СЫН ИМПЕРИИ - Сергей Юрьенен

Не нужен нам твой чай, Африкан Африканыч. И будем мы жить не «покуда», а вечно. А вот тебе – стоит ли жить? С этой мыслью или, вернее, ощущением Александр вынул из рассохшейся кладки правый кирпич и поставил его на средний. Слева вынул и третьим водрузил. А потом, поднатужившись, вытолкнул из окна всю стопку.

Каждому по кирпичу.

Глянул на хохочущих фавнов, спустился с лесенки и, вытирая ладони, пошел к выходу с чердака – параллельно маме, которая хрустела по ту сторону балки, окликая его.

– Ты где это был? – увидела его мама.

– В песке играл.

Они вышли на лестничную площадку. Мама закрыла дверь, но запереть висячий на ней замок не успела: пролет вдруг наполнился криками и топотом людей.

– Что там случилось? – перегнулась мама над. перилами, а он, Александр, взялся за прутья и тоже стал смотреть вниз.

Оттуда к ним, с ужасом на них снизу глядя, взбегали по лестнице люди, а впереди всех Участковый с наганом наготове, дворник Африкан Африканыч со скребком наперевес и Уполномоченная, которая, запрокидывая белое лицо, кричала, как ворон:

– Терракт! ТЕРРАКТ!…

Живые и невредимые. А за ними хлопали двери, кричали жильцы, оповещая тех, кто еще не понял, что на чердаке укрылся Террорист, – и все бежали следом, раскачивая перила и грохоча так, что еще немного, и все мы рухнем в пролет.

Участковый взбежал первый, задыхаясь, скомандовал: «В сторонку, гражданка!…» – и – наганом к двери – распластался по стене. Он стоял как распятый и переводил дыхание, а люди, набившиеся на последний марш, смотрели на него. Потом Участковый ткнул пистолетом в проем двери:

– А ну выходи!

Все молчали, слушая, как на чердаке хлопает белье.

– Есть там кто? – крикнул Участковый.

– Никого там, – ответила мама. – А что?

– Только что, – взглянул он недобро на маму, – кто там был?

– Никого, кроме нас с ребенком. А что, собственно, произошло?

Участковый – наганом вперед – переступил порог, похрустел там минут пять, вышел, всунул наган в кобуру и утер лоб. Потом повернулся к маме:

– Кирпичи кто кидал?

Мама перехватила пустой таз.

– Какие кирпичи?

– Такие, – сказал Участковый. – Которыми нас чуть не пришибло.

– А это знаете, гражданка, как классифицируется? – закричала Уполномоченная. – Как покушение на представителей Советской власти! При исполнении служебных обязанностей!… Субъекты твои, Африкан?

Зелеными глазами рыжий дворник взглянул на Александра.

– Мои.

– Будешь понятым! – назначила его Уполномоченная.

Таз вырвался у мамы из рук и загрохотал вниз по ступенькам, отжимая жильцов к стене. Никто его не осмелился подобрать, когда таз утих.

– Я ничего не знаю, – сказала мама. – Я белье вешала…

– В другом месте, – прервала ее Уполномоченная, – будете объясняться! Ну и что с того, что «вдова»? Что с того, что «посмертно»? – обрушилась она на дворника, пытавшегося ей что-то нашептать. – Закон для всех един! Как в Древнем Риме говорили, суров закон – но Закон. Товарищ старший лейтенант Мышкин, прошу оформить протокол!

При слове «протокол» жильцы утратили любопытство и стали удаляться, обходя или осторожно переступая оцинкованный таз.

– Оформить-то недолго, – сказал Участковый по фамилии Мышкин и снова ушел на чердак.

Дворник за ним.

А мама потупилась под свинцовыми глазами Уполномоченной.

– «Посмертно»! – не выдержала Уполномоченная. – Моего, может быть, тоже посмертно!… Но его дети у меня кирпичи на головы представителей не бросают!

– Так это ты?! – вскричала мама, нависая над Александром. – Ты меня под монастырь подвел?

– Ничего себе «монастырь»! – сказала Уполномоченная. – Тут тюрьмой пахнет!…

– Слышишь?

Она наступала с искаженным лицом, а он пятился назад – пока решетка перил не остановила. Тогда он повернулся боком, пролез туда…

– А-ах! – нуло всё.

…и остановился на- выступе, взявшись за прутья. Над пролетом в семь этажей.

– Сашенька… – Там, за прутьями, мама села на корточки. – Иди сюда.

Он покачал головой.

Уполномоченная смотрела на него сквозь прутья, открыв рот, полный золотых зубов.

С чердака на площадку вышли Участковый Мышкин и дворник Африкан Африканыч.

– Ветрище там будь здоров! – сказал Участковый Мышкин и увидел Александра.

Дворник тоже увидел и аж крякнул…

– Вот я и говорю, – нарушил паузу Участковый, – что кирпичи те, видимо, сквозняком и выдуло.

– Это точно! – поддержал дворник. – Кладочка-то, считай, столетняя.

Уполномоченная ничего не сказала. Повернулась и пошла вниз, разгоняя своим видом последних любопытных жильцов.

– Ну? – подзывала мама из-за прутьев. – Иди, сынуля…

– А нас не оформят?

– Не оформят, не бойся… Давай.

– И в тюрьму не посадят?

– Ну что ты! Тетя пошутила.

Он толкнулся плечом обратно, и мама, сунув руки сквозь прутья, вытолкала его на площадку и больно прижала к себе, к поредевшему ожерелью деревянных прищепок.

– Ты это, Любовь батьковна… – донесся голос дворника. – Спустишься потом.

– На чаек? – недобро усмехнулся голос мамы.

– Чаек с кем другим будешь пить. По поводу прописки мне с тобой потолковать надо. Ясно?

К ужину мама возвращается. Толчком спины прикрывает дверь, расстегивает шубу, разматывает шерстяной платок.

– Уф-ф! – говорит. – Ну, кажется, пронесло!…

На коммунальной кухне зажжены обе газовые плиты, и снег на маме тает, унизывая всю ее радужным сиянием. Из-под железного крыла теплой бабушкиной плиты Александр смотрит на сияющую маму.

– Взял? – спрашивает дед.

– Взял.

– Все триста?

– Ага! «С другой бы, – говорит,- всю тыщу за такое слупил, но, учитывая многодетное положение…» Спасибо вам огромное, Александр Густавович! Я вам отдам, вот клянусь!…

– Чего уж там, – говорит дед. – Ну и хам! – говорит он. – Правильно в свое время литератор Мережковский предсказывал: «Грядет Великий Хам!» Но его не расслышали. Увы!

Соседка Матюшина от своей плиты подает сиплый, прокуренный голос вокзальной диспетчерши:

– «Пронесло», говоришь. Может быть, и так. На этот раз. А что он у тебя в следующий раз натворит, а? Яду крысиного мне вот в эту кастрюлю подкинет? Газу напустит и с одной спички весь дом подорвет?

– Не подорвет он.

– А если? Где гарантия? Да и кто в нее поверит, если он уже кирпичи в ход пускает?

– Ох, – говорит мама, – даже не знаю… Ну а что мне с ним делать? Можно бы, конечно, в детсад попытаться его определить, так еще хуже: из болезней вылазить не будет. Просто голову не приложу.

– Ты спрашиваешь: «Что делать?» А я, – говорит Матюшина, – тебе скажу. Прежде всего огради от тлетворного влияния! А то его еще и не тому научат. Те, по которым Большой Дом еще с Октября Семнадцатого плачет!…

Дедушка гасит папиросу в ракушке – это Александр видит по бряканью над своей головой, – бабушка снимает с плиты вскипевший чайник и уходит с кухни.

– Сочувствую тебе, Любовь! – сипит Матюшина. – Связала же тебя судьба-злодейка! Это же – прямо не знаю… Клубок змей! Банда Теккерея! Ну, вглядись сама: каково их политическое лицо?

– При чем тут они…

– Сын? Так не они его, его Партия воспитала, товарищ Сталин его окрылил! А они теперь им прикрываются, купоны с геройской смерти стригут.

– Извини, но…

– Нет, это ты меня извини, но я, ты знаешь, привыкла правду-матку! Невзирая там на якобы родственные связи! Свекровь твоя – просто-напросто ханжа набожная, ну а тесть… Чего там говорить? Сама каждый вечер слышишь, как он тут топчет в грязь все советское. Кровное наше топчет! Завоеванное! Эх, Любовь, Любовь! Беззубая ты! Попались бы они мне, я бы уж себя не дала загнать в эту каморку. Я бы у них Большую Комнату отсудила. Да что там! Попадись они мне, я бы их выперла вон из Ленинграда!

Александр больше не выдерживает.

– Тебя саму выпереть надо! – кричит он, выскакивая из-под железного крыла. – Ты после Блокады дедушкин кабинет оккупировала!

– А ну марш в комнату! – кричит мама.

– А еще ты через банку трехлитровую дедушку подслушиваешь! Вот отрежешь себе ухо – погоди!

Матюшина ноль внимания.

– Плоды воспитания, – говорит Матюшина. – Любуйся! Заступничка себе готовят. Мстителя юного. У, террорист малолетний!

Она замахивается супным половником, но мама, опережая, ухватывает за ухо орущего Александра, выволакивает из кухни, где торопливо гладит по голове, давая понять, что это не всерьез, а напоказ, для Матюшиной, открывает дверь комнаты и дает пинка коленом.

Влетев в комнату, Александр тормозит себя за скатерть, утаскивая из-под глаз Августы учебник «География».

– Ты чего это? – Августа подтаскивает учебник обратно.

– Фашистка!

– Кто?

– Тюха-Матюха проклятая!

– Конечно, фашистка. Ты что, об этом только сегодня узнал? – И, зажав ладонями уши, Августа снова уходит с головой в учебник.