Запах шахмат - Антон Фридлянд
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Причины для чего? – Гоген все еще возился с пуговицами на брюках, зажав пистолет под мышкой.
– Чтобы убить меня, – разговаривая с ним, я сделал несколько шагов вглубь молчаливого польского леса. – Если я побегу, этого будет достаточно?
– Куда тебе бежать… – произнес Гоген, поворачиваясь ко мне, но эти слова уже оставались позади.
Я бежал, и мне нравилось бежать. Я убегал, чтобы попробовать снова забыть о том, от чего убегаю.
– Стой, Дюрер, стой!
Не могу стоять! Я скатился с колючего холма, перепрыгнул через ручей и увидел охотника. Здоровый толстяк с двухстволкой в красной руке, он смотрел на меня, как на неизвестное животное, словно раздумывая, стрелять или нет. Я остановился как вкопанный. Охотник перевел взгляд на вершину пригорка – там, ломая ветки, появился Гоген с пистолетом в руке. Я снова бросился бежать – вдоль ручья, напролом, подальше от этих вооруженных ублюдков. Я был в десяти метрах от охотника, когда Гоген что-то крикнул ему по-польски.
«Это преступник! Стреляй по ногам!» – перевел потом мне Гоген. Почему бы тому и не выстрелить?
8. Вместо лекарств
Ничего не изменилось. Такой же городок для лыжников, только польский. То же самое безделье и безмолвие. Такой же номер в такой же убогой гостинице.
Несколько часов езды и пробежка по лесу ничего не изменили. Все те же все там же.
Вера закончила перевязку и подкурила мне сигарету. Похоже, она обиделась на меня за то, что я пытался убежать, в том числе и от нее. Хотя она не показывает виду – равнодушное лицо, спокойные руки. Гоген у телефонного аппарата. Он снова и снова набирает длинный номер, его не соединяют. Ага, соединили.
– Алло, алло! Здравствуйте, Винни!
Я представляю плюшевого медвежонка Пуха на другом конце телефонной линии, и не могу сдержать смех даже собственной болью, не оставляющей меня ни на секунду. Гоген с опаской смотрит в сторону кровати, на которой я лежу, а Мухина только пожимает плечами.
– Винни, мы в Польше, – продолжает Гоген и называет городок, в котором мы застряли. – Нет, мы не выезжаем сегодня. Боюсь, что мы и завтра не сможем выехать… У нас проблемы с Дюрером – его ранили в ногу… Нет, не я. Я потом Вам расскажу… В том-то и дело – его опасно транспортировать в таком состоянии, сильный жар… Да, врача нашли, он уже все сделал – теперь нужно делать перевязки и все такое. Вера занимается этим…
Длинная, длинная пауза.
– Хорошо, я спрошу его сейчас.
Гоген забирает трубку от уха и поворачивается ко мне.
– Винсент интересуется твоим самочувствием, – произносит он очень отчетливо. – Как ты себя чувствуешь?
– Шикарно, – отвечаю я и закрываю глаза – хочется спать.
– Он говорит «шикарно», – сообщает в трубку Гоген. – Ага, он шутник.
Снова пауза.
– Вы уверены, что так лучше?… Хорошо. Да, я все продиктую Ренуару.
Он диктует название гостиницы, номер телефона, кладет трубку.
– Завтра он приедет сюда сам, – сообщает Гоген Вере.
– Слышишь, Дюрер? – обращается ко мне Мухина. – У тебя завтра важная встреча.
Но я ничего не слышу – я уже сплю.
9. Натюрморт с фруктами и дичью
Я заснул днем, а проснулся ранним утром. В оконное стекло лупят крупные капли, коридор потрескивает половицами, на соседней кровати красавица и чудовище занимаются любовью.
Это стечение звуков, наверно, и разбудило меня. Я поворочался, насколько это позволяла делать забинтованная нога, но снова заснуть не мог.
– Какой цинизм, – произнес я, обращаясь к трахающейся парочке.
Они притихли.
– Какой цинизм – заниматься сексом в одной комнате с человеком, у которого навылет прострелена нога.
– Скажи спасибо, что у тебя голова не прострелена, – ответил Гоген после паузы.
Мухина, завернувшись в простыню, исчезла в душе.
– Слушай, Гоген, – я решил достать его. – Убей меня, а? Пока Мухина купается.
Гоген сел на кровати.
– Иногда очень хочется, – сказал он. – Но нельзя.
– А ты и сам потом застрелись, – посоветовал я. – Такой урод, как ты, на хрен не нужен.
– Дюрер, я тебя насквозь вижу, – произнес Гоген. – Ты совсем не такой, каким хочешь казаться. Ты маскируешься под бесчувственное животное, а на самом деле все человеческое, что в тебе есть, никуда не исчезло. Все с тобой, Дюрер. Все здесь.
– Я бы травы покурил, – сказал я. – Нет у тебя травы?
– Нет.
Мухина выключила воду. Слышно было, как она вытирается, как встряхивает своей рыжей гривой. Еще было слышно, как кто-то неспешно шагает по коридору – видно, поглядывая на номера комнат, написанные на каждой из дверей.
Шаги закончились у двери нашего номера. Я ожидал услышать стук – деликатный или настойчивый, но вместо этого дверь приоткрылась ровно настолько, чтобы мой новый знакомый Винсент Ван Гог проник внутрь.
В руке он держал большой кулек с фруктами. Видно было, что этот сорокалетний дядечка, похожий на профессора, близорук. Он дважды поправил серебряную оправу на переносице, пока своими влажными глазами не нащупал меня в рассветной мгле сонной гостиничной комнаты.
– Это Дюрер? – спросил Ван Гог у Гогена и, не дождавшись ответа, шире, чем я мог ожидать, улыбнулся мне. – Здравствуйте, Альбрехт. Предлагаю на ты.
– Здрасте, – сказал я.
– Где Мухина? – поинтересовался Ван Гог.
– В ванной, – ответил Гоген.
– Ты не хотел бы тоже пойти в ванную, Поль? – спросил Ван Гог. – Я собирался пообщаться с Дюрером прямо сейчас.
Гоген надел халат и скрылся в ванной. Они о чем-то пошептались с Мухиной, а потом включили воду, чтобы у Ван Гога не сложилось впечатление, что они слушают наш разговор.
Ван Гог сел на кровать, поставив кулек с фруктами на стул рядом.
– Меня зовут Винсент Ван Гог, – сказал он и продемонстрировал еще одну улыбку. – Я занимаюсь издательской деятельностью.
– Хотите… Хочешь опубликовать что-то из моих текстов? – спросил я. – Достаточно было просто позвонить моему агенту.
– Ха-ха-ха, – по слогам произнес он. – Очень смешно. Я издаю газеты, а не книги.
Он на секунду задумался о чем-то, но тут же вернулся к разговору.
– У меня мало времени, Альбрехт, – его голос чеканил слова, а глаза уставились куда-то у меня за спиной. – Поэтому не буду тратить его на реверансы. Сальвадор Дали неделю назад покончил с собой. Знаешь, кто это?
Я отрицательно покачал головой.
– Бандит. Он был бандитом.
Что владелец газет и пароходов имеет в виду под словом «бандит» – страшно предположить.
Ван Гог встал и начал ходить по номеру.
– Дали был моим компаньоном в основном моем бизнесе. Я знал его с первого класса школы. У него не было ни жены, ни детей, а родители погибли в автокатастрофе семь лет назад. У Дали был брат, который давным-давно уехал в Германию. Брат сидит сейчас в берлинской тюрьме, но об этом знаю только я – Дали этот факт не афишировал. Когда Сальвадор погиб, его друзья отправили письмо единственному родственнику, на его старый берлинский адрес – нашли в записной книжке Дали. А я тем временем решил сам заняться поисками его брата, – Ван Гог снова сел на кровать. – Пришло время подобраться к сути проблемы. Как ты думаешь, Дюрер, почему я среди ночи приехал к тебе сюда, в этот замусоленный польский городок?
Я пожал плечами, хотя страшные догадки навалились на меня со всех сторон.
– Дали и самоубийство – эти два понятия несовместимы. По крайней мере, я так думал, – задумчиво произнес Ван Гог. – Я хочу понять, почему он это сделал. И ты, я надеюсь, мне в этом поможешь.
– Каким образом? – спросил я. Наверно, не надо было спрашивать.
– Поедешь в Киев, поселишься в его квартире, подружишься с его друзьями… Ты будешь записывать все, что узнаешь. Ты ведь писатель. Ты даже похож на Дали, хотя братьям не обязательно иметь такое внешнее сходство.
Он угостил меня сигаретой и закурил сам.
– Я думаю, ты хочешь задать мне несколько вопросов. Даже знаю каких, – Ван Гог улыбнулся. – Первый вопрос, конечно же: «Почему я?» Потому что ты обладаешь теми качествами, которые так необходимы для этого задания: притворство, жестокость, умение фиксировать действительность. Еще потому, что у тебя нет другого выхода – я имею в виду историю с твоейподружкой на лыжном курорте. А самое главное – потому, что…
– Зачем тебе это? – неожиданно для себя перебил я Винни.
– Что «это»? – он удивленно взглянул на меня.
– Зачем тебе знать, почему Дали убил себя? Он мертв, и знание ничего не изменит.
– Изменит, – тихо ответил он. – Я перестану бояться.
10. Подробности
Поезд катился по Украине, постукивая переобутыми на границе колесами. В купе, рассчитанном на троих, двое – я и Мухина. Гоген – в соседнем купе.
Поезд, а не автомобиль – требование, которое я изложил Ван Гогу. Гоген за стеной, а не в моем купе – еще одно условие. Я говорил что-то о том, что присутствие мужчины в непосредственной близости давит на меня, мешает сосредоточиться.