Великий магистр - Елена Грушковская

Холодок пробежал вдоль моего позвоночника. Об этом я как-то не подумала сразу. А Карина знает, на что идёт? Ведь она врач, причём специалист в области вампирской физиологии, как док Гермиона. Значит, должна знать… чем ей это грозит.

— Эй, выше нос, детка. — Подошедший Оскар взял меня за подбородок и ласково заглянул в глаза. — У тебя будет внук, это прекрасно! Думаю, это нужно отметить.

— Отметить?

— Само собой. Предлагаю махнуть ко мне и напиться до бесчувствия.

Я шевельнула бровью.

— Прямо-таки до бесчувствия?

— Непременно! — белозубо улыбнулся Оскар. — Тридцатипроцентный коктейль номер один — что может быть лучше? Ну что — давай?

Я подумала. И всё-таки мне чертовски не по себе… Может, хоть коктейль как-то заглушит это чувство?

— А давай.

1.4. Прошлое и будущее

Тридцатипроцентный коктейль номер один — это не шутки, скажу я вам. Одна часть сливок, две части крови — эта смесь сносит хищнику башню, как крепкий ром. Я помню, как мы прибыли под утро в огромный особняк Оскара, как вышколенный дворецкий принял у нас пальто; помню, как потом Оскар зажигал свечи, как сам готовил это улётное пойло, отмеряя части кувшинчиком с делениями. Смутно припоминаю, как меня сначала «пробило на хи-хи», потом были сопли и слёзы, потом мы добавили ещё… Дальше я не помню ничего.

«Сливочное похмелье» — не совсем то похмелье, которое испытываете вы утром, перебрав ваших человеческих алкогольных напитков, но всё-таки весьма похоже на него. Чувства возвращались ко мне постепенно: сначала вернулось чувство равновесия и ориентации в пространстве (я определила, что лежу в горизонтальном положении), затем — осязание (я почувствовала под собой мягкую шелковистую поверхность), потом — зрение (я увидела мутный образ складок какой-то драпировки над собой).

Короче говоря, я находилась в чьей-то шикарной спальне, на широкой кровати с балдахином, лёжа на ней по диагонали, совершенно одетая. Рядом со мной на одеяле возлежали чьи-то ноги в носках, а их обладателя было почему-то не видно. Мне не пришло в голову ничего умнее, чем пощекотать одну из ступней. Она поёжилась, дёрнулась, и я услышала чей-то долгий полустон-полувздох.

— Вставай, чувак… «Пора-пора… труба зовёт». — Ничего остроумнее мне родить не удалось.

— Какая ещё труба… твою мать! — промямлил недовольный хриплый голос.

Ноги сползли с одеяла, и из-за края кровати показалась встрёпанная голова Оскара. По всей видимости, он спал большей частью на полу, и лишь его ногам довелось отдыхать с бОльшим комфортом, чем всё остальное тело. Он тоже был одет, как и я, но одежда его была в ужасном беспорядке — впрочем, как и у меня. Для меня это зрелище было, можно сказать, моральным шоком: я привыкла видеть его всегда элегантным, щеголеватым, с идеально уложенными волосами, а тут…

— Хе-хе, — хмыкнула я.

На бледном, слегка припухшем лице Оскара тоже расплылась улыбка.

— Ты тоже прекрасно выглядишь, — сострил он.

Глядя друг на друга, мы негромко и хрипло посмеивались: громко хохотать мы были просто не в состоянии.

— Н-да, — сказал Оскар.

— Угум, — согласилась я.

Он умолк, и на его лице я наблюдала отражение мыслительного процесса — следует отметить, шедшего весьма туго и напряжённо. Наконец взгляд Оскара прояснился, и он, многозначительно подняв вверх палец, озвучил вывод, к которому пришёл с таким трудом:

— Кажется, во второй раз я переборщил со сливками…

— Это потому что ты готовил вторую порцию, будучи уже никаким, — сказала я. — Наверно, потому и плеснул лишнего…

Через час мы сидели у настоящего камина, в котором трещало настоящее пламя (в отличие от декоративного у меня дома), и потягивали кровь из пакетов — на сей раз без сливок. Нужно было прийти в себя.

— Хорошо посидели, правда? — улыбнулся Оскар. Он был в махровом халате, с влажными причёсанными волосами — только что после душа, посвежевший и уже почти вернувшийся к своему обычному виду.

— И не говори, — усмехнулась я. — Уж и не помню, когда я в последний раз так…

Это было много лет назад. Не существовало ещё «Авроры», на острове в Северном Ледовитом океане стоял Кэльдбеорг, и Орденом правила г-жа Оттилия Персиваль — «королева-мать». Тогда Лёля купила бутылку дешёвой водки и нажралась как свинья; она плелась пьяная по улице, пока к ней не пристали два глючных перца… которых убила одинокая кошка Эйне. Вот так, по-дурацки, Лёля прощалась со своей человеческой сущностью, перед тем как стать…

Яркая вспышка. Свет, потускнев и растаяв, превратился в полумрак длинного коридора с каменными стенами и полом из чёрного мрамора, с высоким сводчатым потолком. Под сводами отдавалась эхом поступь фигуры в длинном чёрном плаще с поднятым капюшоном. Лицо фигуры было видно смутно; серые лучи света, падавшие из узких окон, холодно сверкали на обхватывавшем её лоб серебристом обруче. Великий Магистр? Да. Полы чёрного плаща развевались, как крылья летучей мыши… Фигура остановилась, тусклый свет озарил лицо и заблестел ледяными искорками в светло-голубых глазах… Оттилии Персиваль? — Нет.

Моих?!..

— Аврора, ты где?

Щелчки пальцев Оскара перед лицом вывели меня из транса.

— Ау, детка?! В каком ты измерении?

Я учащённо заморгала и стряхнула с себя ледяные мурашки наваждения, поменяла позу в кресле, разминая как-то вмиг оцепеневшее тело — как будто я сидела неподвижно несколько часов, а не секунд. Ответив слабой улыбкой на обеспокоенный взгляд Оскара, я пробормотала:

— Так… задумалась что-то.

Он спросил, пронзая меня проницательным и серьёзным взглядом:

— О прошлом или о будущем?

Я усмехнулась, всё ещё чувствуя озноб, несмотря на близость к камину:

— Обо всём сразу.

1.5. Последний из могикан

Вечером того же дня Алекс доложил, что его группа поймала хищника, напавшего на девушку. Это действительно был один из не добитых нами истинноорденцев — «последний из могикан», так сказать. На вопросы он отказывался отвечать, да и проникновение в «сердце его тени» не помогло выяснить, сколько ещё осталось таких, как он, и где они скрываются. По всей вероятности, он ничего и не знал. Это был одиночка, настолько одичавший, что почти ничего человекообразного не осталось в его облике: по виду это было самое настоящее животное.

Он смотрел на меня из-за прутьев решётки пустым, бессмысленным взглядом, без единой искры разума. Оборванный и грязный, заросший, он был крайне злобен, и только толстые прутья ограждали окружающих от его агрессии.