Паруса осени - Иоланта Ариковна Сержантова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— О! Так вот ты каков! Помощник! Не боись, не обижу. Иди-ка ко мне. Давненько я в родительской хате не был. Жинка к другому ушла, детей Бог не дал. Один, как перст. Думал, тут камня на камне не осталось, а гляди-ка, — всё на месте. Прибраться маленько только, да и жить. Не прогонишь?
Не веря своим ушам, пёс недоверчиво вильнул хвостом.
— Только учти! — Строго добавил человек, — В будку больше не пущу. Ишь, избаловались тут без меня…
Кондуктор осени, одетый во всё зелёное, с золотыми погонами и красной кокардой, прокомпостировал все до единого листочки. В их просвет было хорошо видно нежное, бледное до голубизны, словно виноватое небо.
Усевшись на ветку ближнего к дому дуба, ворон заглядывал в окошко и очень похоже гавкал, силясь раздразнить собаку, но сытый, холёный пёс, что дремал на широкой лавке у стены, лишь улыбался и перебирал лапами во сне. Судя по всему, играл в салочки с мышами, не иначе.
Возмездие
Отыскав в кармане спички, рассвет сжигал их одну за одной, тщась запалить округу, но та лишь краснела, из-за невозможности подсобить. Дело было ранним осенним влажным утром. Фитиль ветвей ненадолго делался розовым, но быстро затухал, ибо был холоден и влажен.
Невнятные всполохи утренней зари разбудили меня своим мерцанием, и я поспешил во двор, дабы выпустить кур из сарая, пока солнце ещё не совсем утеряло привычку выглядывать из-за полога опочивальни, поглядеть, что там делается внизу.
Ступая по тропинке от дома, я едва не наступил на воробья. Он был так хорош и казался спящим, и подобрав его, я не сразу понял, что он сделался, как всё неодушевлённое, бездыханным. Пёрышко к пёрышку, справный, ладный, а из клюва, красной ягодкой, капля крови. Я был растерян. Не оставляя время для раздумий, что, да как и почему, довольно ощутимый щелчок по затылку заставил меня обернуться. Но за спиной не было никого. Удар, последовавший за предыдущим, вынудил поднять голову вверх. Мы с воробьём стояли под дубом, и жёлуди сыпались, словно градины, раня всех, без разбору.
Единой оставшейся в коробке спичкой, закат умело подпалил горизонт, а зашедший «на огонёк» ветер, в назидание или для острастки, ухватил дуб за плечи так крепко, как сумел и хорошенько встряхнул его. На следующее утро, разглядев усеянный желудями двор, мне подумалось о том, что всё это было очень похоже на расплату за нечаянно причинённое зло. Единственно, — будет чем побаловать кур зимой.
Искры пионерского костра
Мокрые седые пряди дождя нависли на серые глаза дня мохнатыми бровями туч, и невольно навевали дремоту, что неизбежно втягивает в безвольные раздумья о былом, суетность сожалений о котором лишает её остроты, и позволяет обходиться с собой так, как удобно именно в этот час. Иной раз можно отыскать в прошлом причину неуспеха в настоящем, либо некстати своевременно понятый намёк, или наоборот, — как себе и не потрафить, хотя немного. Как бы там ни было, — минувшее выложило уже все свои карты на стол. Ну — почти все. И, быть может, оно часто блефует, выдавая двойки за тузы, но, как не бывает ненужных карт в колоде, так не может быть вовсе уж никуда негодных мгновений в пережитом.
Однообразный быт пионеров в лагере под Евпаторией был бы почти испорчен, если бы однажды среди мальчишек не прошёл слух о том, что неподалёку находится взорванный не так давно склад со снарядами, и там можно разжиться трубочками артиллерийского пороха, которые разметало по близлежащей округе.
Дважды в день, после завтрака и полдника, пионеров строем вели купаться на море, так что единственно возможным временем совершить вылазку к складам, был вовсе бесполезный, никому не нужный, лишний «тихий» час послеобеденного сна, годный лишь на проказы и неуставные, вне распорядка работы лагеря, затеи. Мы жили в палатках, и были избавлены от особого надзора со стороны взрослых, по причине упования на нашу пионерскую совесть. Но, прикрыв для виду глаза во время поверки, дабы усыпить бдительность вожатых, мы выбирались наружу через лаз у земли и пользовались свободой по своему усмотрению. А уж во время ужина мы могли вдоволь налюбоваться своими трофеями и похвастать ими друг перед другом. Длинные палочки пороха отыскать было нелегко, а вот мелких было, хоть отбавляй, и по вечерам мы подбрасывали их втихаря в отрядный костёр, отчего тот стрекотал неясными, издалека автоматными очередями, сопровождая тихую речь вожатого, который рассказывал о четырёх днях в январе 1942-го, о Евпаторийском десанте2, о том, единственном из семисот сорока выжившем бойце3 и о матросе4, который проплыл 17 миль в холодном штормовом море, чтобы сообщить командованию о гибели не сдавшегося врагам тральщика5.
Поднимаясь высоко в небо, золотые искры пионерского костра таяли там беззвучно и бесследно, но услышанное осталось в сердце любого из нас рубцом от ожога, благодарной навек памятью.
Мокрые пряди дождя нависли седыми бровями на серые глаза дня, навевая дремоту и втягивая в безвольные раздумья о былом, суетность сожалений о котором не лишает их остроты, но позволяет оставаться собой.
Разбудить солнце
Сквозь сито дождя тихо проливался осенний день. Чрезвычайно, более, чем очень грустный некто, пытался удержать его в своих дрожащих руках, но тот, совершенно мокрый, выскальзывал и падал в мутную, илистую глубину луж, широко расплёскивая по сторонам сырую чёрную грязь.
Именно таким, под цвет настроения и непогоды, вылетел из своего гнезда ворон. Ему нельзя было оставаться в сухом тепле родного дома. По своей воле или принуждённый случаем, но, приотворивши однажды дверь опочивальни солнца, дабы разбудить в нём утро, он делал это постоянно, не пропустив ни единого рассвета, и по всему выходило, что ворон состоит у него на службе.
Бывало так, что солнце,
