Русская история в зеркале русской мысли. Лекции. - Юрий Пивоваров

Не случайно я сказал, что русская мысль умрет примерно в середине двадцатого столетия. Потому что в середине двадцатого столетия умрут последние свободные русские люди. Где? В эмиграции. Тех, кто останутся здесь, в сталинской России, будут нещадно уничтожать. В лучшем случае они замолчат и будут мимикрировать под дурачков каких-нибудь или, там, я не знаю. Перестанут думать, а будут заниматься чем-то другим. То есть вот там закончится. Но начинается это как результат освобождения группы русских людей. Появилось свободное время. Появилась возможность думать, работать и ощущать себя. А при этом ведь еще крепостные на тебя работают. То есть ты не думаешь о хлебе насущном, как правило. Соответственно, появились все условия для существования профессиональной мысли. Но, кстати говоря, это событие во многом привело к пугачевщине. Потому что крестьяне не поняли, чего это их, хозяев наших, освободили, а мы по-прежнему должны на них работать. Потому что крестьяне-то думали, что мы работаем на дворян, потому что они батюшке служат. А теперь, раз уж они батюшке не служат, чего ж мы будем на них работать? И недаром, да, вы помните, что Пугачев говорил, что он Петр Третий, что он, там, хотел освободить крестьян, да его за это и убили. И так далее, и так далее. В этом же кроется вся эта штука. И вот еще ужасная тема крепостного права, которое довлело русским умам. Тот же Ключевский Василий Осипович скажет: "Освободив восемнадцатого февраля дворян, надо было девятнадцатого февраля освободить крестьян". Так и произошло, -- говорит он. Девятнадцатого февраля начались девяносто девять лет, тысяча восемьсот первого года, крестьян освободили. Помните? Крестьянская реформа при Александре Втором. Ключевский считал это величайшим событием русской истории. Но девяносто девять лет мы проиграли. Девяносто девять лет, с точки зрения Ключевского, Россия упустила. И упустила, в том числе, и промышленную революцию. Вот наша экономическая отсталость. Потому что при крепостном труде невозможно никакого подлинного экономического развития. Кстати, двадцатое столетие показало это. Все успехи сталинской России были построены на новом крепостничестве, на новом рабстве народа. И они рухнули через несколько десятилетий, потому что не устояли, когда мир перешел к новой фазе развития. А крепостническая советская Россия была не способна перейти к этой электронной, информационной революции, постиндустриальному обществу. То же самое было тогда. Петр мощно толкнул Россию экономически на крепостнических началах. Но когда началась промышленная революция, революция свободных людей, в России их не оказалось. И девяносто девять людей… Девяносто девять лет мы отставали. И надо было это обдумать. Что делать с крепостным правом, это была одна из важнейших тем русской истории. И вот начинается девятнадцатое столетие. И являются два гения, с которых мы можем начать, ну, что ли летоисчисление того, что я называю русской мыслью. Это Николай Михайлович Карамзин и Михаил Михайлович Сперанский. Но меня могут спросить: а что, русские люди раньше вообще ничего не думали? Думали, конечно. В восемнадцатом столетии были уже люди, которые пытались думать. Но в основе своей это было не очень ярко, не очень оригинально. В основе своей это было в подражание Западу, по-прежнему все-таки. А что до этого? А до Петра они думали? Ну конечно, думали русские люди не хуже других. Они всегда думали. Но тип той культуры, который был раньше, до Петра Великого, не предполагал вообще никакой отдельной мысли. Это была культура религиозная. Сакральная. Традиционалистская. Это был такой период развития русского общества, который, еще раз скажу, не предполагал выделения мысли в особую сферу. Надо сказать, что все народы прошли. Просто некоторые раньше выходят из этого состояния, как, например, европейские народы, создавая почти тысячу лет назад свои университеты. Или опираясь на споры в церкви. В силу определенных тех или иных исторических условий, событий, причин, о которых мы сегодня говорить не будем, в России этого не было. И поэтому, к тому моменту, когда появился Петр, конечно, уже были какие-то люди, которые задумывались и что-то предполагали, и что-то думали.

Но вот, то, что имею в виду я, такая очень четкая и ясная, определенная современная саморефлексия, самопознание, самопонимание, этого не было. И вот это рождается как раз в начале девятнадцатого столетия. Это царствование Александра Первого. Помните, как у Пушкина: "Дней Александровых прекрасное начало". Когда молодой царь, двадцатичетырехлетний, придя на престол, он открывает России новые горизонты. Он предлагает России делать реформы. И все у России, так сказать, цветет весной, поэты воспевают, все счастливы. И являются два гения. Карамзин и Сперанский.

Сначала несколько слов о Николае Михайловиче Карамзине, которого, конечно, все вы знаете. Потому что его даже в школах проходят и в курсе русской литературы. Там, "Бедная Лиза", "Марфа Посадница". Это человек, который начинал как литератор, как журналист. Который написал гениальную книгу "Записки путешественника", когда он проехался по Европе, по революционной Европе. Он был фантастический, фантастический человек, который сумел сделать, сумел сделать свое гениальное дело почти во всех отраслях русской культуры. Он создатель современного русского литературного языка. Не Пушкин. Пушкин уже пришел на готовое. Он его усовершенствовал. Он наложил на этот язык свою гениальность. Вот свою такую неповторимую пушкинскую печать, и все люди заговорили по-пушкински. Но уже до этого Карамзин стал писать так, как пишет Пушкин. Если вы посмотрите Карамзина за пятнадцать лет до Пушкина, это уже язык Пушкина. То есть это практически наш современный русский язык. Если сравнить, например, Карамзина и его современника, но чуть более старшего, Гавриила Романовича Державина, это как будто две разных эпохи. Державин -- величайший русский поэт. Он весь еще в старом русском языке, в архаичном. Появляется Карамзин и говорит современным языком. Почему я говорю о языке? Если нет языка -- нет культуры. Вот если б меня спросили, "господин профессор, вот уже сейчас, в две тысячи десятом году, что у России есть на самом высоком мировом уровне?" Я скажу: "Язык". Не газ и нефть. Не ракеты. Не территория. Как мы знаем, территории теряются, газ и нефть можно исчерпать, ракеты заржавеют. Русский язык, который был создан Карамзиным. Но не только им одним. Просто так история сложилась, история русской культуры, что через Карамзина Россия говорила тем языком, на котором я сейчас говорю, а вы записываете и слушаете. То есть, это человек, который внес здесь невероятный вклад. Это был один из первых русских журналистов мирового уровня. Он создал журнал "Вестник Европы". Это человек, который занимался тем, что он писал о том, что происходит в мире. Он писал обзоры из западных книг, журналов, газет-рефератов и так далее. Он вводил в русскую культуру западное, европейское, просвещенное знание. Кстати, это был человек из города, который подарил России довольно много гениев, Симбирск. Симбирск. Оттуда вышел Иван Гоначаров, как мы знаем. Владимир Ленин, Александр Керенский, целый ряд еще знаменитых людей. Это такая корневая, как мы знаем, Россия. Во всяком случае, для русского девятнадцатого или восемнадцатого столетий. И вот этот Карамзин в начале двадцатого столетия, уже обладая всеми, так сказать, культурными позициями, вдруг начинает писать -- что? Историю государства российского. Он становится первым профессиональным русским историком. Обрабатывая летописи, стягивая к себе абсолютно все, в свой кабинет. А писал он здесь, у нас, в Москве. В Подмосковье. Значит, в имении своего родственника, князя Вяземского. В Алсуфьеве. И он пишет эту историю. Причем, заметьте, он пишет как гражданское лицо. Это тоже новация. Ему никто не поручал. Он не придворный историограф. Он не какой-нибудь генерал, там, по службе. Он просто гражданское лицо. И вот тоже интересно. Карамзин, это имеет отношение к русской мысли. Это первый человек в России, который стал что-то делать не по поручению власти, а потому что он считал, что нужно делать. И, кстати, зарабатывать стал. Сам. И стал жить не на деньги, которые получал со службы, как жила вся Россия, а за продажу своих произведений. Помните, как потом у Пушкина: "Не продается вдохновенье, но можно рукопись продать". Вот Карамзин стал продавать рукописи. Он первый профессиональный литератор, свободный человек. Гражданское общество. Так начинается русская мысль.

Русская мысль начинается как становление русского гражданского общества. И все это происходит через Николая Михайловича Карамзина. Ну, впоследствии его карьера сложится иначе. Александр Первый заметит этого незаурядного человека. Сейчас скажу, как. И он его пригласит в Царское Село, чтобы он был поближе, и Карамзин станет очень близким человеком к Александру. А история их знакомства тоже очень интересная. Дело в том, что в начале века, как мы уже говорили, Александр пытается проводить реформы. И здесь главный человек -- Сперанский, о котором мы будем говорить чуть позже. А Сперанский и Карамзин очень связаны между собой. И вот многим это не нравилось, эти реформы. Многие видели в них французский дух. А к чему приводят реформы по французскому типу? К революции. И многие боялись. И Карамзин принадлежал к этой группе консерваторов, осторожных людей, которые не верили, что Александр и Сперанский могут что-то сделать. Они ошибались. Мы это скажем потом. Но, тем не менее. И вот, он нашел такого человека, созвучного ему по мыслям, в сестре Александра Первого, Екатерине Павловне. Это была дама очень близкая к своему брату. Они были ближайшие друзья. Которая жила в Твери, где был губернатором ее муж, принц Ольденбургский. И она несколько раз общаясь с Карамзиным, сказала: "Слушайте, Николай Михайлович, мой брат (то есть, император) должен знать Ваши мысли. Напишите". Он взял и написал. Это называется "Записка о древней и новой России, в ее гражданском и политическом отношении". Это страничек сто примерно. Ну, написал. И в тысяча восемьсот девятом году Екатерина Павловна устроила свидание. Александр приехал в Тверь, и Карамзина вызвали из Москвы. Карамзин читал ему куски из этой работы, куски из "Истории государства Российского". Александру Первому это не понравилось. Он был очень холоден. Когда они расставались, он сказал, что я не согласен с вашими взглядами, но отдайте мне "Записку", я почитаю. И уехал. И постепенно Александр влюбился в эту "Записку". Постепенно она его взяла. Она пронзила его. Он стал переходить на эти же позиции. И поэтому реформатора Сперанского потом выбросят, а Карамзина, охранителя, значит, к себе приблизят. И вот он переедет в Петербург и станет очень близким человеком для Александра Первого. Причем… тоже вот судьба русской мысли. Это люди, которые очень... И в этом смысле Карамзин показательная, такая нормативная, первая судьба. Поэтому можно на ней остановиться. Вот он по собственному почину начинает заниматься русской историей. Потом он по собственному почину начинает заниматься анализом текущей политики, что цари делают, и начинает их критиковать. Русская мысль сразу возникает как критика власти. Сразу же. Как критика власти. Общество не согласно с тем, что делает власть. И власть уже вынуждена прислушиваться. Времена меняются. То есть еще недавно Радищева, как вы знаете, куда отправили. Да? Или Новикова, просветителя, при Екатерине Второй. Здесь уже власть слушает. А Карамзин говорит очень жесткие… Мы сейчас скажем об этом. И очень такие, критичные вещи говорит по отношению к власти. Но когда уже Александр его полюбил и приблизил, то Карамзин играет, начинает играть при нем громадную роль. А какую громадную роль? Ну, например, Александр думает: дать Польше конституцию или не дать? Он спрашивает Карамзина. Конституция дается. Или он думает, как поступить с тем-то или с тем-то. И даже вещи интимного свойства, то есть личной жизни. И он, так сказать, идет к Карамзину. Он не идет исповедоваться к священнику, а идет к Карамзину. Но, более того, даже женские особы, даже женщины из императорской фамилии бегут к Карамзину и рассказывают о своих любовных приключениях или неудачах семейной жизни. Он становится исповедником царской фамилии. Он и говорит им, что делать. В политике, там, в экономике, в бюрократических назначениях. И одновременно он даже исповедует их и учит их, как жить личной, частной, приватной, интимной жизнью. Это поразительная вещь. Но интересно, что эта поразительная вещь, вот такой вот, как бы учитель царей, учитель власти, она продолжится дальше. Посмотрите русскую историю. Гоголь впоследствии. Помните "Выбранные места из переписки с друзьями", где он будет учить, что должен делать губернатор или его жена. Что должен делать министр или его жена. Потом Достоевский в "Дневнике писателя" будет говорить: внешнюю политику надо так делать, а внутреннюю политику так. Потом Лев Николаевич Толстой позволит себе учить Николая Второго, что не надо проводить столыпинские реформы и разговаривать с ним сверху вниз. И цари будут слушать и бояться. Потом Горький появится и будет Сталина неудачно и Ленина учить, что, мол, там террор смягчить или, наоборот, усилить. А потом Александр Исаевич Солженицын, вот уже при вашей жизни. Да? Когда он был помоложе, он писал письма вождям. Он потом, когда приехал, выступал по телевизору и учил русских людей, русскую власть, как надо жить. Вот эта традиция, которую потом обрела русская литература и русская мысль. Часто литераторы -- мыслители, вот, как Карамзин, это одно и то же. Или как Достоевский, или как Солженицын, или как Толстой, или как Пушкин. Это часто одно и то же. Они учат власть. А что, откуда, почему это? Я хочу вам напомнить, что в православной культуре традиционной, помните, была такая фигура -- старец? Старец, да? Это был такой очень… монах. Он не имел чины церковные особенно большие, монашеские. Но это был духовный человек, которого все очень уважали, которому была открыта какая-то истина, чувствовали все. И даже самые крутые цари, типа Ивана Грозного, Ивана Четвертого, ездили к старцам, спрашивая их, как быть, и слушались. И боялись. И каялись. И исповедовались, и так далее. А вот уже в рамках светской культуры, культуры просвещения, культуры современной, нашей с вами, появляются фигуры таких вот светских старцев. Многие из них потом бороды такие завели. Карамзин-то еще нет. И Гоголь, и потом уж и Толстой, и Достоевский, Александр Исаевич Солженицын. Они с бородищами, как старцы, явятся и будут такими старцами учить власть. Это все начинается с Карамзина.