Обрывки памяти. Рассказы о войне - Михаил Калашников

Ополченец с зажатым в руке кистенем побежал выручать еще кого-то. В траншее уже не было свободного места от заполонивших ее, борющихся фигур. Все прибывавшие с правого фланга немцы не могли стрелять, так как противники жутко перемешались. Литвинов вскочил на ноги и нос к носу столкнулся с новым врагом. Он только что выстрелил в кого-то и передергивал затвор. Выросший перед ним Литвинов не дал ему этого сделать. Русский солдат ухватил немецкую винтовку за ствол и пригнул к земле. Враг бросил свой «маузер» и ухватил Литвинова за грудки. Пару раз, обрушив Литвинова на стенки траншеи, немец хотел сделать это и в третий раз, но спина русского солдата не встретила никакого препятствия, а провалилась в дверной проем землянки. Потеряв равновесие, следом за Литвиновым туда впорхнул и немец. Борьба продолжилась внутри. Не вставая на ноги, противники норовили вцепиться друг другу в горло. Литвинову, наконец, это удалось, он даже почувствовал под пальцами цепочку от именного солдатского жетона своего врага.

На позицию, в которой кипела рукопашная, посыпались снаряды. Кто кроет ими по окопам, было непонятно, но скорее всего, как потом задумывался Литвинов, снаряды эти были советскими. Один из них угодил прямо в накат землянки. С потолка на борющихся обрушилась добрая порция земли и настала кромешная тьма. Литвинов сначала подумал, что уже убит, но боль, которую он чувствовал, разубедила его в этом. Гудела голова, видно досталось бревном из наката землянки, было тяжело дышать, от навалившейся на тело земляной толщи. Литвинов с трудом поднес руки к груди и попытался подняться. К удивлению и счастью солдата, земля, накрывшая его, оказалась податливой. Он выбрался из-под неглубокого слоя, отряхнул лицо, однако, темнота вокруг него не рассеялась. В стороне он услышал какое-то шевеление. Не вставая с колен, Литвинов пополз на звук. Нащупав в темноте чьи-то сапоги, солдат спросил нерешительно:

– Кто?..

Шевеление продолжилось, и вместо ответа Литвинов получил такой удар по уху, от которого у него перед глазами брызнули голубые искры.

– Ах ты падаль! – взвыл Литвинов отползая.

Значит немец тоже живой и это он его сосед по несчастью. Чиркнувшая спичка осветила руку врага, и два его перепуганных глаза. Остальной части лица, перемазанного землей, было не различить. Пока спичка горела, немец на своем языке, приправляя его жестикуляцией, объяснил Литвинову, чтобы тот не вздумал приближаться, иначе несдобровать. Огонек погас, и шевеление в темноте продолжилось. «Должно, выход роет» – подумал про себя Литвинов, а вслух спросил.

– Ты откуда знаешь, что там рыть надо? Может выход совсем и не там?

В ответ посыпались отрывистые фразы, очень напоминающие брань. Литвинов прислушался. Звук канонады еще доносился снаружи, но уже отдаленно. Может огонь перенесли на другой участок? А что там над ними? Чья взяла? Где-то совсем рядом раздалось глухое «…а-а-а-а!..», похожее на окончание русского «Ура!». Из темноты на Литвинова посыпался град слепых ударов. Русский солдат стал защищаться, пытался ударить в ответ, ухватил за край немецкий шлем и сдернул его с головы противника. Размахивая вражеской каской, он пару раз почувствовал, что она нашла своего хозяина. Немец недовольно заурчал и отполз в сторону.

– Слушай, ну чего я тебе сделал?! – разъярился Литвинов в темноту. – Чего ты пристал ко мне?! Зараза холерная!

Из темноты в Литвинова летели взаимные немецкие проклятия. Наверху все стихло. Литвинов уперся спиной в стену и так ждал. Немец молчал, не шевелился. Прошло много времени. Литвинов не терял бдительности и не смыкал глаз, хотя были мгновения, когда этого очень хотелось. Наконец враг зашевелился. Послышался звук откручиваемой с фляги крышки, потом несколько шумных глотков, и снова завинчивание крышки.

– Russisch… wasser1, – произнес немец.

– Не надо у меня своя, – вспомнил Литвинов о фляге и тоже напился. – Что дружить надумал?

В ответ – ни звука. Время опять растянулось в бесконечную нить. Усталость наконец-то сморила Литвинова. Ему даже приснился сон, который он помнил всю свою жизнь. Сон, который он видел в засыпанной солдатской землянке. Ему снился дом, и двор его родной, и ворота с калиткою. А из-за калитки – старуха выглядывает, зайти просится. Литвинов ей с порога говорит, что не пустит. А она ему тогда: «Вот гвоздь принесла, в гроб тебе вколотить», и гвоздь этот самый показывает. И вдруг лопнула. Да так оглушительно, что Литвинов проснулся. Снаружи опять канонада началась. Не старуха это лопнула, а снаряд рядом с землянкой. С потолка опять посыпалась земля. Темень как шилом прорвал узкий луч света. Литвинов бросился к прорванной лучом стенке. Орудуя немецкой каской, он расширял образовавшуюся меж бревнами щель и звал товарища по несчастью:

– Ну, где ты там? Слышь? Помогай! Мы с тобой в одной лодке! Обоим наверх надо!

Немец подполз к обозначившемуся выходу, постанывая и придерживая одной рукой другую. Видимо во время последнего обвала, ему здорово досталось бревном. Когда образовалось отверстие, через которое мог протиснуться Литвинов, он рванул из ловушки первым. Оказавшись снаружи, русский солдат бегло огляделся. Вокруг лишь были развороченные артиллерией траншеи и ни одной живой души поблизости. На востоке занималась заря, омраченная плывущими на горизонте шлейфами черного дыма. Литвинов протянул в лаз свою руку и помог выбраться немцу. Тот стонал, вскрикивал, придерживая поврежденную руку. Когда немец вылез, Литвинов сказал ему:

– Не знаю куда ты, а я туда, – и махнул в сторону восхода.

Немец приложил ладонь здоровой руки к груди, попытавшись изобразить подобие улыбки. И они разошлись.

– Михалыч, чайник вскипел! – раздался совсем рядом голос Захар.

– Ага, щас заварю, – пришел в себя Литвинов-старший.

В закипевшую воду бросили ароматной сухой травы, нарванной еще в прошлом году и горсть ягодных хвостиков. На улице заметно посвежело, и Витя принес из палатки ватное одеяло, укутавшись им. Звезды стали ярче, потолстели, налились торжественным космическим соком. Костер почти потух. Темнота перестала быть такой таинственной и пугающей. В ней стали различимы кроны одиноких кедров и утесы, меж которыми лежал ягодный склон. Шепот реки, гладящей прибрежные камни, коварно убаюкивал.

– Интересно, есть еще где-нибудь такая красота как у нас? – спросил дядя Захар.

– Наверное, есть, – неуверенно ответил Витин отец.

– Если только за границей где-то, – презрительно протянул дядя Захар.

– А ты за границей был, бать? – полюбопытствовал Витя.

– В Польше, Германии, Чехословакии.

– И как там?

– Да… по-разному…

– Я тебе так скажу, Витек, – встрял дядя Захар. – Люди, бывает, лучше живут, а природы такой, все равно нет.

«Не скажи, Захар», подумал Литвинов-старший, «когда война к ним пришла, и они горя хлебнули». И тут же вспомнился ему случай, уже после Победы, поздним летом сорок пятого, когда он в одном из немецких домов, нашел болтавшуюся в петле молодую германку. Повесилась она, видимо, недавно, так как тело ее еще конвульсировало. Литвинов выхватил десантный нож и мигом срезал веревку. Оказалось, что не зря. То, что Литвинов принял за конвульсии, оказалось, мукой человеческого организма, не желавшего прощаться с жизнью. Девушка скоро отошла и стала рыдать.

– Чего в петлю полезла? – хотел узнать Литвинов, указывая на обрывок веревки, торчащий с потолка.

– Hungry… Mutter ist krank… Schwester ist krank…2

Литвинов тогда выгреб из вещевого мешка банку тушенки, остатки сахара и сухарей, и отправил несчастную домой.

– А вот тебе еще случай, – говорил дядя Захар Вите. – В Восточной Пруссии было. Стеллаж величиною с дом, велосипедами забитый. А у нас, до войны, их всего два штуки на весь поселок было. Так на стеллаж на этот, наш танк наехал, опрокинул все, и проехал по ним. Расплющил, раскатал.

– Зачем? – удивился Витя.

– Хо-го, а думаешь мало таких, как Микола Шехавец тогда было?

Витя ярко представил Николая Шехавцова, соседа из их двора. Он часто напивался и грубо отвечал пытавшимся урезонить его людям: «Я на фронте воду из луж лакал напополам с людской кровью, дайте хоть теперь нормальной жидкости выпить!».

Нет, отец Вити не такой. Его совсем не заставишь проронить слово о войне. Он никогда ее не вспоминает и не рассказывает про нее. Вот и сегодня, не про море не рассказал, не про другие страны, которые видел на войне. А там, наверно, здорово! Вот вернутся они с ягоды, Витя обязательно уговорит дядю Захара отдать ему белогвардейскую шашку.

Молитва

Не бывает атеистов в окопах под огнем.

Хотелось, чтобы пыль, поднимаемая солдатами, хоть немного рассеивалась или, на худой конец, скорее оседала. Но полное безветрие и жара делали существование невыносимым. Серая порошковая масса забивала ноздри и уши, скрипела на зубах, скапливалась в уголках глаз. Вода, из стеклянных, обтянутых зеленым брезентом фляжек, нагревалась и не могла утолить жажды. По обочинам, пыль садилась на вызревшую и просившую уборки рожь, но людям было некогда убирать ярко-желтый злак, не до этого им сейчас…