Череп на рукаве - Ник Перумов

...Я вспоминал. Наверное, это неизбежно – вспоминать, когда твоя жизнь меняется резко и, пожалуй, необратимо.

Семья собралась вся – включая самых младших. Едва войдя, я столкнулся взглядами с младшей сестрёнкой, Танюшкой, чудным голубоглазым и блондинистым созданием одиннадцати лет от роду. Глаза смотрели недоумённо и испуганно. Она не понимала, что тут творится, почему её оторвали от игр с подружками и заставили сидеть на странном, внезапно случившемся семейном обеде, который не обещал ничего весёлого.

Отец сидел во главе стола. Раздражённо крутил в руках вилку, не глядя на меня. На другом конце застыла мама – словно статуэтка из слоновой кости. Со спины маму до сих пор принимали за девушку – несмотря на то, что у меня насчитывалось в общей сложности девять братьев и сестёр. Я был десятым, или, точнее говоря, первым. Поскольку был старшим.

Георгий, второй брат. Всегда был правой рукой отца в «делах». Смотрит вниз, на меня глаза не поднимает.

Лена, третья сестра. Тоже правая рука, но на сей раз – мамина. Вечно возилась с малышами, и её никогда не требовалось ни заставлять, ни понукать – живых детишек она предпочитала куклам. Губы у неё подрагивают, вот-вот заплачет.

Света. Посверкивают старомодные круглые очки в архаичной металлической оправе. Пальцы судорожно мнут кружевные манжеты чёрного строгого платья – сестру явно выдернули с какого-то собрания.

Ларион. Ну, он ещё мальчишка. Хотя взгляд уже как у настоящего волчонка.

Остальные – мелкота. Александр, Людмила, Виктор и младшая Танюшка. Они ещё школьники.

Я вошёл последним. Полученная утром записка гласила, что семья собирается в пять, и я не опоздал – но, похоже, остальные успели раньше. Может, их и созывали пораньше?...

Никто не взглянул на меня. Даже отец.

Он заговорил, по-прежнему упорно не отрывая глаз от скатерти, словно надеялся разглядеть там невесть что.

– Я взял на себя труд проинформировать остальных о твоём решении.

Я попытался как можно более независимо пожать плечами.

– Может, с этим стоило бы подождать, отец?

Я хотел, чтобы мой голос звучал твёрдо и уверенно, но,увы, не получилось. С моим отцом, когда он в гневе, так запросто не поговоришь.

– Нет, – на сей раз отец поднял глаза. Глаза у него казались белыми от бешенства. – Нечего ждать и тянуть. Ты опозорил всю семью. Всех нас. Говорю это не для тебя – тебе уже ничего не поможет и тебя ничем не исправишь. Говорю для остальных, надеясь, что смогу прибавить им хоть немного ума и понимания.

– Что это за спектакль, отец? – Я слегка возвысил голос. – Даже если тебе не нравится моё решение...

– Твоё решение?! – взревел он. – Предательство – это твоё решение?! Идти на службу к этим... этим... – отец Потряс кулаком, не находя, наверное, слов.

– Мы граждане Империи, отец. Новый Крым подписал договор. Ты забыл, что там и твоя подпись?...

– Неужели ты думаешь, что мы хоть на минуту смиримся?! Если бы мы тогда его не подписали, на месте Севастополя осталась бы радиоактивная пустыня. И ни тебя, ни твоих братьев и сестёр – никого не осталось бы в живых!

Я не нашёл ничего лучшего, как пожать плечами. Поймал краем глаза взгляд Танюшки – голубые глаза стали похожи на озёра от застывших в них слез.

Мама сидела, по-прежнему не шевелясь. И молча смотрела перед собой на сверкающе-пустую тарелку. Сегодня в ход пошёл «торжественный» сервиз, который у нас доставали только в особенных случаях: дни рождения, Рождество и так далее...

Сегодня, значит, тоже «особый случай».

Отец перевёл дыхание. Схватил графин с водой, налил в хрустальный бокал, шумно выпил. Впечатал бокал в стол, вновь поднял на меня глаза, и я вновь не выдержал его взгляда.

– Мы решили, – на скулах отца заиграли желваки. В свои сорок пять (я появился у них рано, когда маме было всего восемнадцать, а отцу – на два года больше) он выглядел очень внушительно. Никогда не занимался накачиванием мускулов, а завяжет узлом любого культуро-каратиста.

– Мы решили, что тебе здесь больше места нет.

Мама вздрогнула, Света стащила с носа очки, яростно принявшись протирать и без того идеально чистые стёкла. Пальцы её дрожали.

Я вновь пожал плечами.

– Ты ничего не докажешь, отец...

– Тебе здесь больше места нет, – отчётливо повторил он. – И ты больше не первый наследник. Подпишешь добровольный отказ от наследства и передачу своей доли семейных акций Георгию.

– Не имеешь права!

– Очень даже имею. По закону о неделимости майората, – злорадно сообщил он мне.

– Юра... – страдальчески прошептала мама, обращаясь к отцу.

– Что «Юра»?! Он нас предал! Предал и продал! Пусть управляет Георгий. У него и способностей к этому куда больше.

– Я могу сказать? – вдруг зазвенел голос Лены. – Или тут говорят только трое?

Отец метнул на мою сестру недовольный взгляд. – Говори, да не заговаривайся.

– Почему никто не даст сказать Русу? Наверное, у него были причины! – и умоляющий взгляд на меня. Ну немолчи, ну скажи же, что всё это не так, что всё это ошибка!..

Нет, дорогая сестричка. К сожалению, это не ошибка.

Я поступаю в имперскую армию. И тогда мне действительно нет места среди вас. Отец принадлежал к узкому кругу самых богатых рыбопромышленников Нового Крыма, казалось бы, ему и им подобным как хлеб и воздух нужен был мир с Империей, хорошие отношения с военными, рынки сбыта и прочее, прочее, прочее. Однако... в недалёком прошлом мой почтенный отец возглавлял боевое крыло Армии Русского Сопротивления. До самого подписания мирного договора с Империей, согласно которому Новый Крым «добровольно» входил в её состав, а все жители планеты спустя не столь уж длинный «испытательный срок» получали права гражданства. Ну а планета, само собой, – представительство в Рейхстаге, верхней палате (два депутата) и места в Бундестаге (пропорционально народонаселению, но, само собой, не меньше чем одно).

Так было. Шла война. Настоящая партизанская война. Но потом неожиданно среди самых что ни на есть радикалов, «непримиримых», возникло движение «умеренных», ратующих за достижение почётного мира с Империей. И, что самое удивительное, им удалось добиться своего. Партизанская война прекратилась, имперцы и Новый Крым подписали договор, нам было даровано гражданство...

Всего этого добилась узкая группа людей, которых по-прежнему называли «умеренными». И возглавлял их мой достойный батюшка. Бывший глава «непримиримых». Ему тогда было немногим меньше, чем мне сейчас. И я уже был на свете.

Но к творившемуся со мной это никакого отношения не имело.

– Что ж, отец, – я как можно более независимо пожал плечами. – Ты совершаешь ошибку, но... Я докажу тебе, что я лучший сын, чем ты – отец. Давай бумаги. Я всё подпишу.