Тигр в лабиринте - Б. Кайго

Работа заканчивалась. Люди доползали до постелей или засыпали где попало.

Я проснулся на пятнадцатый день восьмого лунного месяца* [10], как раз в мой девятнадцатый день рождения. За окном шел тихий дождь, но облака уже начинали расходиться. Косые лучи света играли в серебряных капельках, и легкий туман лежал на полях, как вата. Вдалеке виднелся неясный силуэт Перины Дракона, а на берегу реки мальчишки дразнили дочурку Фана. Олененок каталась на буйволе под дождем, и промокшая рубаха четко вырисовывала маленькую грудь, которой еще месяц назад не было заметно. Мальчишки бегали за девчушкой, а она смеялась, явно довольная таким вниманием. Далеко на холме зазвонил колокол; я сладко потянулся на постели, чувствуя ароматные запахи чая и каши из кухни тетушки Хуа, и вдруг резко вскочил. Ребята на реке с выпученными от ужаса глазами смотрели на Олененка, которая внезапно побледнела как смерть. Она схватилась за горло, сдавленно крикнула и повалилась наземь.

Я пулей вылетел из хижины. Девочка лежала на траве, глядя вокруг испуганными большими глазами и не узнавая нас. Я нагнулся и проверил пульс. Он был слабым и неровным. На лбу выступила испарина. Тогда, велев ребятам бежать за ее отцом, я взял девочку на руки и отнес в монастырь на холме.

Настоятель был также и нашим доктором, он учился врачеванию в Академии

Ханьлинь, но болезнь Олененка озадачила его не меньше. Девочка практически не подавала признаков жизни. Ее тело не реагировало на уколы, и настоятелю даже пришлось поднести зеркало к ее губам, дабы удостовериться, что она еще жива. Глаза по-прежнему были открыты и смотрели куда-то в пустоту.

И тут вдруг она села, громко закричала и принялась царапать воздух, будто защищаясь от каких-то одной ей видимых врагов. Затем снова упала на постель, закрыла глаза и затихла.

— Демоны! — прошептал я.

— Хорошо бы, — мрачно ответил настоятель, — только боюсь, это бешенство, а если это так, то прощай, малютка.

В деревне же происходило что-то неладное. Отовсюду доносились громкие крики, и вскоре мы уже разбирали проклятия и жалобные вопли. Настоятель взглянул на меня и поднял бровь. Я выбежал из монастыря и остолбенел.

А началось все с тетушки Хуа. Она поддерживала огонь в хижине и внезапно почувствовала какой-то странный запах. Заглянув за загородку, где вили свои коконы шелкопряды, она к своему ужасу увидела не снежно-белую пряжу, а черную гниющую массу. Сбежались соседи, и вскоре по воплям отчаяния, доносившимся из каждой хижины, стало понятно, что впервые за всю историю деревни наша надежда на урожай потерпела полный крах. Но это было только начало. Большой Хун Кузнец выбежал из своего дома в диком ужасе, неся на руках сынишку, который, глядя вокруг невидящими глазами, кричал и царапал воздух руками. То же случилось и с дочкой Вана-торговца. Все больше родителей выбегали из хижин с пораженными странным недугом детьми и, не зная, что делать, бежали к монастырю.

Это было не бешенство. Это было какое-то проклятье.

И тут вдруг я заметил двух маленьких девчушек, стоящих в дверях дома мамаши Хо.

Еще недавно сестренки выглядели столь слабенькими и больными, что настоятель радел день и ночь, пытаясь хоть как-то их выходить. Теперь же они преспокойно сосали палец, и судя по всему, напасть обошла их стороной. Я мигом вбежал в дом. Мамаше Хо было девяносто два, и она угасала с каждым днем. Я осторожно приподнял край одеяла, но вместо того, чтобы увидеть скрюченное мертвое тело, получил сильнейший удар по носу.

— Да кем ты себя возомнил, негодяй? — закричала старуха. — Великим кобелем?

(Думаю, она имела в виду императора Уди, который был столь сладострастен, что и после смерти продолжал наведываться к своим возлюбленным. По преданию, пришлось даже пополнить гарем, и лишь когда число новоиспеченных жен достигло пятисот трех, ненасытный призрак успокоился и вернулся в свой склеп.)

Я оставил старуху и осмотрел другие дома. История выглядела все более запутанной.

Маленькие дети плакали, смеялись, но так или иначе были в полном порядке, что относилось и ко взрослым. Они угрюмо сидели возле решеток со сгнившим шелком, но сами были здоровы как лошади. Я вернулся в монастырь и рассказал об увиденном настоятелю, и когда мы составили список, результат превзошел все ожидания.

Ни один ребенок младше восьми лет, равно как и ни один взрослый или подросток старше тринадцати. не пострадал; но все до одного дети от восьми до тринадцати орали не своим голосом и отмахивались от невидимого врага.

Монастырь превратился в лазарет. Родители взывали к божествам и молили настоятеля о помощи, но он лишь в отчаянии разводил руками:

— Я не понимаю, как болезнь может определять возраст? Она умеет считать!

На помощь пришла тетушка Хуа. Она всегда была самой решительной в нашей семье и потому отвела меня в сторонку и сказала:

— Послушай, сынок, настоятель прав. Нам нужен мудрец, который бы объяснил, как болезнь может выбирать свою жертву по возрасту. Я слышала, остались еще такие люди.

Они живут в Пекине, на улице Глаз. Правда, они дорого берут.

— Тетя, потребуется неделя, чтобы выжать из оценщика Фана хотя бы несколько монет, даже если его дочка лежит при смерти! — ответил я.

Она кивнула и достала из кармана поношенную кожаную кошелку. Когда ее содержимое высыпалось мне на ладонь, я не поверил своим глазам — там было столько денег, сколько я еще не видел в своей жизни. Сотни медных монет, нанизанных на нить.

— Здесь пять тысяч медью, и никогда не вздумай говорить об этом твоему дяде, понятно? Никогда! А теперь ступай. Беги в Пекин, найди улицу Глаз и приведи нам мудреца.

Люди говорили, что тетушка Хуа в молодые годы была ветреной красавицей, и мне подумалось, что, возможно, она заработала эти деньги благодаря Пянь Цинлину, известному покровителю падших женщин. Но сейчас думать об этом не хотелось. У меня было мало времени, и я летел, как ветер.

Прибыв в Пекин, я оказался в центре водоворота. Мой день рождения совпадает с праздником луны, и пробиться через толпу на улицах было не легче, чем вырваться из зыбучих песков. Все шумело и гудело, и мне потребовалось собрать все силы, чтобы преодолеть этот ад и найти улицу Глаз.

Это была широкая улица, по обе стороны которой возвышались роскошные дома, и над каждой дверью была прибита табличка в форме большого глаза. «Истина раскрыта, — словно говорили они, — мы видим все».

Надежда затеплилась в моем сердце, и я постучал в ближайшую дверь. Мне открыл надменного вида евнух в расшитом золотом халате. Он презрительно окинул взглядом мою бамбуковую шляпу и сношенные сандалии, закрыл нос надушенным платком и спросил, чего я хочу. Евнух не моргнул и глазом, когда я сказал, что хотел бы спросить у его господина, как болезнь может считать, но стоило мне упомянуть о пяти тысячах медных монет, как он побледнел, прислонился к стене и полез за нюхательной солью.

— Пять тысяч медью? — просипел он. — Родной, мой господин берет пятьдесят серебряных монет, чтобы найти пропавшую собаку!

Дверь захлопнулась у меня перед носом, и когда я постучал в следующую, шестеро слуг просто выкинули меня вон, пока главный из них тряс кулаками и орал на всю улицу:

— И ты осмелился предложить пять тысяч медных монет бывшему главному сыщику самого Сына Неба? Убирайся в свою вонючую деревню, ты, жалкий крестьянин, и никогда здесь не появляйся!

Дом за домом результат был один — меня выставляли прочь. Правда, теперь я уже не был таким покорным. Сжимая кулаки, с горящими от гнева глазами, я был готов стукнуть очередного всезнающего мудреца по голове, засунуть его в мешок и силой доставить в Куфу, как вдруг увидел знак свыше. Дойдя до конца улицы, я уже собирался пойти обратно по другой стороне, как внезапно луч яркого света прорвался сквозь облака и, словно молния ударив в ближайший извилистый переулок, сверкнул на одном из наддверных глаз. Этот глаз был полуоткрыт. «Истина постижима, — словно говорил он. —

Что-то я вижу, а что-то нет».

Если это был и не знак судьбы, то по крайней мере мой последний шанс. Я свернул в переулок и быстро зашагал к дому.

Глава 3, в которой наш герой знакомится с мудрецом, у которого имелся один маленький недостаток, и возвращается с ним в родную деревню, где они пытаются открыть тайну «пьяного забытья»

Это была низенькая бамбуковая хижина, покосившаяся от времени, и когда я осторожно заглянул внутрь, то увидел поломанную мебель и старую глиняную посуду.

Пахло прокисшим вином, а на грязном матрасе спал хозяин дома.

Он выглядел очень старым и, очевидно, весил не больше ребенка. Пьяные мухи барахтались в лужицах разлитого вина и ползали по его лысой голове, путаясь в реденькой седой бородке. Лицо было настолько изъедено морщинами, что напоминало геологическую карту Китая, изо рта шел отвратительный запах, а в уголках рта то и дело появлялись маленькие пузырьки.