Амели без мелодрам - Барбара Константин

— Какой шланг? Вон тот? А! Вот это да!.. Похоже, что поломка именно там и есть.

Он ворчал негромко, но Кларе все было прекрасно слышно.

— Ну вот, опять дело ее рук… Ох уж эта Амели, что за мозгодерка!

Пепе явился ровно в пять. Но похоже, слишком рано.

А как раз в тот момент, когда надо было уезжать, Марселю в глаз что-то попало. Клара усердно искала соринку, но не нашла.

— Ладно, не страшно, — сказал Марсель. — Немножко щиплет, и все.

Но глаз у него все равно слезился, потому что инородное тело мешало.

Потом Марсель и Пепе уехали.

Амели и Клара помолчали. Каждый раз одно и то же.

До чего же постарел Марсель…

Наконец Клара спросила:

— Зачем ты все время ломаешь машину?

— Чтобы дать ему работу…

— Думаю, он догадывается…

— Возможно. А ведь на этот раз поломку нашла ты. Молодец! Я старалась всю ночь! Никак не могла вспомнить, что я сделала…

В следующий раз надо будет записать…

Напомнишь мне?

5

(Продолжение)

Гроза и улитки

Вскоре началась гроза. Клара и Амели укрылись в доме. Гроза была сильная, из тех, что запросто могут напугать.

«Когда нам, Мине и мне, было лет по девять или десять, как тебе сейчас, мы любили все время повторять: „Ну и ну!“

К месту и не к месту, вместо „да“ и вместо „нет“…

„Ну и ну!“ — и все тут.

Но в тот раз, когда мы сказали: „Ну и ну!“ — у нас просто не нашлось других слов. Мы увидели такое, что нарочно не придумаешь. Самое омерзительное и страшное, что только можно себе представить.

— Ну и ну…

— Это еще что такое…

У нас от удивления глаза на лоб полезли. Мы были как под гипнозом. Ну и испугались порядком. Потому что нам нельзя было там находиться. Нам было строго-настрого запрещено появляться в том месте!

Но мы не убежали, а глядели во все глаза.

Дождь лил как из ведра, но мы не двигались с места.

И тут Мина говорит:

— Чем-то воняет, а?

— Верно, ну и ну! Воняет жареным поросенком…

— Что будем делать?

— Бежим скорее!

И мы помчались по полю, спотыкаясь о камни, перескакивая через коровьи лепешки, перемахнули через изгородь, стараясь не поцарапаться о кусты ежевики, и пролезли под колючей проволокой, как всегда оставив на ней кусочки свитеров… Добежав до дороги за кладбищем, мы, задыхаясь, упали на землю и растянулись прямо в грязи.

— Что-то мне нехорошо, — сказала Мина.

— И мне тоже, — отозвалась я.

И тут нас обеих вытошнило! Фу, какая гадость!

Из глаз у нас полились слезы, Мина вытащила из кармана старый носовой платок, мы вытерлись и пошли по домам, каждая в свою сторону. Гордиться нам было нечем.

То, что мы увидели в тот день, черное, еще дымящееся и воняющее паленым мясом, были останки Абеля Шарбонье. Его убило молнией посреди собственного сада, и он так там и лежал, вцепившись в ручку грабель.

Поди догадайся, почему желание разрыхлить грядки оказалось сильнее осторожности и страха грозы. Об этом уже никто не узнает.

С того дня его дом стали называть „дом убитого молнией“, а его жену — „женой убитого молнией“. Скажешь, не так уж и оригинально… но такие вещи случаются нечасто.

Бедная Ортанз Шарбонье, какой это для нее был удар…

Представь себе: она в доме, как мы с тобой сейчас, а снаружи бушует гроза.

— Батюшки, а ведь молния ударила где-то совсем близко… Надо посмотреть… И куда это подевался мой Абель?

Она посмотрела в окно и увидела… Абеля, уже почерневшего, навечно приросшего к ручке грабель… Он стоял посреди сада, вытянувшись к небу…

Много месяцев Ортанз не выходила из дому. Можно было сколько угодно звонить в дверь, она не открывала. Ставни закрыты, свет погашен… Так она была потрясена…

А ведь они отлично ладили, эти двое…

Вот беда так беда…

Пусть уж лучше молния убила бы обоих любящих вместе, разом».

С минуту они задумчиво молчали.

— Слушай, Амели, занятная история. Только… может, у тебя есть что-нибудь повеселее? Я и так боюсь грозы, а с сегодняшнего дня стану бояться еще больше!

— Бедная малышка Кларинетта!.. Ничего не могу поделать. Каждый раз, когда сверкает молния и гремит гром, я вспоминаю эту историю. И знаешь, я до сих пор себя спрашиваю: с чего этому сумасброду Абелю пришло в голову как раз в такой момент пойти в сад рыхлить грядки?

Гроза стала утихать, и обе вышли из дому в сапогах и дождевиках. Больше не сверкало и не гремело, но ливень не прекращался. И они запели песенку Нугаро:

Дождь отбивает чечеткуВ полночь на тротуаре…Остановлюсь, полюбуюсь…Аплодисменты артисту!

Кларе особенно нравился конец песенки, и она горланила его, целясь в небо кулаком, как боксер:

Привет, отчего же ты плачешь тогда?Я люблю тебя, грязная, злая вода![2]

И тут они обнаружили, что не только им нравится гулять под дождем. Примерно сотне улиток тоже. Амели решила их собрать, чтобы они попостились до следующей недели. А потом, когда Марсель придет чинить очередную поломку, она их приготовит.

— Слушай, а может, пусть теперь сломается мотор стиральной машины?

— Ты права, это его развлечет.

6

Марсель прекрасно ходит

Марсель не голоден. Вернувшись, он сказал Пепе, что хотел бы сразу лечь. Когда в столовой кто-то отсутствует, это на руку всем остальным. Во время ужина персонал работает в полном составе. Очень много лежачих постояльцев. «Ложечку за дедушку…» Марсель предпочитал на это не любоваться. Он пациент исключительный. Ему пока удается все делать самому. Даже ходить! Но здесь никто не должен об этом знать. Потому что… кресло-каталка — это несерьезно. Так, небольшое жульничество. Поначалу он увиливал от утренней зарядки, ссылаясь на боли в ногах. Он принимался прихрамывать, морщиться, постанывать, всем своим видом показывая: «Мне тяжело, но я терплю, вы же видите». Это произвело впечатление. Он долго и пространно растолковывал, как ему трудно, и одержал победу: ему выдали инвалидное кресло. Ох, как хорошо, когда тебя везут на прогулку, а ты можешь вздремнуть, где и когда тебе угодно… И он втянулся в игру. Это прекрасно соответствовало его стремлению ничего не делать. Вообще ничего! Nada![3] Это стало его кредо, его символом веры. Запоздалой реакцией на годы, проведенные в рабском труде. То же убеждение руководило им, когда он был активистом профсоюза. Даешь право на отдых для всех рабочих, черт побери! Однако, как оно всегда и бывает, безделье ему наскучило. И теперь, оставаясь один в комнате, или по ночам, когда все спали, он выходил на прогулку. И шел прекрасно, долго, быстрым шагом. И без всякой палки.

Он вообще старался все делать сам, без посторонней помощи.

Это был, так сказать, его тайный сад.

В последнее время, правда, появились некоторые проблемы с мочевым пузырем, и это заставило его задуматься. Но он никому ничего не сказал.

Меньше знаешь — лучше спишь…

Это касается только его.

В его квартирке есть кухонный угол, так что у него нет необходимости обедать в общей столовой. Иногда он приглашал приятелей, но их у него осталось немного. Его поколение стремительно вымирало, особенно мужчины.

Марселю вот-вот исполнится семьдесят восемь лет.

Его жена Андре умерла десять лет назад. Конечно, поначалу он растерялся. Но они уже давно не любили друг друга. Надо было просто смириться с потерей человека, к которому привык. И он смирился. Научился сам готовить, мыть посуду, стирать, гладить, оплачивать счета, ну и все прочее. У Андре это прекрасно получалось.

Она была отличной хозяйкой. Но в остальном — ничего. Сухая, будто для чувств у нее какого-то органа недоставало, словно инвалид какой-то. Даже в молодости. Что-то у нее вроде как не действовало. Она прожила жизнь, так и не узнав, какую радость может доставить то, что ниже пояса. Бедная Андре!

Они поженились очень молодыми. В первый раз она отдалась ему еще до свадьбы. Все произошло в спешке. Он был пылким, но неопытным. А во второй раз у них было в брачную ночь. Но он тогда много выпил, так что ничего не помнит. И все. Потом больше ничего не было. Ничего и никогда. Вот так. Это может показаться невероятным, но Марсель так и не узнал, как скроены зад и бедра у женщины, на которой был женат сорок шесть лет. Он никогда не видел ее нагишом!

Ну и, ясное дело, у них не было детей. Видать, те два раза случились в неподходящие дни! А ему хотелось кучу ребятишек, чтобы они носились, кричали, смеялись и играли, переворачивая все вверх дном. Он всегда мечтал о доме, полном детей. У его родителей их было семеро: пятеро мальчишек и две девочки. Визг и смех стоял во всех углах. Хоть тогда жизнь их и не баловала и зачастую приходилось ложиться на голодный желудок, но они были все вместе, гордые и счастливые. И никто не мог их разлучить! Никто! Это сделала война. Она у него всех забрала. И братьев, и сестер, и родителей. Всех сразу. О господи, ему все еще хочется завыть, хотя прошло уже столько лет. Папа, мама, Пьеро, Клод, Мартен, Жанно, Луизет, Мими… Я скоро приду! И мы опять будем вместе, как прежде!