Финно-угры и балты в эпоху средневековья - Валентин Васильевич Седов

вторая половина XX в. и характеризуются ценными исследованиями по средневековым древностям отдельных более или менее крупных регионов ареала балтского расселения. Среди них наиболее значительными являются «Очерки по археологии Литвы» (Kulikauskas P., Kuliskauskiné R., Tautavičius A., 1961), «Археология Латвии» (Latvijas arheologija, 1974) и «Археологический атлас Литвы» (Atlasas, 1975; 1977; 1978).

Интересным обзором археологии балтов в целом, начиная с глубокой древности, является научно-популярная книга М. Гимбутас (Gimbutas M., 1963). Недавно переработанный и дополненный вариант ее был издан на литовском языке (Gimbutiené M. 1985). Несомненный интерес представляет исследование Р.Я. Денисовой по антропологии балтов (Денисова Р.Я., 1975). Таким образом, настоящая книга является первой попыткой монографического анализа всех средневековых древностей балтских племен.

Часть первая

Финно-угры

Глава первая

Прибалтийские финны

К прибалтийско-финской этноязыковой группе ныне принадлежат эстонцы, финны (суоми), карелы, ливы, водь, ижорцы и вепсы. Их языки довольно близки между собой и составляют отдельную группу финно-угорской языковой семьи, восходя к существовавшему в древности прибалтийско-финскому языку-основе (Аристе П.А., 1956, с. 5–27).

По древнерусским летописям и материалам археологии выделяются следующие раннесредневековые прибалтийско-финские племенные образования: эсты (в летописях — чудь), заселившие области современной Эстонии; емь (хяме) и сумь (суоми), жившие в южной части Финляндии и составившие основу современной финской народности; корела — в северо-западном Приладожье и на Карельском перешейке; ливы, которым принадлежала Видземе — северо-западная часть современной Латвии, низовья р. Даугавы и северная часть Курземе; водь, обитавшая в северо-западных районах новгородской земли южнее Финского залива и восточнее Чудского озера; ижора — на р. Неве и южнее ее; весь — в юго-восточном Приладожье и Белоозерском крае и чудь заволочская, занимавшая северо-восточные земли Новгородского государства.

Прибалтийско-финские племена в древности заселяли также коренные области Новгородской и Псковской земель. Расселившиеся здесь в середине I тысячелетия н. э. славяне смешались с ними, постепенно местные племена оказались славянизированными. Древнейшие погребальные памятники словен ильменских и кривичей псковских содержат отчетливые элементы, восходящие к прибалтийско-финскому субстрату (Седов В.В., 1970а; 1974; 1982, с. 46–66). По-видимому, остатками древнего прибалтийско-финского населения Новгородско-Псковской земли является небольшая этнографическая группа сету, заселяющая регион, примыкающий к Псковскому озеру с юго-запада. В языковом отношении сету ныне принадлежат к вырускому диалекту южноэстонского наречия, а в этнографическом — самобытны (Рихтер Е., 1959, с. 396–408).

Таким образом, до славянского расселения прибалтийско-финское население занимало довольно обширное пространство северо-запада Восточной Европы от побережья Балтийского моря до Белоозерья включительно, достигая на юге Западной Двины и бассейна верхнего течения Волги. На всей этой территории отчетливо сохранился слой гидронимики прибалтийско-финских типов (Vasmer M., 1934, s. 351–440).

Общих работ по средневековой археологии прибалтийских финнов до сих пор не было написано. В этом отношении заслуживает внимания интереснейший обзор Х.А. Моора, касающийся древностей западной части прибалтийско-финских племен и написанный в связи с изучением этногенеза эстонского народа (Моора Х.А., 1956, с. 123–141).

Вопрос о том, когда, где и в каких условиях сложилась прибалтийско-финская этноязыковая общность, давно занимает исследователей. Анализ развития представлений по этой теме в среде лингвистов сделан эстонским ученым П.А. Аристе (Аристе П.А., 1956, с. 5–11). Наиболее основательной является гипотеза финского лингвиста Э.Н. Сетяля (Setälä E.N., 1926), уже упоминавшаяся ранее. Этот исследователь полагал, что начало формирования прибалтийско-финских племен относится к последним векам I тысячелетия до н. э., когда их предки отселились от поволжских финнов и приблизились к Балтике. Здесь и сформировался общеприбалтийско-финский язык, существовавший до VIII в. н. э., когда началась его дифференциация на отдельные языки.

Теория Э.Н. Сетяля имеет много сторонников, в частности к ним принадлежал и такой крупный специалист по прибалтийско-финскому языкознанию, как Д.В. Бубрих (Бубрих Д.В., 1947).

На основе данных археологии проблему формирования прибалтийских финнов пытался осветить А.М. Тальгрен (Tallgren А.М., 1922, s. 124–127; 1926). Им был избран ретроспективный метод, однако исследователь находился под влиянием лингвистической гипотезы Э.Н. Сетяля, а собственно археологических фактов для самостоятельного освещения вопроса было недостаточно. А.М. Тальгрен попытался на некоторых археологических данных подтвердить мысль Э.Н. Сетяля о том, что предки прибалтийских финнов переселились в Прибалтику в последних веках I тысячелетия до н. э., отделившись от своих поволжских соплеменников, которые в археологическом отношении характеризуются дьяковскими памятниками. В Прибалтике, по мнению А.М. Тальгрена, финны-пришельцы застали германское население, в результате культура их под германским воздействием претерпела серьезные изменения.

Еще раньше о появлении прибалтийско-финских племен в Прибалтике на рубеже нашей эры и о взаимодействии их с якобы обитавшим здесь германским населением писал А. Гакман (Hackman А., 1905; Ebert М., 1925, s. 338). А. Фриденталь придерживался мнения, что прибалтийско-финские племена достигли Балтики только в середине I тысячелетия н. э. (Ebert М., 1928–1929, s. 29).

С гипотезой А.М. Тальгрена не согласились большинство археологов, в том числе Ю. Айлио, А. Яюряппяа, А.Я. Брюсов, Х.А. Моора. Поскольку археология не фиксирует заметного продвижения населения из Поволжья в Прибалтику в конце I тысячелетия до н. э. и в первые века нашей эры, исследователи стали вести поиски в Прибалтике однородной материальной культуры, в условиях которой могла сложиться прибалтийско-финская языковая общность.

Согласно представлениям эстонского археолога Л.Ю. Янитса, таковой была прибалтийская культура типичной гребенчато-ямочной керамики (Янитс Л.Ю., 1956, с. 142–171; 1975, с. 416–421). Эта культура распространилась в III тысячелетии до н. э. на всей территории, которую в раннем средневековье заселяли прибалтийско-финские племена. Этот факт послужил основой для утверждения о том, что прибалтийская культура типичной гребенчато-ямочной керамики соответствует общеприбалтийско-финскому этносу, носители этой культуры и образовали ту ветвь финно-угров, которая и была прибалтийско-финской языковой общностью.

С этим мнением согласились Х.А. Моора (Моора Х.А., 1956, с. 64), П.Н. Третьяков (Третьяков П.Н., 1966, с. 59–61) и некоторые другие археологи.

Однако предположение о формировании прибалтийско-финской этноязыковой общности в условиях неолитической культуры с типично гребенчато-ямочной керамикой во многом неприемлемо. Эта культура является сравнительно кратковременным формированием. Уже в конце III тысячелетия до н. э. на ее территории образуется несколько различных поздненеолитических культур, а позднее, на рубеже неолита и эпохи ранней бронзы, складываются опять-таки разнохарактерные культурные группировки. В связи с этим трудно допустить, что в условиях прибалтийской культуры типичной гребенчато-ямочной керамики смогла сформироваться устойчивая этноязыковая общность. К тому же область