Буян - Анатолий Онегов

Ну а как именно работали эти собаки-добытчицы по лосю? Тут у меня с местными «мастерами» обычно и возникало непонимание, которое я чаще всего и не высказывал, слушая победные рассказы своих собеседников:

— Вот у меня за лосем Пиратка ходил — наверх шел без всякого страху…

В данном случае «идти наверх» на местном наречии означало следующее: собака, обнаружив и с ревом настигнув лося, кидалась на него, намереваясь вскочить ему чуть ли не на спину. В случае с медведем, который кинулся на охотника, такое поведение зверовой собаки, как «идти наверх», чтобы остановить зверя даже ценой своей жизни, конечно, выше любых похвал. Но для чего с ревом бросаться на лося, которого собака может остановить или, на худой случай, хотя бы временно удержать на месте без такой, совершенно лишней в данном случае истерики? Ведь лось не разъяренный медведь, и если его не слишком настойчиво преследуют, то он, увидев перед собой собачку, ведущую себя не слишком агрессивно, чаще всего и заинтересуется этим явлением, а то и остановится, растопырив свои уши-локаторы в сторону чудного существа. И тут ты, охотник, по не слишком грозному лаю своего питомца определяешь то место, где твоя собачка остановила, заинтересовала собой лесного быка или лесную корову, и, стараясь быть незаметным, осторожно подходишь к потенциальной добыче.

Не знаю, как другие, но я, исходя из своего, в основном удачного, опыта, утверждаю, как правило, только такую охоту за лосем с умной, деликатной лайкой.

Именно так и работал всякий раз мой Буян по обнаруженному лосю в подмосковных лесах. Не изменил он своей привычке и позже, когда мы встретили лосей уже в вологодской тайге, где эти звери, видимо, более недоверчиво должны были относиться и к человеку, и к его собаке. И там мне удалось подойти к очень серьезному лесному быку, которого «развлекал» мой Буян, как говорят в таких случаях, на верный выстрел.

Итак, свой талант собаки-лосятницы Буян подтвердил, а вот белок искать он вроде бы так и не собрался за все время пребывания «на даче». И теперь нас ждали очень серьезные вологодские леса, ждала настоящая северная тайга, которая, судя по всему, и должна была быть для моей западносибирской лайки чуть ли не исторической родиной.

Поезд «Москва — Архангельск». Буян мирно спит всю дорогу под нижней полкой. Выгружаемся на станции Сокол. Находим автобусную остановку и отправляемся дальше по тракту «Вологда — Великий Устюг», правда, не на автобусе, а в кузове грузовой машины и не до указанного мне Николаем Васильевичем Елизаровым населенного пункта Воробьево, а пока только до того места, где заканчивается более-менее проезжая дорога и начинается многокилометровый волок: расквасившаяся под хмарью промозглого сентябрьского неба полоса-поток непролазной грязи, огороженной сплошным частоколом вековых елей.

«Любуемся» волоком, который нам еще предстоит преодолеть, уясняем себе, что даже мы, натренированные в разных походах, вряд ли без особых потерь преодолеем эту естественную преграду с нашими «неподъемными» рюкзаками. А дальше устанавливаем, что эта самая грязь-волок все-таки проходима, но проходима сейчас только для доброй лошадки, запряженной к тому же не в самую тяжелую повозку. На такой повозке завтра с утра и отправится в наше Воробьево почта, а если договориться, то почта прихватит с собой и нашу поклажу, а мы уж как-нибудь следом за лошадкой, пешочком…

Наконец мы в Воробьево. Находим дом Николая Васильевича Елизарова. Находим и хозяина дома, пьем чай, а там снова в путь — в ту самую деревню Дюрбениху, где Николай Васильевич и разыскивает со своим ирландцем потяжелевших к осени куликов-дупелей, и откуда нам и предстоит начать свое самое первое путешествие по северной тайге.

В свое первое путешествие на Север я отправился не один — вместе со мной согласился мужественно переносить все трудности пути и мой новый знакомый, Юрка-Боцман.

Юрка-Боцман работал на той же фирме, где теперь работал и я. Он механик, рукодельный парень, когда-то служил во флоте, отсюда и его вечная тельняшка из-под ворота рубашки и второе имя-прозвище — Боцман.

Боцман мне ровесник — словом, напарник что надо.

Вот так, впятером: Николай Васильевич, дальше мы с Боцманом, да еще московский ирландец и мой запсиб Буян, — и направились в Дюрбениху.

По дороге нас останавливают грибы — белые грибы у самой дороги. Грибов много, грибов масса, и Николай Васильевич предлагает нам собрать хотя бы немного этих подарков, чтобы дальше его брат, Вениамин Александрович, приготовил из них в русской печи замечательное деревенское блюдо — грибную солянку.

Кушанье это оказалось и вправду удивительным и по вкусу, и по простоте приготовления: грибы и сметана в чугунке отправляются в русскую печь томиться, а дальше — пожалуйте к столу.

Грибную солянку, поданную нам хозяином дома, отведали мы только вечером следующего дня, когда вернулись из своего первого охотничьего похода. Увы, похвалиться тут чем-то особенным мы пока не могли. Домой принесли всего пару рябчиков, которых Боцману удалось добыть лишь тогда, когда мы с Буяном оставили его одного, а сами отправились дальше разгонять подряд все живое.

Рябчиков в поскотине, где обычно и пасли скот, было много. Рябина в этом году не уродилась, и все рябые петушки и курочки кормились в основном ольховыми сережками. Здесь-то, в ольховых зарослях, эти птицы и держались теперь целыми семейками. Их легко было обнаружить, а уж если призвать тут в помощники свисточек-пищик, умевший подражать голосу рябчика, то охота могла быть очень удачной.

И пищик у меня был, и попискивать я умел на разные лады, но, к сожалению, был у меня еще и Буян, которого, как я сразу понял, никакие рябчики вообще не интересовали. Носясь сломя голову по лесу, он просто спихивал, разгонял в разные стороны этих птиц, оказавшихся у него на пути. Бог знает, кого именно искал в своем неукротимом поиске мой пес, только он пока так никого и не находил.

Ели, поднимавшиеся рядом с поскотиной, все до одной были увешаны тяжелыми гроздьями молодых шишек. Так что в лесу для белок был корм, но пока нигде не мог отыскать я следов пребывания этих пышнохвостых зверьков. В еловых вершинах крутились лишь неспешные стайки клестов-еловиков. Клесты срывали шишки и, только-только начав их шелушить, не удерживали и роняли одну за другой на землю. Казалось бы, белки могли разыскать и эти оброненные клестами шишки, но и на земле не было никаких беличьих следов.

Оставив Боцмана в поскотине выслеживать рябчиков, я следом за Буяном вступил в перезревший осинник и почти тут же услышал громкое хлопанье крыльев большой, тяжелой птицы. Глухарь сорвался с земли, когда мимо него стрелой пронесся мой Буян, и, видимо, желая сначала разобраться, кто именно побеспокоил его, не скрылся сразу в чаще, а взгромоздился на высоченную осину.