Она смошенничала… - Найджел Болчин

Я заметил, что, несмотря на то, что машина играла превосходно и улавливала малейшую мою ошибку, ее мастерство заключалось исключительно в умении быстро реагировать на любой ход. Она никогда не устраивала мне ловушек и не делала неожиданных ходов, так что я начал подозревать, что она не очень-то хорошо разбирается в самой игре и что ее легко можно сбить с толку чем-нибудь необычным.

Поэтому я начал делать не то чтобы неправильные ходы, а скорее бессмысленные, и хотя некоторые оказывались гибельными для меня, другие заставляли машину задумываться несколько дольше обычного.

Скаулер заметил это и тотчас пустился в длинное техническое объяснение, суть которого сводилась к тому, что машина не была виновата, а программа, заданная ей, рассчитана на обычную игру с разумным противником и не предусматривала никаких дурачеств. Ему явно не нравились мои фокусы, и он дал мне понять, что я веду себя не совсем по-джентльменски. Но теперь я сам уже увлекся и начал вести такую необычную игру, что машина, казалось, была в полной растерянности, она начала отдавать шашки одну за другой. Было совершенно очевидно, что я выиграл партию.

Скаулер прервал свое объяснение и теперь сидел рядом со мной, молча уставившись на освещенный щит. Лицо его выражало такую боль и растерянность, что я на минуту искренне пожалел, что затеял этот опыт. Но теперь уже не оставалось ничего другого, как продолжать. И я сделал последний решающий ход.

После этого хода наступила длительная пауза в игре. Видимо, машина долго соображала, что же ей делать дальше. А затем она смошенничала. Она, нисколько не стесняясь, просто взяла и передвинула свою шашку назад. Это было то трогательное, наивное мошенничество, которое можно было ожидать в аналогичных обстоятельствах только от маленького ребенка.

Кажется, я рассмеялся и сказал что-то вроде «послушай-ка» или «ну, ты не очень-то». А затем взглянул на

Скаулера. Его лицо стало беловато-серым, и он смотрел на машину с таким ужасом, словно человек, на глазах у которого только что произошло убийство. Так он стоял несколько минут, затем, не сказав ни слова, повернулся и вышел. На меня он даже не взглянул.

Я подождал его несколько минут, потом спустился вниз. Он уже был в машине и собирался уезжать. Так как у меня не было ни малейшего желания оставаться в такой поздний час вдали от Лондона, я быстро вскочил в машину рядом с ним.

Минут десять мы ехали молча. Затем я сказал:

— Было очень интересно!

— Но она смошенничала!

— Да, но не очень-то ловко. Вы бы ее научили перевертывать доску с фигурами в подобных случаях.

Спустя милю Скаулер сказал устало:

— Это все объясняется очень просто, конечно!

— Конечно, просто. Она не хотела проигрывать!

— Задавая программу, — сказал Скаулер, как будто он и не слышал меня, — я запрещаю ей нарушать правила игры, а также проигрывать…

— Большинство из нас старается придерживаться такой программы.

— Но… но абсолютного запрета не может быть потому, что все зависит от числа, а машина оперирует числами лишь в определенных пределах, и всякое запрещение также не должно выходить за эти пределы. Поэтому, если машине приходится иметь дело с двумя неразрешимыми задачами, она работает до тех пор, пока ее возможности не иссякнут, а затем…

— Затем она пускается на хитрости?

— Нет, — сказал Скаулер угрюмо, — не обязательно.

— Но ведь проигрывать также запрещено?

— Видите ли, когда машина думает над ходом, она смотрит, какое получается число: четное или нечетное. Если четное, оно нарушает запрет обманывать. Если нечетное, то проигрывать. Вот и все.

Он помолчал немного, а затем проговорил почти с отчаянием:

— А что же ей еще остается делать? Ведь программу-то надо задать, и нет никакого способа ввести абсолютный запрет.

— Блюстители нравственности не раз сталкивались с подобными затруднениями, — сказал я. — Откровенно говоря, что мне больше всего понравилось в вашей машине,

Скаулер, так это именно этот обман. В нем было что-то от первородного греха, что-то подлинно человеческое. Скаулер долго молчал, потом вдруг тихо рассмеялся: — Пожалуй, вы правы, — сказал он. — Мне не приходило в голову взглянуть на нее с этой стороны.

После того вечера я редко виделся со Скаулером, но один случай мне хорошо запомнился. Я как-то встретил его в ресторане, где он обедал с сыном и дочерью. Он познакомил меня с ними. Они мне очень понравились — весьма милые молодые люди. Да и сам Скаулер как-то изменился: подобрел что ли…

Перевела с английского М. Бирман