14-й - Жан Эшноз

4

В поезде тоже было еще не так плохо, хотя комфорта никакого. Сидели всю дорогу на полу, пожирали провизию, пели все песни, какие только знали, проклинали Вильгельма и безбожно пили. Ни на одной из двух десятков остановок им не позволялось выйти из вагона и хоть одним глазком посмотреть на город, зато через открытые окна, куда врывался горячий, густой, перемешанный с угольной пылью воздух, — кто знает, что его разогревало: августовский зной, паровозный жар или одно накладывалось на другое, — через открытые окна им несколько раз удалось увидеть аэропланы. Одни в полете, когда они неведомо зачем на разной высоте проносились по чистому небу, то друг за другом, то крест-накрест; другие — на земле, они стояли на реквизированных под аэродромы полях, и вокруг них копошились люди в кожаных шлемах.

Многие об этих хрупких машинах слышали, разглядывали их фотографии в газетах, но настоящих никто не видал, за исключением разве что Шарля — уж он-то всегда был в курсе всех новинок и даже пару раз забирался в аэроплан, вернее, садился на него верхом, потому что кабины пилота еще не придумали; а, кстати, где он? — Антим обшарил глазами вагон, но Шарля не нашел. Вскоре вид за окном поскучнел, так что он отвернулся и стал искать другой способ убивать время... так вот же, сам бог велел — карточной игрой. Втроем с Падиоло и Босси — Арсенель присоединиться не мог, поскольку все еще страдал геморроем, — они расчистили местечко и, усевшись под опустевшими фляжками, которые болтались на крючках, начали резаться в маниллу.

Но манилла втроем идет плохо, и, когда Падиоло задремал, а Босси стал клевать носом, Антим прервал игру; он решил пройтись по соседним вагонам, смутно надеясь и в то же время опасаясь встретить Шарля, небось сидит где-нибудь, затиснутый в угол, и презрительно озирает свое окружение. Оказалось, ничего подобного! Шарль обнаружился в вагоне со скамейками, он сидел у окна и фотографировал пейзаж, а заодно облепивших его младших офицеров; каждого щелкал и записывал адрес, чтобы знать, куда потом прислать снимки. Антим, не останавливаясь, прошел мимо компании.

Не успели новобранцы сойти с поезда в Арденнах и хоть немного привыкнуть к новым местам, — они еще не знали ни названия деревни, где им предстояло расположиться, ни сколько времени они тут пробудут, — как сержанты уже выстроили их в шеренгу и капитан произнес речь у подножия воздвигнутого на площади креста.

Все устали, даже шутить и переговариваться никому особенно не хотелось, но капитана все же выслушали, стоя навытяжку и разглядывая деревья неизвестной им породы, в ветвях которых птицы уже начали спевку перед вечерним концертом.

Капитана звали Вейсьер, это был совсем еще молодой человек, хлипкий на вид, с моноклем в глазу; раньше Антим его не видел, а теперь глядел и не мог понять, как мог в таком тщедушном теле зародиться и окрепнуть воинский дух. «Все вы вернетесь домой, — говорил капитан, до предела напрягая свой жиденький голос. — Да-да, мы все вернемся в Вандею. Если же кто-нибудь и умрет на войне, то, запомните хорошенько, только из-за собственной неопрятности. Убивают не пули, а грязь, она — ваш первый враг. Кто будет мыться, бриться и причесываться как следует, тому нечего бояться».

После этого напутствия солдаты стали расходиться, и тут около полевой кухни, которую только начали раскочегаривать, Антим случайно натолкнулся на Шарля. Тот, как всегда, был не слишком расположен беседовать, на войне он оставался таким же неразговорчивым, как на фабрике, но только здесь у него не было возможности свернуть куда-нибудь в коридор и улизнуть, как он любил делать там, сославшись на срочную корреспонденцию — вот он, пакет под мышкой; и приходилось, хочешь–не хочешь уважить Антима. Кроме того, на них была одинаковая форма, а это всегда уравнивает собеседников.

— Как же теперь будет на фабрике? — беспокоился Антим.

— У меня есть мадам Прошассон, — отвечал Шарль, — она в курсе всех дел. А у тебя в бухгалтерии Франсуаза, можешь на нее положиться. Вернемся — и все будет в полном порядке.

— Только когда это будет!

— Очень скоро, — уверенно сказал Шарль. — Как раз успеем к сентябрьским заказам.

— Ну-ну, поглядим...

Солдаты постарались быстро разузнать, чем можно поживиться в деревне. Самые расторопные остались недовольны: ни еды, ни пива, ни даже спичек там не было, а за вино местные жители, смекнувшие, что подворачивается случай заработать, просили бешеную цену. Вдали шумели поезда. Рассчитывать на ужин не приходилось — кухня не успеет обустроиться. А от дорожных припасов ничего не осталось. Пришлось разделить на всех холодную тушенку, запить ее мутной водой, а потом отправиться на боковую.

5

Центр города с пронзающими его стрелами улиц меж сплошных стен притиснутых друг к другу зданий и площадями, окруженными плотным хороводом старинных домов, остался позади. Теперь Бланш шла по просторным, незагроможденным улицам; здесь — никаких тебе архитектурных канонов, никакого однообразия, дома все разные, неопределенного стиля, стоят вольно, не впритирку, отступя от дороги, и при каждом сад или хоть палисадничек. Бланш миновала дом Шарля и дом Антима, пустующие без хозяев.

Вот тут жил Шарль: затейливая решетка, за ней большой ухоженный сад с цветочными клумбами и газонами, прямая аллея ведет от ворот к замощенной крупной плиткой террасе с колоннами по бокам и каменному крыльцу в три ступени, по которому можно подняться к двустворчатым дверям, украшенным цветными витражами. Дом, хоть и стоит вдалеке, хорошо виден с улицы: узкий фасад из серо-желтого гранита, четыре этажа с балконом на втором.

А вот тут — Антим: дом помельче, поприземистей, — уж нет ли такого закона; чтобы жилище, как собака, походило на хозяина, — всего в два этажа, с оштукатуренным фасадом и не так далеко отстоящий от улицы. Жиденькая ограда, приоткрытые ворота из плохо подогнанных досок с облупившейся белой краской, а на участке, небольшом и бесформенном, сплошь сорняки да чахоточные грядки по краям. Перед крыльцом — цементированная площадка, вся в трещинах и украшенная собачьими следами — выходит, пес-то тоже был приземистым и мелким, — впечатанными в свежий раствор в незапамятный день, когда его только залили. Единственное, что осталось от давно усопшего животного, — вот эта цементная дактилограмма, отпечатки, в которые набилась пыль и всякая органика; их тщились освоить и сорняки, да только силенок не хватало.

Но Бланш лишь мельком взглянула на оба дома, путь ее лежал к фабрике, титанической крепости из темно-красного кирпича; от соседних кварталов эту громаду отделяло кольцо пугливо огибающих ее улочек, — точно рвы вокруг замка. Главный вход, обычно зияющий черным зевом, который утром всасывает поток свежей рабочей силы, а вечером выплевывает отжимки, в то воскресенье был закрыт, как исчерпанный банковский счет. На закругленном фронтоне отсчитывали время стрелки больших часов, а над ними красовались огромные буквы: БОРН-СЕЗ. Ниже, на воротах, висела табличка с надписью: «Требуются работники». На этой фабрике делали обувь.

Производили всё: туфли мужские, женские и детские, ботинки, сапоги и сапожки, со шнурками и застежками, на высоком и низком каблуке, сандалии и мокасины, шлепанцы и тапочки, ортопедические модели и башмаки на любую погоду, вплоть до недавно изобретенных бот, а также армейскую обувь — тяжеленные годиллоты, названные так по имени их создателя обувщика Годилло, который, между прочим, первым стал использовать две колодки — на правую и левую ногу. Короче говоря, ассортимент «Борн-Сез» был широчайший: от галош до босоножек, от солдатских ботинок до туфелек на шпильках.

Вот таких, как у Бланш, — она прошлась в них вдоль фабричного здания и свернула к такой же темно-кирпичной пристройке, где, судя по всему, располагались какие-то служебные помещения. К одной из дверей был прикреплен молоточек и медная табличка: «Д-р Монтей». Бланш постучала — на пороге появился доктор в сером костюме, долговязый сутулый человек с сизым в прожилках лицом, на вид ему было лет пятьдесят с небольшим, чуть больше установленной нормы призыва на фронт. Семью Борн Монтей пользовал уже давно, а когда Эжен предложил ему место на фабрике — отбор и распределение рабочих при найме, скорая помощь, консультации персоналу и при необходимости гигиенический контроль на предприятии, — он ограничил частную практику узким кругом пациентов, в который входили Борны и еще три местные династии; он также занимал пост муниципального советника, имел много знакомств и хорошие связи повсюду, включая столицу. Бланш он, разумеется, знал с пеленок, лечил ее от детских болезней, вот она и пришла к нему на правах старой дружбы, чтобы посоветоваться и как с врачом и как с должностным лицом.

Должностному лицу она рассказала о том, что Шарля вместе с другими солдатами отправили на границу — куда именно, неизвестно. И намекнула: можно бы вмешаться и попробовать перевести его из пехоты в другой род войск. Монтей спросил, какие у нее соображения на этот счет. Ну, Бланш и вспомнила, что, помимо фабрики, которой Шарль отдавал почти все свое время, он еще всерьез интересовался фотографией и авиацией. «Это, пожалуй, уже кое-что, — рассудил Монтей. — Теперь ведь есть военные воздухоплаватели, так, они, кажется, называются. Я подумаю, к кому можно обратиться в министерстве. И буду держать вас в курсе дела.