Летчик испытатель - Джимми Коллинз

Получив звание летчика запаса, я вернулся в Акрон и обнаружил, что там на мою новую специальность нет спроса. Я пытался получить должность почтового летчика, но мне ответили, что у меня нет достаточного опыта. В поисках работы я обратился в авиационную компанию Мартин, но и там мне отказали. Я был почти в отчаянии и решил снова пойти на резиновую фабрику, чтобы осенью вернуться назад, в летную школу. Я поступил на фабрику, принадлежащую компании Гудир.

Но надолго меня не хватило, и после двух месяцев я с чемоданом и восемьюдесятью долларами в кармане отправился в Колумбус, в штате Огайо, где был запасной аэродром. Здесь я летал несколько недель, ночуя в пустующем клубе. Разумеется, я ничего не зарабатывал. Самолет давался мне только для практики. Я обратился с просьбой предоставить мне двухнедельную работу на военном аэродроме Райт и получил ее. Там мне платили. Затем я предложил свои услуги на шесть месяцев военному аэродрому в Селфридже. Мое предложение было принято. Здесь мне платили жалованье второго лейтенанта.

Когда срок моей службы в Селфридже кончился, я просил продлить его еще на шесть месяцев, но мне отказали, потому что не было денег. Мне сообщили, что имеются кое-какие средства на содержание учеников и что, если я согласен вновь записаться в военную школу, они будут держать меня шесть месяцев на правах ученика. Я решил сначала попытать счастья у Форда и, уж если там не выйдет, перейти на положение ученика военной школы.

Как раз в это время Форд развертывал у себя производство трехмоторных самолетов. У него был авиазавод на Дирборнском аэродроме. Селфриджский аэродром находится поблизости от Детройта. Я отправился в Детройт и предложил Форду свои услуги в качестве летчика. Мне сказали, что единственный способ устроиться летчиком, это поступить на работу на автомобильный завод. Впоследствии, будто бы, меня переведут на авиазавод, а затем и на воздушную линию Детройт — Чикаго в качестве летчика. Целую неделю выстаивал я по утрам в длинных очередях и, наконец, получил работу на автомобильном заводе. Мне дали табель и велели на следующее утро явиться в такой-то отдел.

В назначенный день рано утром я отправился на завод. Я надел рабочий костюм и взял свой номерок. В трамвае, справа и слева от меня, сидели рабочие. Через проход я видел перед собой другой длинный ряд. Рабочие сидели, опустив плечи, с безучастными лицами и с безжизненно устремленными в пространство глазами. На коленях у них были обеденные свертки. Трамвай вздрагивал и наклонялся набок. Вместе с ним, устало и безвольно, как трупы, вздрагивали и наклонялись тела рабочих. Меня охватило чувство невыразимого ужаса. Я успел уже позабыть резиновую фабрику. Теперь я снова вспомнил о ней, но ничего столь ужасного я раньше не видел. Эта люди казались мне не людьми, а вещами, до ужаса одинаковыми вещами, ничтожными, обреченными, безжизненными частями каких-то чудовищных машин. Я ощутил мое сходство с ними и почувствовал, как улетучивается мое уважение к себе. Я не могу стать частью этого! Не могу! Даже на короткое время! Даже на то время, какое нужно, чтобы попасть на авиазавод и затем стать летчиком. Пусть даже ради этого, но я не могу. Ни за что на свете! Жизнь слишком коротка. Лучше уж быть учеником военной школы.

Я сошел с трамвая у завода и смотрел, как люди вереницей проходили в заводские ворота. С невольной дрожью перешел на другую сторону улицы и сел на обратный трамвай. Я почувствовал себя так, как будто избавился от тюрьмы, в которую меня едва не запрятали.

Я отправился на Селфриджский аэродром, записался учеником в военную школу и начал думать о том, что буду делать через шесть месяцев. Вернуться в Акрон — на фабрику и в колледж? Я не мог вынести мысли о фабрике. Это была слишком дорогая цена на свидетельство об окончании колледжа. Кроме того, тогда мне придется бросить авиацию. Но как же быть? Остаться в авиации? Остаться в армии? Каким образом? На действительной военной службе? Мне не нравилась эта идея. Попытать счастья «на воле»? Но «на воле» холодно и неприветливо. Это я уже знал по опыту. Там было мало шансов на успех. В армии тепло и безопасно. Ладно. Постараюсь получить назначение…

После внезапно принятого мной решения — не работать на фабрике — прошло два месяца. Я сдал экзамен в армии и получил назначение. На свою беду я начал читать, решив заполнить пробелы в моем образовании. Случайно мне попала в руки книга Бернарда Шоу. Мне был двадцать один год. Всю жизнь я остро ощущал противоречия в окружающем меня мире. Всю жизнь они терзали меня, и я боролся с ними, пытаясь разрешить их по-своему. Шоу открыл мне новый мир, который я начал исследовать с жадностью.

Меня перевели инструктором на Брукский аэродром в Тексасе. Здесь у меня было много свободного времени. Я продолжал читать Шоу. Идея социализма поразила меня своей удивительной справедливостью. Я был согласен с тем, что капитализм — зло. Еще раньше я покончил с религией. Но помню, что все это оставило меня неудовлетворенным. Вопрос о том: «так что же делать?» по-прежнему стоял передо мной. Ответ на этот вопрос в произведениях Шоу меня не удовлетворял. Этот единственный ответ заключался в том, чтобы проповедовать и надеяться, что и другие проповедники в других веках будут продолжать это благое дело, и когда-нибудь какое-то из будущих поколений в туманном и отдаленном, прекрасном и совершенном грядущем пожнет плоды этой проповеди и заживет по-новому, — все это произойдет постепенно, эволюционным путем, так же, как жабры развивались в легкие.

В 1928 году я был переведен с Брукского аэродрома на Марчский в Риверсайде (Калифорния), где снова был назначен инструктором. Я по-прежнему работал инструктором и читал Шоу. Я считал себя тогда социалистом. Я считал себя также пацифистом. Иметь двадцать четыре года от роду, быть честным человеком, — а я был им, — считать себя убежденным социалистом и пацифистом, и в то же время быть профессиональным военным — дело нелегкое.

В те дни, когда я инструктировал летчиков и читал социалистические книги, я еще обладал тем, что по наивности и неведенью называл «моральными устоями». Это было пережитком религиозного воспитания Итак, я решил, что единственным для меня моральным выходом будет уход из армии. В этом моем решении наряду с моральными принципами играли роль и некоторые практические соображения. Одним из них был тот факт, что за плечами у меня было теперь четыре года тренировки. К тому же полет Линдберга в Париж и шум, созданный вокруг его имени послужили толчком для развития авиации; существовал вольный рынок, на котором я мог продать свое искусство летать по значительно более высокой цене, чем та, которую мне платили в армии.