Медиа-пиратство в развивающихся экономиках - Джо Караганис

Это сообщество росло, но все еще остается ничтожным по масштабу сопоставлений относительно глобального, сравнительного, постоянного внимания отраслевых групп. И возможно, что еще более важно, нет ничего сопоставимого жесткой интеграции отраслевых исследований с лоббированием и кампаниями в СМИ, которые усиливают его присутствие в публичных и политических дискуссиях.

Следовательно, отраслевые исследования бросают на обсуждение пиратства длинную тень, ради создания которой они и предпринимались. Наше исследование замышлялось не как альтернатива этой работе, но как усилие четко представить более широкую структуру для понимания пиратства относительно экономического развития и изменения медийных экономик. Эта перспектива подразумевает смещение внимания с вычисления потерь правообладателя к оценке более широких социальных ролей и воздействий пиратства. Таким образом, оно обеспечивает основу для того, чтобы заново обдумать поднятые отраслевыми исследованиями и оставленные в подвешенном состоянии ключевые вопросы: какую роль пиратство играет на культурных рынках и в больших медийных средах? Какой потребительский спрос оно обслуживает? Каков масштаб пиратства? Что такое потери? Насколько эффективно принуждение к соблюдению прав? Каковы различия по охвату аудитории пиратства и стратегиям борьбы с пиратством между отраслями программного обеспечения, музыки и кино? Действительно ли образование — значащая стратегия в усилиях против пиратства? Какую роль в пиратских сетях играют организованная преступность (или терроризм)? Поскольку такие вопросы дают основу для больших дебатов о пиратстве и для специальных исследований, именно эти проблемы составляют сюжетный баланс этой главы.

Многие наши ответы формируются глобальными факторами от многонациональных стратегий ценообразования до соглашений о международной торговле и волн распространения технологий, преобразующих культурно-экономические системы. Но организация пиратства и политика принуждения к соблюдению прав также четко отмечены влиянием местных факторов от силы местных отраслей промышленности на основе авторского права до структуры и роли неофициальной экономики, различных традиций юриспруденции и охраны. Большинство оригинальных вкладов этого сообщения, по нашему представлению, является исследованиями именно этих различий и их воздействия на культурную жизнь соответствующих стран и регионов.

Мы используем слово «пиратство» для описания вездесущих, все более и более цифровых практик копирования за рамками закона об авторском праве, составляющих по отраслевым оценкам пиратства (IFPI 2006) до 95 % всей музыки онлайн. Мы делаем так намеренно. Пиратство никогда не имело устойчивого юридического определения и почти наверняка более понятно как результат дебатов о принудительном применении прав, чем как описание определенного поведения.[4] Размытость термина часто используется преднамеренно, чтобы затушевать важные различия между типами использования без выплаты компенсации. Он применяется в диапазоне, начиная от явно незаконной перепечатки произведения без разрешения автора для перепродажи в коммерческих масштабах и заканчивая спорами о границах оправданного использования и первой продажи применительно к цифровым товарам, широко распространенной практике личного копирования, обычно находящимися за порогом практики принуждения к соблюдению прав. Несмотря на пятнадцать лет согласования законодательств об интеллектуальной собственности (IP) в соответствии с Соглашением по торговым аспектам прав интеллектуальной собственности (ТРИПС), все еще есть много различий и неопределенности во внутригосударственном праве относительно многих из этих практик, включая законность создания оборудования для резервирования и для взлома шифров; степень ответственности третьей стороны — поставщиков интернет услуг или поисковых машин, связывающихся с контрафактным материалом; требования доказательности для судебного преследования; и понятие «коммерческого масштаба», которым по ТРИПС отмечена граница между гражданской и уголовной ответственностью.

Мощный рост личного копирования и распространения через интернет поверг многие из этих категорий в хаос и вызвал попытки отраслей навязать более сильные уголовные наказания и гражданско-правовые взыскания для воздействия на нарушения конечного пользователя. Большинство людей использует и слышит слово «пиратство» в контексте, созданном такими кампаниями принудительного применения права. Мы продолжили использовать этот термин, поскольку он — неизбежное общее место данного обсуждения и потому что такой дискурс уже задан, чтобы дрейфовать и изобретать заново. Не надо искать дальше, чем появление «пиратских» политических партий в Европе, организованных вокруг широких повесток дня цифровых прав. Как заявила недавно Американская ассоциация индустрии звукозаписи, пиратство теперь «слишком мягкий»» термин, чтобы охватить полный диапазон вреда от него (RIAA 2010).

Мы хотели последовательно избегать моральных суждений в исследовании «культуры копирования», заимствуя нюансы и содержание терминологии в (Sundaram 2007). Пиратство одного лица всегда было чьей-то рыночной возможностью, и граница между ними всегда была содержанием социальных и политических переговоров. История авторского права, так экстенсивно возводимая за прошлые два десятилетия[5] — это в значительной степени история борьбы против (и более поздней интеграции) подрывающих рынок инноваций, часто связанных с появлением новых технологий. Хотя в сегодняшних обстоятельствах есть очень много новелл, трудно не видеть повторяющуюся динамику среди деятелей пиратских рынков и новых легальных игроков, начавших действовать в рабочем зазоре между ними. В этом с ней знакомы все, у кого есть iPod.

Необходим дальнейший грамматический разбор терминов. Начиная с Бернской и Парижской конвенций конца девятнадцатого века, внутригосударственное и международное право отличало пиратство от подделки, проводя различие — иногда с потерями — между нарушением авторского права и контрафакцией товарного знака. Традиционно, книги пиратски копировались, а другие фирменные товары промышленного производства подделывались. Ценность пиратского товара состояла в воспроизведении выразительного содержания произведения — текста, а не нумерации страниц и обложки. Ценность другого поддельного товара, напротив, в его подобии более дорогим фирменным товарам. Обе формы копирования объединяли, вообще говоря, способы поставки и сбыта. Обе они нуждались в промышленном производстве. Обе они полагались на тайные распределительные сети и трансграничную контрабанду. Их было легко запретить к провозу через границу и, следовательно, пресечь усилиями таможни.

Эти общие корни продолжают формировать закон и ландшафт принудительного применения прав до степени, когда пиратство и подделку часто рассматривают как единое явление. Но определяющие их практики все более и более отклонялись. Изготовление в промышленных масштабах и трансграничная контрабанда представляют быстро уменьшающуюся долю цифровой культуры копирования. Принуждение к соблюдению прав на границе становится все более и более несоответствующим этой культуре, как и — мы будем на этом настаивать — организованная преступность. Сегодня соединение пиратства и подделки имеет мало общего с общим контекстом или политическими решениями и, по нашим представлениям, во многом связано с попытками «прировнять» приписываемый нарушениям авторского права вред к угрозам здоровью и безопасности, связанным с некондиционными продуктами и социальными издержками «более жестких» форм — незаконной торговли наркотиками, оружием и людьми. Рефлексивное соединение того и другого в исследованиях и политике стало препятствием к пониманию любого явления, и пришло время рассмотреть их отдельно.

Рискуя обобщить, мы видим серьезные и все более и более сложные отраслевые исследования, включенные в усилие по лоббированию с исторически очень свободным отношением к свидетельствам. Критика претензий RIAA, MPAA (Ассоциация американского кино) и BSA (Союз делового программного обеспечения) к пиратству стала в последние несколько лет надомной промышленностью благодаря относительной легкости, с которой можно показать ошибочность или невозможность подтверждения выносимых в заголовки цифр относительно пиратства. Годовая оценка потерь от нарушения авторских прав на программное обеспечение от BSA — $51 миллиард в 2009 — затмевает другие отраслевые оценки, она стала примером приверженности большим числам перед лицом очевидных методологических проблем относительно того, как эти потери оценены.[6] Широко обращающиеся оценки 750 000 потерянных рабочих мест и $200 миллиардов потерь экономики США от пиратства в год оказались столь же беспочвенными, как и предположения из прошлых десятилетий о воздействии пиратства и подделки в целом (Sanchez 2008; GAO 2010).[7]