло время, пошла на пляж и села спиной к океану. Считала волны.

Седьмая всегда — самая мощная. Почувствовав спиной силу ее удара, роженица начала тужиться. Женщины, собравшиеся на пляже, смотрели ей между ног.

Как только она вытолкнула плод, старшая из женщин острым краем раковины перерезала пуповину. Муж роженицы отделил от плода послед и вернулся с ним к дому, чтобы закопать под деревом, тем самым, под которым его отец закопал послед своей дочери.

На следующий день, с восходом солнца, он вышел на каноэ далеко в океан и выбросил в глубины вод пуповину, которую принесли ему женщины. Ведь океан огромен, он священен, он… Он — всё… Им всё начинается и всё заканчивается.

Ринея родилась именно так двадцать лет назад, поздним вечером, на пляже острова Хатуту из архипелага Маркизских островов Французской Полинезии. До сей поры она не встречала никого, кто знал бы, где находится Хатуту, поэтому, когда спрашивают, где она родилась, обычно отвечает: «Неподалеку от того места, где рисовал и умер Поль Гоген».

Французам это еще о чем-то говорит. Американцы, в большинстве своем, о Гогене не слышали, впрочем, им неизвестно и слово «архипелаг», в чем они признаются без всякого стеснения. Немцы тоже не имеют об этом ни малейшего понятия, но утвердительно кивают, делая вид, будто на самом деле знают, о чем идет речь. Поляки? Поляков Ринея до сегодняшнего дня не встречала.

— Вы первый поляк, которого я вижу своими глазами, — говорит она и добавляет: — хотя я когда-то видела Шопена на фотографии. Вот только не знаю, поляк он или француз.

Ринея работает в так называемом «libraire», проще говоря, в книжном магазине. Так в совсем маленьком городке Вайтапе на Бора-Бора местные называют лавку, в которой, кроме кока-колы, кремов для загара, досок для серфинга, а также жемчуга, продаются также газеты и несколько путеводителей, гордо именуемых книгами. Но самое главное — жемчуг.

Настоящий черный жемчуг можно встретить только на островах Французской Полинезии. Остальной, по мнению Ринеи, — подделка. Шею Ринеи украшает ожерелье из жемчуга. Эти жемчужины на самом деле не черные. Они голубые, зеленые, со стальным отливом, коричневые. И идеально гармонируют с цветом ее больших, печальных глаз и загорелой кожей.

— Их вырастил мой отец, — говорит она, — еще на Маркизских островах. — Он подарил мне это ожерелье на восемнадцатилетие. После того как мама родила на пляже моего братика, мы перебрались на Таити. Мама больше не хотела рожать детей на пляже. Поэтому самый младший родился, как и вы, в больнице, в Папеэте на Таити. Но отец был там несчастлив. Слишком много людей, машины, каменные дома, шум, да и пляж далеко. И никакой седьмой волны. Он увез нас на Бора-Бора. Здесь тоже есть машины, но меньше. К тому же тут он может спокойно вырезать свои «тики». И продавать. А если ничего не продаст, всегда может порыбачить. Тики — это языческие божки. Лучше всего, когда они вырезаны из вулканической породы. Самые большие тики находятся на острове Пасхи. Когда я родилась, отец вырезал из камня своего первого тики. У него большие глаза, и он смотрит на океан. У всех тики большие глаза, а еще, уж не знаю почему, — пенисы. Это довольно странно, потому что у полинезийцев, как правило, очень маленькие пенисы. Когда душа умершего переселяется в тики, его глаза увеличиваются, и статуя видит больше и дальше, чем видел человек. Когда я умру, моя душа тоже переселится в тики. И я буду вечно смотреть на океан глазами, которые будут больше, чем у моих бабушки и матери. Насчет того, что глаза станут больше, мне кажется, это ерунда. Но мой отец в это верит. Я — нет. Больше того, я вообще не хочу смотреть на океан, когда умру. Тем более целую вечность. Я уже насмотрелась на него при жизни. Это он отделяет меня от настоящего мира. Я не хочу провести всю жизнь на шестнадцатой параллели, у экватора, на острове, где нормальные люди проводят только медовый месяц. Сколько времени может длиться медовый месяц?! Две, три недели? Сколько раз можно приходить в восторг от разнообразных оттенков синевы океана и яркой окраски рифовых рыб? Если дать этим рыбам имена, через неделю можно проверять их присутствие по списку. Каждый день одно и то же. И вскоре уже хочется вернуться домой, в свою постель, в родной город, где настоящие книжные магазины, театры, кино, университеты, а зимой идет снег и ждешь прихода весны. Здесь нет ни весны, ни зимы. Здесь всегда только лето. До тошноты. Это неправда, что дети, зачатые на Бора-Бора, счастливее других, потому что начали жизнь в раю. Не только зачатые, но и рожденные на Бора-Бора ничем не счастливее детей из вашего Франкфурта. Нет! Никакой это не рай. Я ненавижу синеву океана со всеми ее оттенками! Я сыта по горло жизнью на красочной открытке с потрясающими видами. Я завидую каждому самолету, который отсюда улетает. Мне хочется провести медовый месяц в каком-нибудь огромном, переполненном людьми мегаполисе со множеством высотных домов, где никто никого не знает, вода прозрачная и течет из крана, и можно слушать радио, стоя в пробке, а вечером надеть красивое платье и туфли и пойти в оперу. Здесь, кроме туристов, мало кто знает, что такое опера, а кожаные туфли надевают только на свадьбу и на покойника, когда кладут его в гроб. О том, что бывают автомобильные пробки, тут узнают из телевизора. В свой медовый месяц я хочу каждый вечер помогать мужу снимать костюм. Глаза б мои не глядели на мужчин во влажных бермудах и застиранных футболках. А скажите, поляки носят костюмы?