Бука русской литературы - Давид Давидович Бурлюк

с луком –

Цапайте все зубами!..

Главгвоздь гостей

Эсей Эсеич

Развеселись –

Вот для тебя тут

Паром дышит

Жирный разомлюй!..

Для правоверных немцев

всегда есть –

ДЕР ГИБЕН ГАГАЙ КЛОПС

ШМАК АйС ВайС ПюС, КАПЕРДУФЕН –

БИТЕ!..

А вот глазами рококоча,

Глядит на вас с укором

РОКОКОВЫЙ РОКОКУй!

Как вам понравится размашистое разменю

И наше блюдословье!..

Погуще нажимайте

На мещерявый мещуй

Зубайте все!

Без передышки!

Глотайте улицей

  и переулками

до со-н-но-го отвала

  Ы-АК!

Эти немецкие строки в стихе еще раз демонстрируют необычайную чуткость поэта к фонетической окраске языков (вспомните, как в «Войне и мире» солдат перелицовывает на русский лад французские песни). Поэту мало раз данного слова, он его видоизменяет в целях большей выразительности.

«Дырка» – ы слишком широко и глубоко; как дать впечатление узкого стиснутого отверстия? Наиболее, до свиста суженное впечатление дает – ю.

И поэт пишет:

Из дюрки лезут

Слова мои

Потные

Как мотоциклет!..

«Насколько до нас писали напыщенно и ложно торжественно (символисты), настолько мы весело, искренно, задорно», – говорит он в одном из критических обзоров и приводит для примера отрывок из дра (драмы) И. Зданевича – «Янко круль албанский», написанную, согласно указаний автора, «На албанском, идущем от евонного!»:

Янко (испуганный):

папася мамася

банька какуйка визийка

будютитька васька мамудя

уюля авайка зыбытитюшка!..

В этом смешным говором переданном лепете действительно много подмечено из детского лепета и фонетически вполне передан быстрый испуганный рассказ ребенка на его ребячьем языке (обычно всегда заумном и выразительном в смысле соответствия звучаний тем эмоциям, которые вызывают у ребенка тот или иной предмет).

Крученых – блестящий чтец своих произведений. Кроме хороших голосовых данных, Крученых располагает большой интерпретационной гибкостью, используя все возможные интонации и тембры практической и поэтической речи: пение муэдзина, марш гогочущих родственников, шаманий вой и полунапевный ритм стиха и дроворубку поэтического разговора.

Та же чуткость, которая имеется у него по отношению к речи в письме, заставляет его прорабатывать ее и в живом голосе. Крученых не чуждо представление о заклинательной речи. Его чтение порой дает эффекты шаманского гипноза, особенно отмечу «Зиму» (в «Голодняке» и «Фактуре слова»), в которой звук з бесконечно варьируется, ни на минуту не отпуская напряженного внимания слушателя.

И как бы ни относиться к Крученых, нельзя отказать ему в том, что «разработка слова» проводится им неуклонно, добросовестно и с большим остроумием. И остроумие обывателей, потешающихся над его «нечленоразделями», так же смешно, как желание написать письмо на бумажной массе, лежащей в чане, как сшить штаны из пряжи, как требование вскипятить воду не в медном самоваре, а в медных закисях, окисях и перекисях, проходящих колбы химика.

На огромном словопрокатном заводе современной поэзии не может не быть литейного цеха, где расплавляется и химически анализируется весь словесный лом и ржа для того, чтобы затем, пройдя через другие отделения, сверкнуть светлою сталью – режущей и упругой.

И роль такой словоплавильни играет Крученых со своей группой заумников.

С. Третьяков.

1922 г.

Д. Бурлюк. <Ядополный>

А. Крученых в лаборатории слова занимает целый угол – он злобен и безмерно ядовит…

Это он плескал с эстрады опивками своего чая в первые ряды…

Это он утверждал, что лучшая рифма к слову «театр» – «корова». А если он читал стихи, то шокировал публику «грубыми» народными словами.

Еще бы! после одеколона и рисовой пудры Бальмонта после нежных кипарисового дерева вздохов Ал. Блока Вдруг:

Оязычи меня щедро ляпач!..

Или – Отрыжка.

Как гусак

 об'елся каши

дрыхну

 гуска рядом…

Маша

 с рожей красной

 шлепчет про любовь…

(«Учитесь худоги»)

Французившая до-революционная Русь была в ужасе от таких «слов на свободе», как назвал их Крученых… В его лаборатории изготовляются целые модели нового стиля, которые только на улицу выноси и привинчивай к стене!..

Давид Бурлюк.

1920 г.

Т. Толстая-Вечорка. Слюни черного гения

Это было, когда Россия корчилась в предреволюционном остром припадке ———

Появился он.

Главный зачинщик и смутьян, он первый восстал против литературных самодержцев.

– Сбросим Толстого и Достоевского с корабля современности! –

Крученых не разбирал, не входил в подробности, кто хорош, а кто нет, просто раздражало тупое сияние вокруг цилиндра Пушкина.

– Накройсь! – Дыр бул щыл!.. –

Перед преступлением Раскольников мучился – «Любопытно, чего люди больше всего боятся? Нового шага, нового собственного слова они больше всего боятся»!..

И вот «взлетело» слово, новое и собственное, и с этого времени окончательно дифференцируются – слово-понятие и слово поэтическое – точнее сказать: к прежним поэтическим средствам прибавляются новые!

«Мысль и речь не успевают за переживанием вдохновенного, поэтому художник волен выражаться не только общим, но и личным, заумным языком!».

Язык для всех – связывает речь рамками грамматического приличия, а в языке для себя все звуки в любом порядке являются творческим материалом.

Это – страшная свобода («шелестимляне уже близко») для тех, кто чувствует себя очень удобно в узких рамках поэтического обычая.

«Переходя за черту человеческой речи» (Блок) – А. Крученых выдвигает на первый план фонему слова (недаром, как он сам говорит про себя, его зовут фанатиком за то, что он все время твердит о фонетике.)

В. Хлебников выявляет словообразованиями оттенки значений слова, но не отрываясь вполне от его смысла – «О, засмейтесь, смехачи»… Завершитель его опытов – Алексей Крученых.

Хржуб.[1]

Карабкавшийся по прямому проводу смысла хржуб – срывается в заумь!..

Обыкновенно первые произведения поэтов бывают подражательными и не всегда показательными для дальнейшего пути его, тут же кинематографическая лента, пущенная обратно – воскрешение мертвого, успевшего под могильным колпаком обсудить и разобрать всю свою жизнь, оценить свои заслуги – «мирсконца».

Ясно, только – что воскресший будет резко отличаться своим видом от большинства, поэтому неудивительно, что появление его производит повсеместный скандал и панику.

У меня изумрудно – неприличен каждый кусок

Костюм: покроя шокинг.

Во рту – раскаленная млеем облатка

Стальной шалится Эрот

Мой флаг-зараженная тряпка

В глазах – никакого порядка!

Публика выходит через отпадающий