Пестрыя сказки - Одоевский Фёдорович

„¿Какъ вамъ не совѣстно было” сказалъ мнѣ кто то „держать столько времени етаго несчастнаго? онъ искалъ партенера отыграться, а вы ему цѣлый часъ мѣшали………”

Я покраснѣлъ отъ досады, но скоро утѣшилъ мое самолюбіе, разсудивъ что слова таинственнаго человѣка были не иное что какъ лозунгъ какого нибудь тайнаго общества, къ которому вѣроятно принадлежалъ и мой пріятель; признаюсь что ето открытіе меня ни мало не порадовало и я, размышляя какъ бы мнѣ выпутаться изъ бѣды, и задыхаясь отъ жара, подошелъ къ форточкѣ которую благодѣтельный хозяинъ приказалъ отворить прямо противъ разтанцовавшихся дамъ……

Къ чрезвычайному моему удивленію изъ отворенной форточки не шелъ свѣжій воздухъ, а между тѣмъ на дворѣ было 20 градусовъ мороза, — ¿кто ето могъ знать лучше меня, меня который пробѣжалъ пѣшкомъ изъ Коломны до Невскаго проспекта въ однихъ башмакахъ? — Я вознамѣрился разрѣшить етотъ вопросъ, вытянулъ шею, заглянулъ въ форточку, смотрю: что то за нею свѣтится, — огонь не огонь, зеркало не зеркало; я призвалъ на помощь всѣ мои кабалистическія знанія, ну исчислять, разсчислять, допытываться и ¿что же я увидѣлъ? за форточкою было выгнутое стекло котораго края, продолжаясь и въ верхъ и въ низъ, терялись изъ глазъ; я тотчасъ догадался что тутъ кто-то чудеситъ надъ нами; вышелъ въ двери — то же стекло у меня передъ глазами; обошелъ кругомъ всего дома, высматривалъ, выглядывалъ, и открылъ, — ¿что бы вы думали? что какой то проказникъ посадилъ весь домъ, мебели, шандалы, карточные столы и всю почтенную публику, и меня съ нею вмѣстѣ, въ стеклянную реторту съ выгнутымъ носомъ! Ето мнѣ показалось довольно любопытно. Желая узнать чѣмъ кончится ета проказа, я воспользовался тою минутою, когда кавалеры съ дамами задремали въ мазуркѣ, вылезъ въ форточку и осторожно спустился — на дно реторты; тутъ-то я узналъ отъ чего въ гостиной было такъ душно! проклятый Химикъ подвелъ подъ насъ лампу и безъ всякаго милосердія дистіллировалъ почтенную публику!..

ГЛАВА III. ЧТО ПРОИСХОДИЛО СЪ СОЧИНИТЕЛЕМЪ, КОГДА ОНЪ ПОПАЛСЯ ВЪ РЕТОРТУ.

Долго я размышлялъ надъ симъ удивительнымъ явленіемъ, а между тѣмъ —, можете себѣ представить, почтенный читатель, каково мнѣ было на днѣ реторты, надъ самымъ жаромъ; — мой новый, прекрасный черный фракъ началъ сжиматься и слетать съ меня пылью; мой чистый, тонкій батистовый галстукъ покрылся сажею; башмаки прогорѣли; вся кожа на тѣлѣ сморщилась и самаго меня такъ покоробило, что я сдѣлался вдвое меньше; наконецъ отъ волосъ пошелъ дымъ; мозгъ закипѣлъ въ черепѣ и ну выскакивать изъ глазъ въ видѣ малепькихъ пузырьковъ которые лопались на воздухѣ; не стало мнѣ силы терпѣть ету калцинацію; возвратиться опять въ комнаты уродомъ было бы слишкомъ обидно для моей чистоплотной репутаціи; къ тому же мнѣ хотелось узнать: ¿зачѣмь дистиллируютъ почтенную публику? — вотъ я и рѣшился пробраться къ узкому горлу реторты; съ трудомъ я докарабкался до него, уперся ногами и увидѣлъ сквозь тонкое стекло, — ¿кого, вы думаете? Соображая въ умѣ древнія преданія, я ожидалъ, что увижу самого Господина Луцифера съ большими рогами, съ длиннымъ хвостомъ и растянутою харею; или хотя злобнаго старика, съ насмѣшливою миною, въ парикѣ съ кошелькомъ, въ сѣромъ французскомъ кафтапѣ и въ красномъ плащѣ; или покрайней мѣрѣ Мефпстофеля въ Гишпанскомъ костюмѣ; или наконецъ, хотя одного изъ тѣхъ любезныхъ молодыхъ людей—, которыхъ злодѣи Французы такъ хорошо рисуютъ на виньеткахъ къ своимъ романамъ, — въ модномъ фракѣ, съ большими бакенбардами, съ двойнымъ лорнетомъ. — Нѣтъ, милостивые государи, надъ почтеннейшею публикою потѣшался —, стыдъ сказать, — потѣшалось дитя; по нашему говоря, лѣтъ пяти; въ маленькой курточкѣ; безъ галстука; съ кислою миною, съ крошечными рожками и съ маленькимъ, только что показавшимся хвостикомъ!..

¿Не обидно ли это?

Ужъ старые черти не удостаиваютъ и вниманія нашъ 19 вѣкъ!

Отдаютъ его на потѣху чертенятамъ!

Вотъ до чего мы дожили съ нашей паровою машиною, альманахами, атомистическою Химіею, піявками, благоразуміемъ нашихъ дамъ, Англійскою философіею, общипанными фраками, Французскою вѣрою и съ уставомъ благочинія нашихъ гостиныхъ. Досада взяла меня: я рѣшился, призывая на помощь кабалистовъ всѣхъ вѣковь и всего міра, отмстить за нашъ 19 вѣкъ, проучить негоднаго мальчишку и съ симъ великодушнымъ намѣреніемъ сквозь узкое горло выскочилъ изъ реторты…

ГЛАВА IV. КАКИМЪ ОБРАЗОМЪ СОЧИНИТЕЛЬ ПОПАЛЪ ВЪ ЛАТИНСКІЙ СЛОВАРЬ И ЧТО ОНЪ ВЪ НЕМЪ УВИДѢЛЪ.

„Суета, суета всѣ замыслы человѣческіе,” говоритъ, — ¿кто бишь говоритъ? да я говорю, — не въ томъ сила. Ужъ сколько лѣтъ умышляются люди какъ бы на семъ свѣтѣ жизнію пожить, а суету въ отставку выкинуть; — такъ нѣтъ, не дается; вѣдь кажется, суета не важный чиновникъ, а и подъ него умные люди умѣютъ подкапываться. Живешь, живешь, нарахтишься, нарахтишься, жить — не живешь, смерти не знаешь, умрешь и ¿что же остается? сказать стыдно. ¿Не ужели только? такъ ети всѣ прекрасныя слова: любовь, добро, умъ, все ето шутка? Нѣтъ, господа, извините; ужъ если кто ошибся, такъ скорѣе люди, нежели кто другой. Дѣло-то въ томъ, кажется, что люди также принимаются за жизнь, какъ я за средство выбраться изъ реторты: ищемъ какъ бы полегче; анъ не тутъ-то было!..

Едва я показалъ носъ изъ реторты какъ сатаненокъ стиснулъ меня въ щипцы, которыми обыкновенно Ентомологи ловятъ мошекъ; потомъ хвать меня за уши да и сунь въ претолстый Латинскій словарь —, ибо, вѣроятно извѣстно почтеннѣйшему читателю, что съ тѣхъ поръ какъ нѣкоторые черти, сидя въ бѣснующихся, ошиблись, разговаривая по Латынѣ, — Луциферъ строго приказалъ чертямъ основательно учиться Латинскому языку; а черти—, словно люди, — учиться не учатся, а все таки носятся съ букварями.

Между тѣмъ мнѣ было совсѣмъ не до Латыни; проклятый дьяволенокъ такъ меня приплюснулъ, что во мнѣ всѣ косточки затрещали. Притомъ вообразите себѣ: въ словарѣ холодно, темно, пахнетъ клѣемъ, плѣснью, чернилами, юфтью, нитками рѣжетъ лице, бока ломаетъ о типографскія буквы; признаюсь, что я призадумался. Долго не зналъ, что мнѣ дѣлать и что со мною будетъ, — горе меня взяло: еще никогда на семъ свѣтѣ мнѣ такъ тѣсно не приходилось.

Къ счастію Латинскіи словарь былъ переплетенъ на Англійскій манеръ, т. е. съ срѣзаннымъ задкомъ, — отъ етаго нитки прорвали листы, листы распустились и между ними сдѣлались довольно большія отверстія… вотъ вѣдь я знаю что дѣлаю, когда крѣпко на крѣпко запрещаю переплетчику срѣзывать задки у моихъ книгъ; нѣтъ хуже етаго переплета, — между листовъ всегда можетъ кто нибудь прорваться.

Пользуясь невѣжествомъ чертей въ переплетномъ дѣлѣ, я ну поворачиваться со стороны на сторону и головою, словно шиломъ, увеличивать отверстіе между листами и наконецъ —, къ велпчайшему моему удовольствію, я достигъ до того что могъ просунуть въ отверстіе голову. Едва удалось мнѣ ето сдѣлать, какъ не теряя бодрости —, ибо издавна обращаясь съ нечистою силою, чертей гораздо меньше боюся, нежели людей, — я громкимъ голосомъ закричалъ сатаненку:

„Молодъ еще, братъ, потѣшаться надъ почтенною публикою — еще у тебя усъ не пробило…”

— Да ужъ хороша и потѣха, — отвѣчалъ негодный мальчишка —, въ другихъ мѣстахъ я таки кое что набралъ, а у васъ въ гостиныхъ ¿льдины что ли сидятъ? кажется у васъ и свѣтло, и тепло, и пропасть свѣчей, и пропасть людей; а чтожъ на повѣрку? день деньской васъ варишь, варишь, жаришь, жаришь, а много много что выскочитъ изъ реторты нашъ же братъ чертененокъ, не вытерпѣвшій вашей скуки. Хоть бы попалась изъ гостиной какая нибудь закружившаяся бабочка! и того нѣтъ, только и радости, что валить изъ реторты копоть да вода, вода да копоть, — индо тошно стало. —

Я оставилъ безъ отвѣта слова дерзкаго мальчишки, хотя бы могъ отвѣчать ему сильно и убѣдительно, и въ етомъ случаѣ — виноватъ — поступилъ по чувству егоизма которымь, вѣроятно, я заразился въ гостиной: — я замѣтилъ что сатаненокъ, по обычаю всѣхъ лѣнивыхъ мальчишекъ, навертѣлъ указкою пропасть дыръ на словарѣ; я тотчасъ расчелъ что мнѣ въ нихъ будетъ гораздо удобнѣе пролезть, нежели въ отверстіе, оставшееся между листами, и тотчасъ я принялся за работу и ну протираться изъ страницы въ страницу.

Сіе многотрудное путешествіе которое можно сравнить развѣ съ путешествиями Капитана Парри между льдинами океана, было мнѣ не безполезно; на дорогѣ я встретился съ паукомъ, мертвымъ тѣломъ, колпакомъ, Игошею и другими любезными молодыми людьми которыхъ проклятый бѣсенокъ собралъ со всѣхъ сторонъ свѣта, и заставляла раздѣлять мою участь. Многіе изъ етихъ господь, отъ долгаго пребыванія въ сдоварѣ, такъ облѣпились словами, что начали превращаться въ сказки: иной еще сохранялъ свой прежній образъ; другой совсѣмъ превратился въ печатную статью; а нѣкоторые изъ нихъ были ни то, ни сё: получеловѣкъ и полусказка…