Главная тайна горлана-главаря. Ушедший сам - Эдуард Филатьев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Многие серьёзные исследователи, мемуаристы, литературоведы из книги в книгу повторяют сюжет, что возник в ворохе сплетен сразу же после самоубийства, – что Маяковский рвался в Париж, но ему было отказано в визе».
Известны отзывы современников поэта об этом «отказе».
Роман Якобсон:
«В конце сентября Маяковскому отказали в выездных документах».
Павел Лавут:
«Окончательный отказ в выезде, вероятнее всего, он получил 28 сентября».
Галина Катанян:
«Отказ в заграничной визе был сделан издевательски. Его заставили походить. И отказали также, как остальным гражданам Советского Союза, – без объяснения причин».
Журналист Валентин Скорятин, который даже в мыслях не допускал возможности служения Маяковского в ОГПУ, всё же вынужден был признать, что с сотрудниками этого ведомства у него были дружеские отношения:
«У Бриков в этой организации немало приятелей и знакомых… Понятно, через Бриков Маяковский тоже был знаком с ними…
Не стану, однако, углубляться в степень взаимоотношений Маяковского с сотрудниками ОГПУ. Отмечу только, что знакомства эти были отнюдь не шапочными.
Ещё раз зададимся вопросом, мог ли поэт, имея таких влиятельных знакомых в ОГПУ, получить отказ в визе?»
Даже задав вопрос, который не требовал никакого ответа (он был ясен и так), Скорятин продолжил поиски в архивах министерства иностранных дел и не нашёл там не только отказа в визе, но даже и запроса на неё.
Александр Михайлов:
«Неизвестно, каковы причины, помешавшие этой поездке. Был ли это отказ в визе, было ли что-то другое? Всякие предположения на этот счёт, высказывавшиеся прежде, не подтверждены документально».
Бенгт Янгфельдт:
«Скорее всего, Маяковскому действительно отказали в выездной визе, но это было сделано в устной форме – ему дали понять, что подавать документы бессмысленно».
Вот тут-то, пожалуй, самое время обратить внимание на небольшую заметку, появившуюся в американской газете «Нью-Йорк Таймс» в тот же день, что и запись в дневнике Лили Брик – 8 сентября. В заметке, которая называлась «Скандал в советском банке» и имела подзаголовок «Коммунистический суд винит бывшего директора за деморализацию», речь шла об очередном высокопоставленном советском невозвращенце:
«Аарон Шейнман, бывший директор советского Государственного банка, недавно посетивший САСШ и затем отказавшийся вернуться в Россию, был объявлен судом коммунистической партии, завершившемся 17 августа, ответственным за скандальную деморализацию, открывшуюся среди сотрудников-коммунистов Государственного банка».
Напомним, что Арон Львович Шейнман действительно отказался вернуться в СССР, но пошёл на сделку с Кремлём, который позволил ему возглавить лондонский отдел Интуриста. Необыкновенная судьба банкира-невозвращенца активно обсуждалась европейцами и советскими дипломатами, имевшими доступ к зарубежной прессе.
Газета «Нью-Йорк Таймс» в СССР не распространялась, поэтому нет никаких оснований связывать появившуюся в ней заметку о скандале в советском банке с тем, что произошло вскоре в стране Советов – она жила по своим законам. И с 15 по 22 сентября в ней проводилось ответственнейшее мероприятие – «антиалкогольная неделя», проходившая под лозунгом:
«Рабочая общественность объявляет беспощадную войну алкоголизму…возвышает свой голос… против попыток сорвать пятилетку нашей индустриализации».
К голосу «рабочей общественности» присоединил свои поэтические строчки и Владимир Маяковский, опубликовавший 15 сентября в «Рабочей газете» стихотворение «Два опиума». В нём говорилось:
«С этим ли / винолизомвыстроить / социализм?Справиться ли / пьянымс пятилетним планом?Этим ли / сжать / себя / в дисциплине?Им / не пройти / и по ровной линии!Рабочий ответ —нет!»
Заканчивалось стихотворение так:
«Мы / пафосом новым / упьёмся допьяна,вином / своих / не ослабим воль.Долой / из жизни / два опиума —бога / и алкоголь!»
Призывая изгнать «бога и алкоголь», Маяковский, вроде бы, выступал против религии и пьянства. Но в это же самое время он готовился призвать «рабочую общественность» к изгнанию других нежелательных субъектов, мешавших «выстроить социализм» (ведь фамилии прототипов отрицательных персонажей его новой пьесы тоже начинались с букв «Б» и «А»),
В эти же сентябрьские дни в Москву из Парижа неожиданно приехали супруги Воловичи, Захар и Фаина. Напомним, что Захар Ильич работал резидентом ОГПУ, а его жена Александра Осиповна (Фаина) ему помогала.
Бенгт Янгфельдт:
«Их часто видели среди гостей в Гендриковом…»
А 19 сентября в дневнике Лили Брик появилась запись о том, что Маяковский…
«…уже не говорит о 3-х месяцах по Союзу, а собирается весной в Бразилию (т. е. в Париж)».
Отсутствие каких бы то ни было документальных свидетельств о том, что же помешало Маяковскому осенью 1929 года поехать туда, куда он рвался всё лето, заставило Бенгта Янгфельдта признать:
«Из всех неясных моментов биографии Маяковского самые загадочные обстоятельства связаны с его несостоявшейся поездкой в Париж».
Попробуем в этих «загадочных обстоятельствах» разобраться.
Неожиданное событие
История, завершившаяся отменой поездки Маяковского в Париж, началась за два года до этой отмены – в тот самый момент, когда страна Советов принялась в массовом порядке снимать членов Объединённой левой оппозиции со всех занимаемых ими постов. Осенью 1927 года политбюро ЦК ВКП(б), состоявшее к тому времени уже сплошь из сторонников Сталина, постановило снять видного оппозиционера Христиана Георгиевича Раковского с поста полномочного представителя СССР во Франции. Вместо него в Париж было решено направить полпреда в Японии Валериана Савельевича Довгалевского. Тот предложил, чтобы вместе с ним поехал и его советник Григорий Зиновьевич Беседовский. Члены политбюро не возражали, и в октябре 1927 года Довгалевский с Беседовским, утверждённые на свои посты высшим партийным ареопагом (что для той поры было событием невероятным), прибыли в Париж. Это им представлялся Маяковский в два своих последних приезда в столицу Франции.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});