Снежный пепел (СИ) - Сурина Лилия

— Ну ты и трусиха, Симонова! — корю себя, набираясь храбрости. — Людей запросто режешь и колешь, а перед самым родным человеком пасуешь…

А может мы не родные? Это бы объяснило неприязнь мамы. Но я отмахиваюсь от таких мыслей, потому что уже сделала тест ДНК, когда практиковались в лаборатории, у меня была такая возможность, причем совершенно бесплатно.

Вдруг вспоминаю, как дедушка недавно жаловался, что его дочь сильно похудела за последние полгода, и жалуется на боль в эпигастральной области. Во мне сразу просыпается врач и я уверенно давлю на кнопку звонка. Я должна ее увидеть, и по возможности осмотреть. Вообще моя сильная сторона диагностика, я никогда не ошибалась еще в симптоматике.

Дверь распахивается так резко, что я отшатываюсь от неожиданности. На пороге стоит чужая женщина, и только через минуту я с трудом узнаю в ней свою маму. Что с ней стало за полгода? Из ухоженной и гордой, красивой и элегантной она превратилась в тощую бесцветную старуху, на голове у которой вместо белокурых шелковых локонов безжизненные клочки тусклой соломы. Боже, да даже «постояльцы» Гриня выглядят лучше моей мамы.

— Чем обязана? — хрипло спрашивает она, кутаясь в какую-то старую шаль, я никогда не видела ее в своем доме раньше. Она или не узнает меня, или отказалась совсем от родной дочери.

— Мама… здравствуй, — подхожу ближе, протягивая руку. — Это я, Алёна.

— Вижу. Чего тебе?

— Можно войти? Я только приехала… — пользуясь тем, что мама делает шаг назад, стараясь быть подальше от меня, я шагаю через порог. Она молча наблюдает за мной.

— Говори, что нужно, и уходи, — рычит родительница, пытаясь встать на моем пути.

Но я не слушаю ее, прохожу в гостиную. Я дома! Оказывается, я скучала по этой квартире, а она будто выцвела, так же, как и ее обитательница. Не хватает нескольких вещей, картин и музыкального центра. На шкафу лежит кучка блистеров и коробок с обезболивающими, пробиотики, бутылка с водой. Может, у ее язва? Не мудрено, съела сама себя от злости.

— Ты заболела? — киваю на полку шкафа, отмечая синюшные тени под родными голубыми глазами. — Угости меня чаем?

Мне не нужен чай, просто хочу поближе рассмотреть маму, уже отметила про себя тревожные симптомы. Женщина ворчит злобно, но все же идет в кухню, а я за ней. Здесь ничего не изменилось, будто и не уезжала.

— Мама, как давно у тебя болит живот, в каком месте?

— Тебе-то что?

— Я переживаю, ты моя мама. И могу помочь, через две недели я стану фельдшером.

— Давно болит. И почти везде.

Она стоит у окна, сморит во двор, дожидаясь, пока закипит чайник, а меня посещают весьма нехорошие мысли. Я уже увидела маленькие бугорки воспаленных лимфоузлов над ключицей, и придумываю, как бы уговорить маму пройти обследование, а не глотать обезболивающее пачками.

— Напилась чаю? — мама смотрит на меня воспаленными глазами, похоже ее лихорадит, старается держаться, что получается с большим трудом.

— Ма, почему ты меня ненавидишь? — само собой срывается с губ, неожиданно даже для меня. — Только не говори, что из-за того, что отец ушел, когда я увидела его с другой семьей. Я с детства пустое место для тебя.

— Да, правильно. Пустое место. Ты то, что напоминает об ужасном. Ты ужасное воспоминание для меня, которое причиняет боль. До сих пор.

— Ты о чем? — мурашки от мыслей, которые лезут в мою голову. Что-то такое страшное, как туча висит над головой.

— А ты спроси у папочки. Я не хочу ворошить прошлое, мне и так тошно. Кстати, ты сделала тест ДНК, сомневаясь, что я тебе мать… я знаю. А почему ты не сделала тест на отцовство? Я бы на твоем месте и насчет отца засомневалась.

Мама злорадно посмеивается, а потом запрокидывает голову и истерически хохочет, мне же в ее смехе чудятся слезы. Мне жаль ее. Благодарю за чай и встаю из-за стола. Поеду деда раскручивать на правду, он-то наверняка знает семейные тайны.

Глава 5

— Мам, тебе нужно обследоваться, я могу договориться, в городе, — говорю на прощание, уже стоя на пороге.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— О себе переживай, обо мне не нужно. Справлялась как-то, без твоей заботы, — отвергает помощь мама и захлопывает дверь, едва не прищемив мне руку.

Ну что сказать, я знала, что уговаривать маму бесполезно, от меня помощи не примет никогда. Вся надежда на дедушку. До деревни иду пешком, нужно подумать, да и люблю я эту дорогу, которая большей частью стелется по зеленому лугу.

День выдался жаркий, май на исходе и на полянках уже что-то цветет, порхают мелкие птахи и яркие бабочки. Пять километров прохожу быстро, незаметно, вот уже и родная деревенька видна с холма. Несколько десятков домов уютно устроились в низменности, будто в чаше, окруженной цветущими холмами.

Ничего по дороге не придумала, все прокручивала в голове наш разговор и догадки пугали меня. Отец мне не родной? Допустим. Значит я родилась от человека, которого мать люто ненавидит, она переносит всю свою злость на этого человека на меня, хотя говорят, что дети не виноваты в грехах взрослых.

Мне больно. Маминой заботы и ласки всегда не хватало, все это компенсировала забота и любовь моего отца. А может, не моего. Голова кругом идет, и я ускоряюсь, чтобы скорее встретиться с дедом и вытрясти из него правду, иначе просто сойду с ума.

Запыхавшись, распахиваю скрипучую калитку, торопясь влетаю во огромный двор. Дед возится со старыми «жигулями» под яблоней, сбрасывающей последние белые лепестки. Да, не успела я в этом году полюбоваться цветущим садом, не смогла приехать в середине мая.

— Ох, егоза моя приехала! — сгребает меня в охапку дедушка, гудит в усы добродушно, и у меня чувство — я дома. Обнимаю старика, радуясь, что целых четыре дня могу вот так прижиматься к родному человеку.

— Деда, я так соскучилась! — щебечу, смеясь. Я счастлива, почти. Если бы не догадки и намеки мамы…

Сначала я готовлю ужин, начинать разговор с порога не хочется. Пробегаюсь по комнатам, устраняя беспорядок, набираю в ведро колодезной ледяной воды и мою пол, наполняя комнату запахом снега. Успеваю закончить уборку как раз, когда доваривается картошка, быстро собираю на стол и зову деда ужинать.

Пока он моет руки, расспрашивая меня об учебе и работе, я нарезаю копченую колбасу, которую привезла из города. Дед любит ее, я знаю, и стараюсь почаще баловать старика. Он рассказывает мне свои деревенские новости, макая картошку в растопленное сливочное масло.

— А Степановна женила своего внука, наконец, не дождалась, пока ты отучишься и выйдешь замуж за ее Ваську, — подмигивает он мне, а я морщусь.

— Фу-у, деда! Я лучше синим чулком стану, чем за этого борова выйду… бе-е-е… — меня передергивает, помню наглого жирного Ваську, который мне проходу не давал, старался затащить в темный уголок и облапать. — Мне работать надо, не до замужества вообще.

— О себе тоже забывать не надо, милая, тебе уже двадцать три…

— Ох, старуха уже, никуда не успела, — смеюсь, нашел, о чем переживать. — Дед, ты маму давно видел?

— Нет, вчера был у нее, — у деда пропадает игривая улыбка, он протяжно вздыхает, переживая о чем-то.

— Ты же понимаешь, что ее нужно обследовать? И немедленно приступать к лечению. Я подозреваю, что все так запущенно, что… — закусываю губу, не желая огорчать деда.

— Да, я все понимаю, только Лида не поедет в больницу, предпочитает мучиться дома. Ты видела свою мать? — спрашивает дед, я киваю и встаю из-за стола, чтобы убрать грязную посуду и налить нам чай.

— Когда приехала, забежала на полчаса. Многое поняла, например, что у мамы не хватает денег, пропали вещи из квартиры, продала их, наверное.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Да, продала. Ее же уволили с работы несколько месяцев назад, от меня денег не берет. Гордая.

— Ну вот, сейчас ты мне расскажи всю правду, кто мой настоящий отец, что он сделал с моей мамой. И не нужно утаивать, и смягчать эту правду, я уже взрослая, — смотрю прямо в глаза старику, отмечая, как смыкаются седые лохматые брови на переносице, видимо правда эта и его колет клинком.