Сказки, легенды, притчи - Герман Гессе

Август протянул ему руку, он не мог вымолвить ни слова, с печалью в сердце вернулся он в свой опустевший дом и в последний раз лег спать в комнате своего детства, и, когда он уже засыпал, где-то совсем далеко послышалась ему тихая, сладостная музыка минувших лет. Наутро он уехал, и долгое время никто ничего не слыхал о нем.

Вскоре он позабыл и крестного Бинсвангера, и его ангелочков. Кипучая жизнь бурлила вокруг него, и он плыл по ее волнам. Никто на свете не умел так лихо проскакать по гулким переулкам и насмешливым взором окинуть глазеющих на него девиц, никто не умел так легко и грациозно танцевать, так ловко восседать на козлах, так буйно и безалаберно прокутить в саду всю длинную летнюю ночь напролет. Одна богатая вдова, любовником которой он был, давала ему деньги, платье, лошадей и все, чего только он желал; с нею он ездил в Париж и Рим, спал в ее устланной шелками постели, но сам он был влюблен в хрупкую белокурую дочку одного бюргера. Пренебрегая опасностью, встречался он с нею по ночам в саду ее отца, а она писала ему длинные страстные письма, когда он бывал в отъезде.

Но однажды он не вернулся. Он нашел в Париже новых друзей, и, поскольку богатая любовница ему надоела, а занятия в университете давно наскучили, он остался в чужих краях и зажил так, как это принято в высшем свете: завел лошадей, собак, женщин, проигрывался в пух, а потом срывал большие куши; и повсюду находились люди, которые бегали за ним, как преданные псы, угождали ему, а он только улыбался и принимал все это как должное, — так, как некогда взял он кольцо у маленькой девочки. Колдовская сила материнского желания горела у него в глазах, сияла на губах, женщины любили его, друзья обожали, и никто не видел — да и сам он едва ли чувствовал, — как сердце его опустошается и черствеет, в то время как душа изъедена тяжким недугом. Порой ему надоедала эта всеобщая любовь и, переодевшись в чужое платье, он отправлялся странствовать по чужим городам и повсюду обнаруживал, что люди глупы и слишком уж легко покоряются ему, и повсюду смешной казалась ему любовь, которая так упорно преследовала его и довольствовалась столь малым. Отвращение вызывали у него женщины и мужчины, у которых недостает гордости, и целыми днями бродил он в одиночестве вместе со своими собаками далеко в горах, по диким охотничьим тропам, и какой-нибудь олень, которого он выследил и подстрелил, приносил ему больше радости, чем любовь красивой избалованной женщины.

И вот однажды, путешествуя морем, он увидал молодую жену посланника, строгую стройную даму, высокородную уроженку северных краев; она стояла среди других благородных дам на удивление отчужденно, гордо и замкнуто, как будто здесь ей не было равных, и, когда он увидел ее и как следует разглядел, когда заметил, что взор ее и по нему скользнул, казалось, лишь бегло и равнодушно, он почувствовал, что такое любовь, — и он решил во что бы то ни стало завоевать ее любовь; и с той поры неизменно, дни напролет был рядом с нею — так, чтобы она всегда его видела, а поскольку он сам постоянно окружен был восторженными поклонниками и поклонницами, которые искали его общества, то вместе со своей прекрасной гордячкой оказывался в центре всего блестящего общества и стоял, словно князь со своей княгиней, и даже муж северной красавицы отличал его среди прочих и силился понравиться ему.

Ни разу не удавалось ему оказаться наедине с незнакомкой, пока в одном из южных портовых городов все общество не сошло с корабля, чтобы несколько часов побродить по чужому городу и вновь ощутить под ногами твердую землю. Он не отставал от своей возлюбленной, и наконец ему удалось задержать ее, увлеченную беседой, в пестрой толпе на рыночной площади. Бесчисленное множество узких, глухих переулков выходило на эту площадь, в один из таких переулков он и привел ее, а она доверчиво шла за ним, но, когда она вдруг почувствовала, что осталась с ним одна, и испугалась, не находя вокруг себя привычного общества, он в пламенном порыве повернулся к ней, сжал ее дрожащую ручку и стал умолять остаться на берегу и бежать вместе с ним.

Незнакомка побледнела и не поднимала на него глаз. «О, вы ведете себя не по-рыцарски, — тихо сказала она. — Давайте забудем то, что вы только что сказали!»

«Я не рыцарь, — воскликнул Август, — я влюблен, а влюбленный не знает ничего, кроме своей возлюбленной, и у него одна мечта — быть рядом с нею. О прекрасная моя, останься со мной, мы будем счастливы».

Ее серо-голубые глаза смотрели на него строго и осуждающе. «Откуда вам стало известно, — жалобно прошептала она, — что я люблю вас? Я не могу молчать: вы нравитесь мне, и в мечтах я часто представляла вас своим мужем. Потому что вы первый, кого я полюбила по-настоящему, всем сердцем. Ах, оказывается, любовь может так страшно ошибаться! Разве могла я подозревать, что способна полюбить человека недоброго и испорченного! Но в тысячу раз сильнее во мне желание остаться с моим мужем, которого я почти не люблю, — но он рыцарь и знает, что такое честь и благородство, которые вам неведомы. А теперь прошу вас не говорить мне больше ни слова и доставить меня обратно на корабль, иначе я позову на помощь посторонних, чтобы спастись от вашей дерзости».

И как он ни молил, как ни скрежетал зубами от отчаяния, она уже отвернулась от него и так бы и ушла одна, если бы он молча не нагнал ее и не проводил на корабль. Затем он приказал выгрузить свои чемоданы на берег, ни с кем не попрощался и исчез.

С тех пор счастье отвернулось от всеобщего любимца. Добродетель и честность сделались ему ненавистны, и он топтал их ногами и находил особое удовольствие в том, чтобы совращать добродетельных женщин, употребляя все искусство своей чарующей силы, или беззастенчиво пользовался добротой преданных ему честных людей, которых он быстро завоевывал, а потом издевательски бросал. Он делал несчастными женщин и девушек, а затем предавал их всеобщему позору, он выбирал себе юношей из самых именитых домов и совращал их. Не было такого наслаждения, к которому бы он не стремился и не испытал на себе, не было такого порока, которому бы он не предался и которым бы не насытился. Но никогда уже не наполнялось радостью его сердце, а на любовь, которую все предлагали ему, ничто не отзывалось в его душе.

В прекрасном загородном доме у моря жил он, мрачный и всем недовольный, и мучил самыми безобразными выходками женщин и друзей, которые к нему приходили. Ему хотелось унижать людей так, чтобы они чувствовали все его презрение к ним; он пресытился и тяготился той непрошеной, нежеланной, незаслуженной любовью, которой он был окружен, он ощущал никчемность своей попусту растраченной жизни, которая никогда не отдавала, а только брала. Иногда он заставлял себя долгие дни обходиться без пищи, чтобы хоть раз вновь ощутить настоящий голод и испытать потребность в насыщении.

И вот с некоторых пор прошел среди его друзей слух, что он болен и нуждается в покое и одиночестве. Приходили письма, которых он не читал, обеспокоенные люди справлялись у прислуги о его здоровье. Он же сидел один в своем доме у моря, погруженный в угрюмую печаль, жизнь его лежала позади, пустая и разоренная, бесплодная и бесчувственная, без единого следа любви, подобная серым соленым мертвым волнам морской пучины. И мерзок был вид этого человека, сидящего в кресле у высокого окна и сводящего счеты с самим собой. Белые чайки, влекомые береговым ветром, проносились мимо, он следил за ними пустым взглядом, лишенным всякой радости и всякого интереса. Лишь губы его покривились в жесткой и злой усмешке, когда он все обдумал и позвонил камердинеру. И вот велел он пригласить всех своих друзей в определенный день на праздник; но не пировать он собирался, в его издевательский замысел входило напугать приглашенных видом пустого дома и своего собственного трупа. Ибо он решил принять яд и покончить с собой.

Вечером перед задуманным праздником он отпустил всю прислугу, и наконец тихо сделалось в просторных комнатах, и он направился в спальню, подмешал сильного яду в стакан кипрского вина и поднес его к губам.

Но не успел он сделать первый глоток, как в дверь постучали, и, поскольку он не ответил на стук, дверь тихонько отворилась и в комнату вошел маленький старичок. Подошел он к Августу, бережно взял у него из рук полный стакан и проговорил хорошо знакомым голосом: «Добрый вечер. Август, как поживаешь?»

Застигнутый врасплох Август, рассерженный и смущенный одновременно, язвительно усмехнулся и сказал: «Господин Бинсвангер, разве вы еще живы? Давненько мы не виделись, а вы, кажется, нисколько не постарели? Но сейчас, любезнейший, вы мне очень помешали, я устал сегодня и как раз собирался принять снотворное».

«Да, я вижу, — спокойно отвечал крестный. — Ты хотел принять снотворное, и правильно — это единственный напиток, который еще может тебе помочь. Но прежде мы с тобой немножко поболтаем, мальчик мой, — кстати, я немного утомился с дороги и думаю, что не прогневаю тебя, если освежусь глоточком из твоего стакана».