Спам - Михаил Омельченко

Он. Был. Напряжен. Я поймал себя на том, что, сгорбившись и прикусив нижнюю губу, смотрю в одну точку на стене и в такт словам щелкаю кнопкой авторучки. В точности, как одна всемирно известная лабораторная крыса, которой в мозг, в «центр удовольствия», вживили электрод. Кончила она, между прочим, скверно. Потому что только и делала, что жала и жала на чертову кнопку, пока не померла. Жала снова и снова, забыв про сон и про еду. А под конец, наверное, и про то, что она крыса.

Черт. Я облизнул губы и бросил злополучную ручку на стол от греха подальше. Так ведь и самому слюну пустить недолго.

Страница была почти исписана. И больше чем наполовину исчеркана. Я чувствовал, что здесь нужны какие-то другие слова, но никак не мог их подобрать.

А что если вместо «чуть светлого окна» написать «едва различимого оконного проема» или даже «едва заметного»? И не «страх» заполнял, а «паника»?

Я взял ручку и осторожно, кое-как втискивая слова между строк, все записал. Прочел. Ничего вроде бы не изменилось. Зачеркнул, постепенно раздражаясь, весь абзац, и переписал его заново, пытаясь таким образом нащупать ускользающую ниточку. Но проклятая мысль, нет чтобы поддаться хоть чуть-чуть, вообще повела себя дальше как пьяный паровоз: сбавила ход, неуверенно вильнула и… И благополучно сползла под откос. Похоже, что на этот раз уже окончательно.

Смятый лист полетел в угол, а я, чертыхнувшись, откинулся на спинку дивана, сложил руки на груди и, наверное, в стотысячный раз уставился в стену.

Господи, ну когда же я закончу эту сцену? Сколько можно? Третий день бьюсь – и все на одном месте. Пишу, что в голову взбредет, а результата ноль, просто уму непостижимо.

Нет, так дело не пойдет. Тут нужно как-то по-другому. Тут нужно, в первую очередь, понять, что в этой чертовой сцене вообще должно произойти.

Ну, вот он стоит. Так? Так. Стоит и ждет. Ладно, пусть стоит. Мне не жалко. Я даже не против. Вопрос в том, чего он там стоит? И чего, собственно, ждет? Когда на него набросятся? Когда по башке долбанут? Он у меня что, идиот?

Ладно. Пусть. Раз по-другому нельзя, то оставим это пока. Как есть. За скобками. На потом. И подумаем о другом. О том, что сама сцена здесь может быть не к месту.

Я собрался было отмотать историю назад, чтобы понять, зачем мой героический герой приперся на эту чертову лестницу и в этот дом, и действительно ли это для него важно. И почувствовал, как опять стало расползаться мое проклятое лоскутное одеяло. Знакомое и, как больной зуб, неприятное ощущение.

Все плохо. И даже хуже. Скучно. Стал бы я сам такое читать? Просто так, для удовольствия, как в детстве Конан Дойла или Жюля Верна? Да черта с два. И вовсе не потому, что сам все написал. А потому что неинтересно. Понятно, что не хватает подробностей. Подробностей и каких-то мелочей. Но вот каких?

Всем уже ясно, что он сейчас получит. И даже не просто получит, а хорошенько огребет. А он у меня, как на вокзале, стоит и не чешется. Как будто погреться зашел. Вот в чем проблема. Он ведь там не просто стоит и не просто чего-то ждет. Он знает, что в любой момент может погибнуть, и, значит, должен что-то чувствовать. А у меня он уже мертвый. И вообще там все какое-то мертвое. Так, что даже самый занюханный подъезд этого города интересней, живей моего. Почему? Да потому что настоящий!

Где его настоящие, обостренные до предела чувства? Где ощущение страха? Где вонь подъезда? Где треснувшее в форточке стекло, и голодная кошка, что ночевала здесь вчера? Нету! А ты, конечно, надеешься, что читатель сам дорисует по своему вкусу и представлению все, чего здесь не хватает. Или, может, не знаешь, как это правильно и правдоподобно описать?

А ведь есть еще умирающая старуха в квартире этажом выше, которая тебе чуть знакома. И она, и ее непутевый сын, который приходил к ней днем просить денег и ушел ни с чем, злой. Видишь след от ботинка на стене?

Этот мир не настоящий, но в нем тоже живут люди. Сотни, тысячи прошли по этой лестнице, через это самое место, и каждый оставил след. Пусть даже невидимый. Ты это видишь. А читатель? Как ему все это передать? Чтобы сцена ожила и любой бы мог в нее поверить? Поверить в то, что происходит это все в его собственном подъезде. Ну, или, на худой конец, в соседнем.

Я покряхтел и стал поправлять подушку, устраиваясь поудобнее. Наверное, мне все-таки нужен план. Подробный, правильный, исчерпывающий. Такой, чтоб сначала все выверить, взвесить, просчитать. И сразу туда по свежим следам всех этих кошек и старух, пока не очухались. Все, что нужно и без чего нельзя. А потом уже вылизывать каждую сцену до мозолей на языке. Но так, чтобы ничего не потерялось. Чтобы от первоначальной задумки уже ни на шаг. Ни в чем и ни под каким предлогом.

Как писал Флобер? Делал план, точный и скрупулезный. Такой, что выходил у него сразу почти что черновик. Увесистый, объемный и основательный, от которого, если и захочешь, не отступишь. Или вот, к примеру, Ибсен. Этот, рассказывают, гулял себе обычно в одиночестве, гулял, а вернувшись домой, записывал все на листочки. Все, что в голову приходило. И сцены, и диалоги, и характеры героев, каждую мелочь. Листочки эти он складывал по отделениям в специальную шкатулку и начинал писать только тогда, когда шкатулка полностью заполнялась. А Руссо вообще все держал в голове. И за стол садился, только когда произведение было уже готово. Он только переносил выношенные мысли на бумагу.

Все это, конечно, здорово и даже замечательно, но что делать мне? Начинать сначала? Записочки складывать? Или как Руссо? Нет, такие методы мне точно не по зубам.

А что еще хуже, какая-нибудь мелочь в самый неподходящий момент обязательно помешает и отвлечет внимание. Вроде мигающего красного огонька на передней панели нетбука. Умная техника не могла позаботиться о себе сама, и это означало, что нужно все бросить и срочно найти зарядник. А ведь сейчас самое время работать, подумал я с тоской, и оглядел комнату.

Нет, тут не записочки нужно собирать и не прогулки устраивать, а просто заставить эти бестолковые химические элементы в голове соединиться во что-то конкретное. В то, чем я буду гордиться, а остальные, несомненно, восхищаться.

Но как их заставить, если даже отдельный звук вроде скрипнувшей где-то за триста мегапарсек от моих барабанных перепонок двери или невнятного бормотания за стеной помимо воли заставляет напрягать слух. И ради чего? Только чтобы убедиться, что не почудилось.

Отвлекся на секунду, глядь, а образы и слова, собранные с такой кропотливостью, будто это канонический витраж, уже рассыпались кучей разноцветного битого стекла. И попробуй собери, как было. Хоть пальцы в кровь изрежь, но то мимолетное и легкое, что зацепило тебя однажды, не вернется уже никогда.

Здесь действуют совершенно необъяснимые с точки зрения здравого человека законы. Готье, к примеру, умудрялся писать в типографии, под шум работающих станков. И кто знает, может, именно их лязг, не похожий на звон благородных шпаг, высек автору бесценную, долгожданную искру. Во всяком случае, именно там родился знаменитый «Капитан Фракас».

Только я ведь не Готье и не Флобер. Мне, наверное, больше подошла бы пустыня или полюс. А еще лучше забраться в какую-нибудь нору, как монах отшельник, и не вылезать из нее до тех пор, пока все не будет сделано как надо.

Я так увлекся этой мыслью, что оставил на время поиски и представил себя самого. Вконец одичавшего, в каком-то тряпье и жутко заросшего, но при этом самозабвенно скребущего при свете лучины огрызком карандаша на клочке пожелтевшей бумаги вселенские откровения.

Хотя… Наверное, жутко тоскливо сидеть в земле, как какой-нибудь крот, и света белого не видеть. Без глотка свежего воздуха и без куска, опять же, свежего хлеба. Не говоря об элементарных удобствах. И это в наше просвещенное и цивилизованное время! Нет, мне такие крайности, пожалуй, ни к чему. Уж лучше я найду другой, более гуманный способ заставить себя плодотворно работать. В конце концов, чем мое нынешнее затворничество отличается от жизни в той же норе? По сути, одно и то же.

К тому времени как зарядник нашелся, мысль о норе так крепко засела в голове, что мне ничего другого не оставалось, как добросовестно все записать. Даже, несмотря на то, что пока я не поставил последнюю точку и не положил лист на стол, где он был уже далеко не первый, меня не покидало ощущение, что все это зря.

Я собирал эти бесконечные «скорочки» – листочки размером с ладонь – в надежде, что хоть что-то да пригодится. И упорно продолжал убеждать себя, что это тоже работа, и работа немалая. Но разве себя обманешь? Эти кусочки грели душу все меньше и меньше, почти не оставляя надежды, что будет с этих моих потуг хоть какая-то польза.

Как-то само собой получилось, что я включил нетбук и запустил почтовый клиент. Не то чтобы я ждал каких-то писем или собирался еще поработать. Я знал, что сегодня все равно не напишу ни строчки. Просто спать не хотелось, а о том, чтобы снова вернуться к оставленному на темной лестнице герою, не могло быть и речи. Рядом не было никого, кто мог бы упрекнуть меня в малодушии и заставить работать, а с самим собой я уже давным-давно договорился.