Рассказ о брате - Стэн Барстоу

Верный показатель того, что Гордон в какой‑то мере усвоил буржуазный взгляд на мир, — его готовность в любой ситуации устраниться, умыть руки, даже если родные люди, жена и брат, ждут от него помощи и поддержки. Естественному порыву Бонни, как постепенно открывается читателю, Гордон инстинктивно противопоставляет удобную позицию невмешательства: «Жизнь его, пусть сам и живет» или «Мне уже оскомину набило заниматься им». О том же эгоизме свидетельствует и его умение подыскивать оправдания самому себе и своим поступкам: «Почему я должен испытывать чувство вины, что не взваливаю на себя бремя, нести которое не приспособлен и не обучен?» И зацикленность Гордона на «сексе», легкость, с какой он в мыслях и на деле способен вступить в случайную и в общем‑то совсем не обязательную для него интимную связь, хотя сопряжена впрямую с «духом времени», культом вседозволенности, прежде всего симптом все того же душевного недуга, как и намечающаяся привычка глушить спиртным тонкий голосок совести, искать в возлияниях выход из социальных и психологических «стрессов».

Конечно, размагниченность Гордона, склонность к эпатажу консерваторов — традиционалистов, «смелость» его суждений на вечерних курсах для начинающих писателей, которые он ведет, или экспериментов в школе, где он рекомендует старшеклассникам для факультативного чтения роман, который нетрудно счесть откровенно непристойным, — все это отчасти и форма самоутверждения втайне не до конца уверенного в себе и в своем социальном положении человека; и упорное стремление оградить свой «микромир», любовно и с удобствами возведенный домашний очаг, от любых посягательств и просто вторжений извне — тоже форма самоутверждения, в чем абсолютно завершенный рисунок характера героя, данного в самораскрытии, не оставляет и малейших сомнений.

Тем не менее, как справедливо замечает один из персонажей романа, «мы сами лепим себе судьбу», а о том, какими могут быть судьбы, «слепленные» на эгоизме и отчужденности, свидетельствует довольно жутковатый эпизод романа — трагедия Нортонов, соседей Гордона. Гордону, понятно, и в самом кошмарном сне не привидится, чтобы подобное когда‑либо выпало ему и его жене Эйлине, однако мастерство Барстоу — художника в том и заключается, что скрытые от рассказчика причины, из‑за которых его благополучная семейная жизнь дает трещину, становятся ясными для читателя. Через исповедальное его повествование читатель доходит до сути дела, тогда как Гордон, занятый самокопанием и сетованиями на судьбу, просто не желает видеть, что давно привык взирать на жену как на наложницу.

«Рассказ о брате» — это по существу истории двойной трагедии. Два брата, два молодых человека по всем внешним данным преуспели, вышли в люди, но жизненные судьбы этих отнюдь не пасынков «государства всеобщего благосостояния» укладываются в давний грустный афоризм С. Е. Леца: «Ну, и пробил ты головой стену — что будешь делать в соседней камере?»

Размышляя о суровых условиях труда и быта соотечественников — северян в предвоенные десятилетия и в более отдаленную пору — самом начале XX века, Барстоу отмечает, что жизнь полегчала, и оговаривается: «Но характерные черты самих людей, сложившиеся в то значительно более трудное время, остаются: и упорство, и прямота, и честность, и душевная теплота за ироническим холодком, и, главным образом, жизненная сила».

Однако персонажи не так уж часто наделяются набором прекрасных качеств, в первую очередь «жизненной силой», то есть стойкостью и сопротивляемостью обстоятельствам, опирающейся на крепкую систему нравственных ценностей, и чем дальше отходят они от своих рабочих «корней», тем слабее выражены в их характерах эти в известной мере «наследственные» черты. Чтобы в этом убедиться, достаточно сопоставить, допустим, главных действующих лиц двух публикуемых романов, Уилфа Коттона и Гордона Тейлора, или образы единокровных братьев в каждом из романов.

Нетрудно заметить, что носителями позитивных духовных начал выступают у Барстоу преимущественно представители Старшего поколения, такие, например, как отец и мать Тейлора; хотя, уточним, писатель вовсе не склонен идеализировать забитость и отупение вечной усталости, эти следствия изнурительного, подрывающего телесные и духовные силы труда, как свидетельствуют о том эскизно, однако выпукло очерченные образы родителей Уилфа в романе «Завтра поговорим».

Тем знаменательней появление в книгах Барстоу молодых героев, безоговорочно привлекательных по большому нравственному счету. К их числу относится водитель автофургона Брайен из рассказа «Зачинщики». Сюжет новеллы, повествующей о кризисе в молодой семье, как бы предвосхищает развернутое повествование «Рассказа о брате»; сходна и причина раздора — эгоцентризм одного из супругов, в данном случае Джойс, жены Брайена. Однако развязка новеллы лишена горького привкуса необратимости, каким отмечен финал романа: характеры Брайена и Джойс раскрыты с той степенью проникновения в механику внутренней жизни персонажей, какая выявляет глубинные свойства натуры, ее подоснову, а она‑то и позволяет надеяться, что эти двое еще способны преодолеть то, что их разделило.

К концу романа «Завтра поговорим» его героя посещает далеко не новая, хотя не утратившая из‑за этого своей истинности мысль: «Жизнь умеет мешать человеческому счастью». В своих книгах Стэн Барстоу показывает, каким образом жизни удается чинить такие помехи и как человек, зачастую о том не подозревая, всячески ей в этом способствует. Он все время напоминает читателю об ответственности человека перед собой и другими, о том, что жизнь — это, разумеется, жизнь, но и человек не безвольная кукла. В этом — главный урок его пристальной прозы, обогащающей читателя и знанием жизни северных графств Англии, и вообще знанием жизни и человека.

Завтра поговорим / Ask Me Tomorrow

(Перевела Ю. Палиевская)

В семь пятнадцать наступает решающий миг. Уже в семь Уилф был дома. Притворялся спокойным — сидел, уткнувшись в «Йоркшир ивнинг пост», — но кричащие заголовки казались бессмысленными. По радио играли Грига; звук с трудом и дребезжанием прорывался сквозь атмосферные помехи. После одного, особенно сильного разряда вообще ничего не стало слышно, Уилф поднялся со стула, склонился над потертым приемником «под орех» и начал крутить ручку — стрелка побежала по названиям уже не существующих станций тридцатых годов. Уилф дрожал от нетерпения, хотя понимал, что приемник работает на пределе; обидно в самый важный момент жизни оказаться во власти не зависящих от тебя обстоятельств. Родители купили этот приемник еще до войны, и теперь он, в сущности, уже не нужен. В комнате воцарился телевизор, новейшая модель с полуметровым экраном, за него Гарри, брат Уилфа, каждый месяц платит взнос, а по радио они только проверяют время. Правда, некоторые соседки за домашними делами включают радио, чтоб был музыкальный фон, но мать Уилфа отвлекаться не любит.

Из кухни доносилось позвякивание: мать мыла посуду. Оторвавшись от приемника, Уилф взглянул на отца. Одетый по — домашнему — в рубашке с коротким рукавом и жилетке, отец расположился возле камина. Он уже давно сидел вот так, неподвижно и прямо, и молча глядел на огонь. Отец старше матери, женился поздно. Есть в его характере какая‑то вяловатость, которая, впрочем, не передалась ни одному из сыновей. Не благодушие человека, довольного своей жизнью, а скорее спокойное сознание того, что лучше уж держаться подальше от жизни, которая вызывает одну лишь злость и обиду, и только когда его терпение испытывали слишком долго, он разражался вспышками буйной ярости. В глубине души лежала горечь, и снести ее можно лишь в молчанье. Отец сидел безмолвно; от сигареты, которую он держал с осторожностью, стараясь не смять толстыми пальцами, поднималась струйка дыма.

Уилф нервно швырнул смятый окурок в камин. Вытирая о чайное полотенце руки, в комнату вошла мать, аккуратно повесила полотенце на решетку перед камином. Однажды, когда Уилф и Гарри были еще совсем маленькими и в камине так же жарко пылали уголья, Гарри поскользнулся и обеими руками схватился за уступ в камине. Целый месяц он с гордостью показывал всем свои руки, забинтованные так, что они стали похожи на боксерские перчатки, а мать за два шиллинга купила у соседки решетку: семья переезжала, дети выросли и решетка им больше не требовалась. У Коттонов решетка как‑то вросла в быт, мать использовала ее, чтоб подсушить полотенца и белье.

— Гарри не вернулся?

Вопрос риторический, поскольку и так ясно, что Гарри дома нет. Он с час как ушел по своим делам, обещал прийти вовремя, но обещал матери, не брату: Уилф умышленно не просил его быть в это время дома.

— Будет шататься, пока не опоздает, — сказала мать, взглянув на будильник.