Нежный холод - Тамаки Марико
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он помнил, как стоял тогда перед фотографом, а тот сильно потел в своей желтой футболке, которая ему была явна мала. В руке фотограф сжимал плюшевого желтого цыпленка и весело размахивал им перед школьниками.
— Улыбочку? — попросил фотограф.
Тодд немного покрутился на стуле. За спиной у него располагался баннер с гербом академии.
— Нет, — отрезал он.
Выпрямившись, он принял позу и почувствовал, как по венам пробежал лед.
«Тодд Майер холоден как лед».
— Ой, да ладно тебе, — начал уговаривать его фотограф, потрясая перед Тоддом плюшевым цыпленком. — Ну улыбнись разок.
И тут дверь за фотографом отворилась.
Лицо Тодда расплылось в улыбке. Словно энергичный молодой росток, она пробилась сквозь застывшее выражение его лица, обычно говорящее, что ему все по барабану. Эта улыбка напоминала беглеца, вырвавшегося на свободу, и именно из-за нее Тодд выглядел недоумком.
Как оказалось, в столовую вошел парень с пышной копной волос и немного флегматичной улыбкой. Он повалился на стул, придвинутый к стене, потому что был следующим в очереди фотографироваться.
Прежде чем Тодд успел опомниться и вернуть себе дежурное выражение лица, фотограф (Тодд был уверен, что он ненавидел свою работу) успел сделать снимок.
Вот так и получилась эта единственная в мире фотография, на которой уже взрослый Тодд лыбится, как идиот.
Он даже на себя непохож.
А теперь эту фотку будут рассматривать детективы и думать, что вот таким и был Тодд Майер. Эту фотку и фото его тела в парке. Что за двойственность!
— Ладно, — пробормотала Гриви, постукивая блокнотом по столу и не отрываясь от фото на доске. — Пора.
Джорджия. «Два человека вместе жуют жвачку»
Сегодня 21 января. Когда я узнала о смерти Тодда Майера, я сидела на уроке французского рядом с Кэрри.
Мы «составляли глаголы», как это называла мадам де ла Фонтен. «Составляли таблицы глаголов».
— Kate manges un gommes avec[1]. — Кэрри выводит фразу на французском в рабочей тетради. В ее ручке почти закончились чернила. У Кэрри длинные и тонкие пальцы, а на ногтях прозрачный лак, который она обдирает, когда ей становится скучно. Она задумчиво крутит ручку в руках.
— Жует avec?
— Как можно с кем-то жевать жвачку? — спрашиваю я Кэрри. В классе пахнет чипсами со вкусом лука и сметаны.
Кэрри очень blanche, то есть очень белая. Может, поэтому она настолько популярна в школе, а я, наполовину азиатка, нет. Но я, конечно, не эксперт. А еще Кэрри очень богатая, ну, или ее семья. В частной школе для девочек, в которой учится полно богатеньких детей, это важно. И белой быть очень важно.
До прошлого года Кэрри была лучшей подружкой этой Ширли Мейсон, пожалуй, самой популярной девочки в школе. Ширли тоже очень белая и очень богатая. Ширли и Кэрри всегда носили одинаковые прически, заколки, даже рюкзаки. Не удивлюсь, если они и на занятия по верховой езде ходили вдвоем или что-то в этом роде.
И тут ни с того ни с сего в начале этого учебного года они перестали друг с другом разговаривать. Понятия не имею почему.
В сентябре, когда все выбирали, за какой партой сидеть, вместо того чтобы сесть рядом с Ширли и компанией, Кэрри прошла в самый конец класса и встала прямо за моей партой. Там обычно сидела Лена Хорнби.
Кэрри ткнула в место пальцем и посмотрела на меня. Как будто я могла ей что-то возразить по этому поводу. Я пожала плечами. Тогда Кэрри села за парту, да так аккуратно, словно боялась, что стул под ней не выдержит. Я тоже села.
А потом Кэрри взглянула на меня и сказала, указывая на свою макушку:
— Мне нравятся твои кучки.
Я поняла, что она имела в виду два кольца волос, напоминавших по форме ушки. Я начала носить их в этом году. Что-то типа дани уважения принцессе Лее. Или нет.
— «Кучки» — это то, что оставляют на дороге мелкие собаки, — огрызнулась я. — Кучки дерьма, в курсе?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})Кэрри даже не изменилась в лице, а просто тоже пожала плечами.
— Ну, значит, мне нравятся эти кучки дерьма у тебя на голове.
Вот и все. Неожиданно Кэрри Харпер и я стали друзьями.
(К тому же, очевидно по причине смены места в классе, Лена начала тусоваться с Ширли и ее друзьями. Странная штука — жизнь.)
Вот почему много месяцев спустя, зимой, на уроке французского, Кэрри перегибается через парту, которая стоит вплотную к моей (как и все парты в нашем классе), и улыбается. На полях она нарисовала две головы с надутыми щеками.
— Видишь? Deux[2] человека вместе жуют жвачку.
— Это просто deux человека, — замечаю я. — С чего ты взяла, что они жуют le gomme?[3]
Кэрри кивает.
— Точно.
Она пририсовывает большой пузырь рядом со ртом одного из персонажей и проводит линию от пузыря ко второй голове. И снова улыбается. У нее очень ровные зубы.
— Вот, — говорит она, постукивая ручкой по рисунку.
— Окей, теперь понятно, — отвечаю я. — Bon[4].
Мадам де ла Фонтен возвращается в класс после десятиминутного отсутствия (это в порядке вещей, готова поспорить, что, пока мы составляем «лё глаголы», она выбегает за школу выкурить «лё сигарету»).
— Les filles[5], — обращается она к нам, откашлявшись.
Мадам де ла Фонтен — самый молодой педагог в школе имени Святой Милдред. У нее длинные светлые волосы, иногда она носит джинсы с какой-нибудь необычной футболкой и пиджаком, что смотрится очень не по-учительски, как по мне. Выглядит она порой так, будто на жизнь зарабатывает где-то еще, а не в школе. Хотя, возможно, это всего лишь предубеждение, посеянное в наших головах всеми теми учителями, которые не вылезают из полиэстеровых платьев в цветочек и колготок, кажущихся им единственным приемлемым вариантом одежды.
А еще я люблю мадам ДЛФ, потому что она почти никогда не повышает на нас голос, и это очень ценно.
Сейчас она подошла к своему столу и не прекращает крутить обручальное кольцо вокруг пальца.
— Les filles. Случилось нечто, я знаю, что некоторые уже обсуждали dans les messages texte[6] за обедом. И новости очень печальные, поэтому школа решила сделать официальное заявление. Пожалуйста, отложите ваши ручки и карандаши.
Кэрри кладет ручку на стол с едва слышным щелчком.
Тут же кто-то за моей спиной шепчет:
— Какого-то пацана убили.
Но мадам де ла Фонтен этого не слышит. Она вытягивает руки по швам, пытаясь перестать крутить обручальное кольцо, словно это несолидно.
— Мальчик. Мальчик из академии Олбрайт, которого некоторые из вас наверняка знали, был найден… мертвым. Его звали… Тодд Майер.
…
Никогда о нем не слышала.
Некоторые девочки в классе прикрывают рты ладонями. Некоторые явно чувствуют облегчение, потому что уже знали, что какого-то мальчика убили. Одна девочка выглядит так, словно ее вот-вот вырвет.
Еще одна сидит рядом со мной и все время вздыхает:
— Бог ты мой! Бог ты мой!
И непонятно, действительно ли эти девочки знали Тодда Майера или просто решили привнести драмы, потому что ученицы школы имени Святой Милдред особенно к ней склонны. Например, однажды во время землетрясения трех девочек отправили домой с паническими атаками.
Амплитуда колебаний составила порядка 0,0004 балла. По сути, земляной выхлоп. Но одна из девочек потеряла сознание, и ее пришлось везти в больницу.
Возможно, вы скажете, что все девчонки — слабачки, но нет, эти же самые девчонки играли до сломанных костей на хоккейном льду, так что все не так просто.
Мадам де ла Фонтен говорит, что произошедшее — трагедия и она поймет, если кому-то нужно будет обратиться в медпункт.
Как всегда, Лена и еще одна девочка моментально поднимают руки.
— В этой академии учится мой брат, — говорю я позже. Остаток французского я пробездельничала, да и потом не обращала на уроки никакого внимания. — В каком классе был тот парень?