Владелец Йокнапатофы - Николай Анастасьев

К тому времени, когда он в 1933 году написал это предисловие, Фолкнер уже «заклеймил» свой родной край в нескольких романах и рассказах, часто изображая жителей этих мест отсталыми, неистовыми, деспотичными и необразованными. Его обвинения были прямо направлены против крупных бесспорных пороков, которые присущи всем социальным и экономическим слоям: напыщенные высшие классы Джефферсона во "Флагах в пыли" и в «Святилище», религиозный фанатизм и расовые предрассудки в "Свете в августе", неграмотные белые батраки в романе "Когда я умирала", откровенное лицемерие духовных и юридических заведений снова в «Святилище» и сексуальная неудовлетворенность, лежащая в основе почти всех остальных проблем во всех романах.

И все же скрыться или обвинять не обязательно значит стать причастным или понять, и есть основания утверждать, что одна из самых важных особенностей, характеризующих творчество Фолкнера, — это постепенное углубление его дара, его желания вступать в диалог, в спор с культурой, породившей его, а не просто оттолкнуть ее или скрыться от нее, став, как столь многие его современники (Хемингуэй, Фицджеральд), эмигрантом. Все творчество Фолкнера свидетельствует, как росло сочувствие писателя к различным обитателям мира, его окружающего, и мира, созданного его фантазией, как расширялась трактовка социальных, политических и экономических вопросов, сделавших этих людей такими, какие они есть. Эту эволюцию можно проследить начиная, например, с напряженных, часто солипсических внутренних монологов в его ранних крупных романах "Шум и ярость" (1929), "Когда я умирала" (193О), переходя постепенно к диалогическим формам — спорам между двумя или несколькими персонажами о локальных вопросах ("Авессалом, Авессалом!", 1936, "Сойди, Моисей", 1942) и далее, на более позднем этапе, к еще более открытой повествовательной структуре, которая позволяет поместить те же личные и локальные проблемы в национальный и международный контекст — особенно в произведениях "Реквием по монахине" (1951), «Притча» (1954) и «Особняк» (1959), чтобы показать, насколько сложной стала жизнь в XX веке, насколько неотделимы проблемы одного человека, даже человека, живущего в таком захолустье, как Миссисипи, от проблем других людей, других штатов, других регионов, других стран.

Художественное изображение современной жизни во всей ее сложности и непреклонное требование писателя, чтобы герои его произведений, сталкиваясь с трудностями, боролись с ними, а не пытались уклониться от них, наложило отпечаток и на его жизнь как гражданина. И действительно, в последние пятнадцать лет жизни Фолкнер затрачивал немало времени и энергии на всякого рода выступления, сочинение эссе и открытых писем, в которых, часто с огромным риском для себя, высказывался по злободневным, социальным и политическим вопросам (движение за гражданские права, холодная война, растущая зависимость человека от техники), надеясь своим влиянием убедить земляков на Юге и в штате Миссисипи жить в соответствии с принципами свободы и справедливости для всех, которые проповедовала их страна. Конечно же, ни население, ни лидеры штата, ни южане вообще не оставили без внимания созданные Фолкнером литературные портреты Миссисипи: годами они обливали его грязью с кафедр и страниц печати. А то, что теперь он лично появлялся на политической арене, подвергал критике расистские порядки штата Миссисипи, пытаясь предотвратить возможное кровопролитие, превратило его дома в фигуру еще менее популярную, чем прежде. Штат, регион, еще тридцать лет назад совершенно равнодушный к художественным стремлениям Фолкнера, теперь был агрессивно настроен и против его искусства, и против его политических взглядов, не делая никакого различия между тем и другим. Фолкнер, уставший от этого крестового похода, был близок к тому, чтобы расстаться не только с Миссисипи, но и с верой в человечество. 12 июня 1955 года в письме к другу-европейцу он пытался объяснить суть расовых и политических проблем Миссисипи: "Сейчас в Миссисипи происходят трагические события, связанные с неграми. Верховный суд постановил, что не должно быть сегрегации, расовых различий в школьном образовании, при голосовании и т. д., а в Миссисипи, я боюсь, многие пойдут на все, вплоть до насилия, лишь бы не допустить этого. Делаю все, что могу. Предвижу, что придет время, когда мне придется покинуть родные места и спасаться бегством, как это пришлось делать евреям в гитлеровской Германии. Конечно, я надеюсь, что этого не случится. Но иногда мне кажется, что только бедствие, может быть, даже военное поражение сможет пробудить Америку и поможет нам спастись или спасти то, что еще останется от нас. Я понимаю, что это очень мрачное письмо. Но люди чудовищны. Надо очень верить в человека, чтобы сносить его глупость, дикость и бесчеловечность".

Это в самом деле мрачное письмо. Но и время тогда было мрачное, особенно для человека, который всего пятью годами раньше, выступая на трибуне как нобелевский лауреат, заявил о своей вере в то, что способен на "мужество, честь; надежду, гордость, сострадание, жалость, самопожертвование".

В 1954 году Фолкнер опубликовал «Притчу», над которой работал почти десять лет и которая ознаменовала собой его самое далекое «бегство», ведь события там разворачиваются дальше всего от знакомой и приветливой земли Миссисипи; «Притча», действие которой происходит во Франции времен первой мировой войны, повествует о судьбе капрала, новоявленного Христа, возвратившегося на землю, чтобы дать миру еще одну возможность прекратить вражду. В начале того самого года, когда он, наверное, делал заключительные штрихи в романе, Фолкнер в явно автобиографической, очень трогательной элегии родному краю, названной просто «Миссисипи», попытался более непосредственно, чем когда-либо, разобраться в отношениях со своим штатом. Это произведение, конечно же, лишь во-вторых о Миссисипи, в основном же оно о самом Фолкнере. В уже упоминавшемся предисловии к "Шуму и ярости" Фолкнер сравнивал художника-южанина с "шипящей, царапающейся кошкой", которую запихнули в джутовый мешок — эту смирительную рубашку — и яростно восставал против подобного покушения на свободу; тогда не было художника, обладавшего "холодным интеллектом" и способного "с полной беспристрастностью и гурманским удовольствием" писать о современном ему Юге. И двадцать лет спустя в «Миссисипи» чувствуется слишком много тепла и личного участия, чтобы можно было говорить о "холодном интеллекте", но здесь Фолкнер вплотную приближается к тому "гурманскому удовольствию и полной беспристрастности", которыми прежде ему овладеть не удавалось. В «Миссисипи» он фактически вынимает кошку из мешка, ставит рядом кошку и джутовый мешок и изучает особенности каждого; или, скорее, кошка, то есть художник в человеке, узнав все, что можно, о внутренности джутового мешка, вылезает оттуда, ставит рядом мешок и южанина, который запихнул ее туда, и принимается изучать обоих: бывший заключенный пытается постичь связь между тюрьмой и тюремщиком — откуда они, из чего сделаны, почему у человека вообще возникла потребность посадить кошку в мешок и почему это именно джутовый мешок, а скажем, не кожаная сумочка, — и таким образом, возможно, постичь связь между ним, заключенным, с одной стороны, и тюрьмой и тюремщиком, с другой. Поэтому «Миссисипи» — красноречивая и трогательная летопись борьбы самого Фолкнера с трудностями и невзгодами, которые доставляла ему родная земля, и его примирения с ней.

Главный герой «Миссисипи» — Фолкнер-гражданин, а не Фолкнер-художник. Писатель постоянно подчеркивает эту разницу, говоря о гражданине в третьем лице — «он», "мальчик", "молодой человек", «мужчина», "человек средних лет", — и отказываясь касаться его творческой карьеры, хотя несомненно и не отходит от нее слишком далеко в сторону, потому что повествование плавно, спокойно течет между двумя Миссисипи Фолкнера — реальной и созданной им, как бы демонстрируя, сколь тонка грань между ними, сколь неотделимы они друг от друга. Не слишком удаляемся мы и от основной тематики романов: возникновение и расцвет Сноупсов, исчезновение первозданной природы, расовая несправедливость, отказ некоторых жителей Миссисипи принять перемены, влияние прошлого на настоящее.

На первых страницах «Миссисипи» прослеживается история штата, начиная с того времени, когда он представлял собой "болота, образованные постоянными разливами и наводнениями, окаймленные черными, почти неподвижными протоками-рукавами, наглухо заросшие тростником, буком, кипарисом, ясенем, дуб/ш и эвкалиптом", продолжаясь рассказом о древних индейцах, европейских переселенцах, освоении Запада, хлопковой экономике, о гражданской войне, об отмене рабства, реконструкции Юга и завершаясь концом XIX века, когда рождается и вступает в мощный поток истории «мальчик». Хотя он — дитя XX века, силы, определявшие его судьбу как жителя Миссисипи — это во многом силы XIX века: мальчик помнит, что услышал о гражданской войне раньше, чем о рождественском Санта-Клаусе, а из тех, кто окружал его в детстве, он прежде всего говорит о матушке Кэлли, няньке всех ребятишек в семье, бывшей рабыне, отказавшейся расстаться с Фолкнерами после отмены рабства и дожившей до тех пор, пока Фолкнеру пойдет 43-й год, о той самой матушке Кэлли, которая своим существованием постоянно напоминает о том, что война и реконструкция Юга важны не только как чисто исторические факты, но и как события, чье влияние ощущается постоянно в повседневной жизни. Не считая главного героя, матушка Кэлли — самое важное действующее лицо «Миссисипи». Ее жизнь проходит сквозь все произведение трогательным контрапунктом к истории возмужания самого мальчика. Она играет с семейством Фолкнеров в простую шутливую игру: напоминает им, что они задолжали ей за работу 89 долларов — тот самый долг, по крайней мере денежный, который ей снова и снова предлагали выплатить, а она отказывалась принимать. Этот долг превращается у Фолкнера в мягкую, ненавязчивую метафору того, что белый Миссисипи задолжал своим черным гражданам, того, что он уже никогда не возместит, — отчасти потому, что негритянка матушка Кэлли — то есть все чернокожие — сами не хотят освободить белых от этого долга, а отчасти потому, что его вообще невозможно оплатить.