Аня - Ирина Левитес

И вдруг все рухнуло. Семья Маши переезжала в другой город, в котором была школа-интернат для слепых. Услышав эту ужасную новость, Аня ворвалась домой и упала ничком на кровать. К вечеру пришли родители и, обнаружив зареванную дочь, вначале испугались, а потом, выяснив причину горя, рассердились. И без ее нытья хватало проблем. Наташа даже обиженно заметила, что если бы она, родная мать, умерла, Аня бы так сильно не убивалась.

Она не знала, что вслед за отъездом подруги ее ждет еще более горькая утрата. Отец ушел из дому. Поначалу Наташа тщательно скрывала правду, неумело маскируя ее простодушной версией о длительной командировке. Она не умела изображать безмятежное присутствие духа и взрывалась по любому поводу. Вспышки гнева неизменно заканчивались слезами раскаяния и истерическими извинениями, объятиями, поцелуями и вознаграждением в виде игрушек, конфет или мороженого. Аня догадывалась о причинах затянувшейся командировки, но не решалась спросить прямо, наивно полагая, что пока истина не облечена в слова, она и не существует.

В один из теплых весенних дней, когда тополь протягивал клейкие новенькие почки сквозь прутья балкона и солнечные зайчики прыгали по «Спящей красавице», отец пришел в гости. Аня не знала, кто это в комнате разговаривает. Она сидела на низкой деревянной скамеечке. «Ах, сколько радости было во всем королевстве, когда у молодой королевы родилась прекрасная дочь! Двенадцать фей были приглашены во дворец…» За спиной послышался мужской голос. Аня испуганно обернулась. Папа! Немножко незнакомый. Не такой, как надо: свитер новый, неправильный. Старый лучше был. И пахнет не так — немножко бензином, немножко одеколоном. Немножко чужим… А щеки все равно небритые. Мама всегда сердилась, она не знала, как щекотно тереться носом…

Он присел на корточки, хотя рядом стояла еще одна скамейка — сам сделал две одинаковые. Давно, когда Аня еще в старшую группу ходила. Поэтому она догадалась, что папа заглянул ненадолго. Шел мимо и решил проведать. А вдруг вернулся навсегда?

— Ого, какая ты большая стала, — почему-то смущенно сказал папа, глядя куда-то в сторону. На крышу соседнего дома — что там интересного? А, антенны. Стоят себе буквами Т. Заглавными и прописными. Т т Т т т Т… — Хорошо кушаешь?

Почему взрослые с ней всегда разговаривают как с маленькой? Сейчас про учебу спросит.

— Как успехи в школе?

— Хорошо.

Ну вот. Как будто это самое главное. А ведь у нее тысяча миллионов всяких дел случилась. Между прочим, не забоялась делать прививку, первая вызвалась, а Тимоню из-под парты вытаскивали. Нашелся котенок, весь серый-пушистый, с беленькими лапочками, а мама сказала, что он обои обдерет, и не разрешила. Жалко. Еще научилась сама застегивать пуговицы сзади на форме. Думаешь, легко? Руки никак не доставали, а потом — раз! и достали. На физкультуре лыжи ехали все время поперек, и было смешно в снегу валяться. И потерялась любимая варежка. Помнишь, ты мне вышитые подарил? Мама ругалась, но не очень сильно. И пришила новые варежки на резинку. Приходилось прятать, а то бы задразнили. Зато Лариска разрешила мамин парик примерить. Получилось красиво. Совсем как настоящая принцесса. Еще Лариска проболталась про волшебные слова. Надо потихоньку сказать, чтоб никто не слышал: «Через кочку и в сугроб, между глаз и прямо в лоб, уходи, моя беда, не на друга, на врага». И три раза перекрутиться на одном месте, а потом поплевать. И все! Будет какая-нибудь радость. Вчера так десять раз подряд сделала, а сегодня наконец пришел папа…

— Что молчишь? Какие у тебя оценки?

— Хорошие.

— Молодец. А я вот… в общем, это… короче, уезжаю я. В Москву.

«…и поехал королевич через дремучие леса, через топкие болота, через высокие горы…» Буквы расплывались зыбкими очертаниями и казались заблудившимися, брошенными и одинокими в белой пустыне.

— Ань, ну что ты как грудная прямо? Мы с мамой решили пока пожить отдельно. А ты ко мне в гости приедешь. Или я приеду. Слышишь? Короче, я это… пойду. Мне еще в одно место надо заскочить.

«Бесстрашно пробравшись сквозь заросли, королевич вошел в замок и добрался до самых покоев принцессы. Как раз в эту минуту истек назначенный срок. Принцесса вздохнула и открыла глаза.

— Ах, как долго вы не приходили! — воскликнула она и улыбнулась прекрасному королевичу».

Тополь совсем уж по-наглому просунул на балкон свои зеленые липучки-веретенца. Хорошо бы уколоть палец и уснуть на сто лет. Потому что раньше он не вернется…

Глава третья

Туман

Осенний четверг сочился туманом, настолько густым, что народ принимал его за мелкий дождик и раскрывал бесполезные зонты. А Наташе и раскрывать было нечего, она выбежала из дома, не бросив даже из любопытства взгляда в окно. И метеосводку по радио никогда не караулила, лень было.

Влага, которую большинство женщин ненавидело за бесследное уничтожение результатов ночных мук в бигуди, свивала Наташины светло-каштановые волосы в спиральки получше плойки. Но не за парикмахерские услуги она любила морось. Приятно было брести, отгородившись сырой завесой от неприятностей.

В очередной раз вызвали в школу. Обнаружилось это накануне вечером, когда Аня уже спала. Разбухший портфель подозрительно прятался под столом, изменив привычке валяться где попало. Наташа нашла злосчастный дневник, втиснутый между «Ботаникой» и «Математикой». Полистала. Так. Это что-то новенькое! Раздраженно-красная запись, продырявленная в конце восклицательным знаком, возмущалась: «Ув. Наталья Анатольевна! Ваша дочь получила три двойки по математике! Просьба сроч. зайти в школу!» И закорючка-подпись. Все. Приехали. Теперь надо сроч. отпрашиваться с работы и идти краснеть.

Водяная взвесь, почти невидимая, окутывала потемневшие дома и гаражи, приглушала свет автомобильных фар, оседала на голых ветвях и стекалась в шарики, висящие прозрачными гирляндами. Переполненные капли время от времени обрушивались, притворяясь полноценным дождем.

Сбежать с работы было не так-то просто. Начальница отдела поджимала губы, собирая их в куриную гузку, припоминала былые отпрашивания, недочеты, упущения и прочие прегрешения, но в конце концов снизошла:

— Иди, Наташа, что с тобой сделаешь. Тяжело ведь одной ребенка воспитывать? — И уставилась, ожидая откровений.

Наташа пожала плечами. Уж лучше бы начальница оставила сочувствие при себе. Не напоминала лишний раз о том, что ее муж бросил. И теперь она бьется в одиночку как рыба об лед. Можно сказать, бедная баба из сил выбивается, столб насекомых над ней колыхается… И нет никаких насекомых. Поздняя осень, грачи улетели… Что за муть лезет в голову? Все нормально, все замечательно. И в жалости, тем более начальственной, она не нуждается.

Вот и автобус вырулил из-за поворота. И место свободное у окна нашлось. Понятное дело — разгар рабочего дня. Все при исполнении. По магазинам и тем более кинотеатрам днем лучше не ходить: вдруг проверят? Правда, ни разу не попадалась, но знакомые, пойманные в сети дисциплины, делились впечатлениями. Лену застукали в кинозале: во время сеанса неожиданно вспыхнул свет, бравые молодцы с красными повязками на рукавах перекрыли входы-выходы — и давай народ шерстить. Потом письмо на работу прислали, дескать, сотрудница такая‑то находилась в кинотеатре «Октябрь» в такое-то время, и с чего бы это; просили принять меры и отрапортовать в трехдневный срок. Лене еще повезло: в суматохе среди застигнутых врасплох любителей кинематографа никто не догадался проверить заодно ее облико морале. Поинтересоваться, почему это Елена Ивановна, состоя в браке, о чем и штамп соответствующий в паспорте имеется, ходит в кино неизвестно с кем? И не сообщить ли об этом законному мужу, в местком и партком? Одним заходом и трудовую дисциплину поправить, и ячейку общества сохранить. А девчонок из бухгалтерии в универмаге поймали. Там как раз выбросили польскую косметику. Теперь все сидят с девяти до шести. С перерывом на обед.

Наташа посмотрела на часы. Хорошо бы успеть к перемене, а то придется ждать конца третьего урока. «Икарус» неторопливо плыл сквозь волны тумана. Мимо медленным течением сносило слепые дома, озябшие деревья, поникшие заборы, спустившие паруса-афиши. Изредка автобус прибивался к пристани-остановке, подбирал хмурых пассажиров и отчаливал… Интересно, в Москве тоже туман? Витька его терпеть не мог, вечно ворчал. Все ему солнца не хватало. А Наташа при чем? Она солнцем не заведует.

Поначалу, когда Витька ушел к своей Танечке, душа заледенела. Потом понемногу оттаяла, но тоска грызет, не отпускает. Обида душит: ну чего ему не хватало? Претензий вечно была куча — и смеется она не так, и чувство юмора у нее отсутствует, и помада чересчур яркая, и Генке не нравится. А Генка-то с какого боку? Плевала она на этого Генку с высокой колокольни. Зато все отдала бы за один одобрительный Витькин взгляд. Металась, как подстреленная, — наряжалась, красилась, щи варила. Все без толку. Даже поговорить нормально не получалось. Что бы ни сказала, он взрывался: «Ничего не соображаешь! Чушь несешь!» Зато Танечка его распрекрасная чушь не несет…