Медь (СИ) - Anzholik

к невесомой ткани. Склонившись — брезгливо поднимает. И ровно в этот самый момент я понимаю, что не сделаю ни шагу в его сторону, пусть вещь и была немного, но все же любима. Потому что даже с расстояния этих метров он устрашающе, невозможно, отталкивающий всем своим видом. И глаза его кажутся раскаленной, черной, гладкой галькой под нахмуренными бровями.

Что совершенно не добавляет баллов этому чертову месту. Из которого хочется попросту малодушно сбежать. Снова сбежать. Теперь уже из этого незнакомого чистилища. Впервые сбежать ото всех, даже ослушавшись Джеймса, ведь все остальные разы какой бы ни была просьба — я ее выполняла.

Но утром он долго и довольно убедительно рассказывал мне о необходимости подобной меры. Поил сухим белым вином почти до изжоги и мягкой, но твердой лаской своего голоса вдалбливал, втирал по микрочастицам каждым сорвавшимся с его губ звуком, что здесь будет безопасно. Что это едва ли ни единственное место в нашем прогнившем мире, где меня не достанет ни один ублюдок. Потому что попросту не рискнет.

Здесь удивительный глава, здесь поблизости один из самых влиятельных центров, здесь огромный потенциал. Здесь нужна моя профессиональная помощь. Здесь я смогу расслабиться, сменить обстановку, взять передышку-паузу.

Здесь.

В месте, где за несколько минут мне становится понятным — отсутствуют цвета совершенно. Все невзрачно серо-черное. Темное, выгоревшее, выцветшее, омертвелое. И дело совсем не в том, что близится зима. Дело в том, что вокруг будто все вымерло. Как и в моей долбанной пустынной душе.

И после солнечной Калифорнии это бьет контрастами, после привычного Сан-Диего хочется побыстрее скрыться от глаз, спрятаться в комнате, укутаться в мягкий плед и выпить не менее литра горького как нефть кофе, чтобы убить эту тошнотворную горечь от ощущения собственной незначительности. Или набрать целую ванну обжигающе горячей воды и проварить себя до внутренностей, уйдя с головой на самое ее дно и терпя дискомфорт смотреть на ровную гладь. До нехватки воздуха. Почувствовать мнимую власть. Над собой. Хотя бы минимально.

Хочется сбежать. От него. От себя. Отсюда сбежать. Сбежать и от мыслей.

Но упрямо иду к зданию, игнорируя нервную дрожь, игнорируя холод, игнорируя взгляды и в спину, и с обеих сторон. Иду, глядя четко перед собой, с трудом сдерживаясь, чтобы не скривить губы, потому что мерзкая ледяная капля попадает на разгоряченную кожу шеи и стекает все ниже и ниже.

И желание передернуть плечами нестерпимо. Но я упрямо иду.

Знать бы во имя чего в очередной раз? Ведь так сильно желаемое мной душевное спокойствие тут явно не настигнет. Знать бы зачем занимаюсь мазохизмом из-за него? Помимо очевидного. И не пожалею ли в итоге?

Знать бы. Но я не знаю.

И истина такова — Джеймс попросил. А Джеймсу не отказывают. Даже не пытаются. По крайней мере, я.

*** Первые дни на базе однотипно странные. И как бы ни хотелось ощутить вдали от Джеймса облегчение… как раз оно и не приходит. Одиночество и без того слишком давно со мной бок о бок, потому недостатка общения не ощущаю. Зато с лихвой купаюсь в дискомфорте, потому что и комната меньше, чем мне бы хотелось, и вода имеет странный запах, много пыли, отвратительный медблок и отвратительный же напарник.

Привыкшая к определенной модели поведения людей вокруг себя, знающих о моем статусе, приближенности и даже привилегированности, стать совершенно пустым местом — мгновенно и без предупреждения — оказывается шокирующие.

Шокирующим оказывается и он. Весь.

Его зовут Док. Ему улыбаются дружелюбно, его слушают внимательно, его, несомненно, уважают. И у него страшные, проницательные глаза, цепкие, словно гладкие поблескивающие хитином жуки с маленькими дрожащими лапками. Темные будто две выпуклые, почти черные, глянцевые вишни. И от одного пристального взгляда на кончике языка ягодный привкус, почему-то отдающий терпким горьковатым дымом.

Его зовут Док. Но проблема в том, что в Калифорнии, где я уже не один год работала не покладая рук во благо империи Джеймса — Доком звали меня.

И потому, когда слышу подобное обращение, на автомате поворачиваю голову, при этом ровно каждый раз сталкиваясь взглядом с виновником. И желание стереть с его лица это выражение полное красноречивого, молчаливого превосходства всегда инфернально бьет по нервным окончаниям.

Потому что Доком звали меня. А этот неопрятный, почти незнакомый, обросший, словно первобытный пещерный человек, совершенно дикий внешне мужлан… отбирает со старта мое привычное имя. Вырывает ставший родным, и что уж скрывать — любимым за столько времени псевдо-руль из рук, дав понять и парочкой фраз и взглядом, кто здесь царь и бог в определенных блеклых стенах. Еще и намекает, что мои услуги тут не то чтобы очень нужны, когда слышит вполне резонные слова об отвратительной картотеке, точнее о ее полном отсутствии. Якобы у меня здесь цель одна — лечить Фюрера. Прооперировав, помогать реабилитироваться и восстановиться, попутно и с остальными больными работать. Мое дело лечить физические недуги, а не лечить его мозги. Мозги чертова Дока, словно они есть в его дикарской голове.

— Из-за плохой организации обязательной документации связанной с пациентами, я могла совершить непоправимую ошибку, уколов еще раз ударную дозу сильного антибиотика, что имело бы последствия, вероятно даже плачевные. — Очевидные, игнорируемые им вещи. Снова. Я заезженной пластинкой повторяю раз за разом, пусть и не каждый день, но все же о необходимости. Крайней, прошу заметить, необходимости, выполнить мою даже не просьбу, а требование, черт побери.

Только результата как не было, так и нет.

— Вероятно, — хмыкает, не поднимая глаз от собственного стола, где что-то там рассматривает, совершенно меня, стоящую в дверях его кабинета, игнорируя. И мне внимание, Дока внимание, откровенно говоря, совершенно без надобности. Но вопрос требует незамедлительного решения.

А ему все равно. Хотя возможно будет правильнее сказать — похуй. Очередному чертову мужику просто все равно, что озвучивает мой, по его мнению, явно бесполезный рот. И не будь у меня плачевного опыта с Джеймсом, игнорировать было бы проще. Но опыт был.

А внутри целостность утеряна слишком давно, чтобы пытаться в одночасье склеить каждый осколок, небрежно брошенный на самом дне души.

— Вам пора начать заводить дела на каждого бойца, подробно расписывая их анамнез. Хронические заболевания и далее по списку. Желательно еще и вести учет анализов, их регулярность и прививочный статус. Потому что я понимаю, что медицина в наше время не везде на уровне, но столбняку абсолютно на это плевать.

— Как и бешенству, — все тем же тоном добавляет и с тихим шипением что-то