Забытая Византия, которая спасла Запад - Ларс Браунворт

В хаосе почти беспрерывной гражданской войны трудно было сказать, кто действительно является императором, но сборщики налогов все равно безостановочно требовали больше денег. Доведенные до отчаяния призрачные императоры пытались добыть средства, уменьшая количества серебра в монетах, но вызванная этим инфляция лишь нанесла ущерб экономике, и большая часть империи вернулась к системе натурального обмена. Устрашенные растущей неопределенностью, люди искали утешения в «мистических религиях», которые учили их, что земной мир скоротечен или порочен, и возлагали надежды на магию, астрологию и алхимию. Жизнь была полна боли; самые отчаянные отказывались вступать в браки или совершали самоубийства, чтобы избежать этого. Общество разваливалось на глазах, богатые и бедные равно молили о спасении.

Спасение пришло, как это ни неожиданно, из Далмации. Суровый солдат по имени Диоклетиан из отсталой дикой страны скалистых гор и густых лесов поднял восстание, чтобы претендовать на трон. Приобретя власть обычным путем — убив своих предшественников и одолев враждебные армии, — Диоклетиан оказался достаточно прагматичным, чтобы признать то, что остальные только смутно подозревали. Империя попросту была слишком большой, чтобы один человек успешно управлял ею в это тяжелое время. Ее обширные территории охватывали все Средиземноморье, простираясь от сырых лесов Британии до палящих пустынь Египта на юге, от Гибралтарской скалы на западе до границ Персии на востоке. Даже проведи он всю жизнь в седле, Диоклетиан не смог бы достаточно быстро реагировать, чтобы разрешить каждый кризис, как и не мог отправить кого-то сражаться от своего лица; недавняя история империи давала слишком много примеров того, как генералы используют свои войска, чтобы захватить власть.

Чтобы уберечь неустойчивую империю, Диоклетиану нужно было каким-то образом уменьшить ее невероятные размеры — задача, которая оказалась не под силу всем его непосредственным предшественникам. Мало исторических лидеров начинали свое правление с такой обескураживающей работы, но прагматичный Диоклетиан нашел неординарное решение: он возвел своего старого приятеля-собутыльника по имени Максимиан в ранг императора, или августа, и расколол мир пополам.

Это решение было не настолько революционным, как может показаться, поскольку империя уже была разделена лингвистически. Задолго до того, как Рим стал мечтать о мировом господстве, Александр Великий добрался до Индии на востоке, сокрушив всех, кто стоял у него на пути, и включил эти огромные территории в состав империи. Вслед за этим произошла эллинизация, и хотя империя Александра распалась сразу после его смерти, греческая культура прижилась и пустила корни. Рим, пришедший с запада, стал лишь поверхностной стороной этого эллинизированного мира; имея превосходство в оружии, он благоговел перед изощренностью более старой культуры. На латыни говорили в восточных дворцах — но не на рынках и не в домах. И мышлением, и характером Восток оставался полностью греческим.

Поручив Максимиану западные области империи, где латынь оставалась основным языком, Диоклетиан оставил за собой более богатый и культурно развитый греческий восток. В принципе, империя все еще была единой и неделимой, но каждой из ее половин суждена была своя судьба, и резкая черта, что была проведена между ними, и в наше время все еще обозначает границу между Западной и Восточной Европой. Расхождение не было очевидным еще два столетия — но Диоклетиан действенно разделил мир на римскую и византийскую половины.

Совместное правление с другим человеком было опасным предприятием, учитывая очевидную опасность соперничества, но Максимиан показал себя исключительно верным соратником. Ободренный успехом и сознающий, что даже двух человек все еще недостаточно для сдерживания орд захватчиков, скопившихся на границах империи, Диоклетиан еще раз разделил власть, назначив двух младших императоров (цезарей). Им были даны полномочия распоряжаться армией и даже издавать законы, и в значительной степени облегчать тяготы правления старших правителей. Ни один из четырех человек не мог претендовать на полноценное императорское звание, и хотя на тот момент они оказались действительно эффективны, только время могло показать, станет ли эта тетрархия (четырехвластие) соперничеством или же командой соратников.

Между тем для Диоклетиана это было только разминкой. Сократившийся объем работы позволил ему провести реорганизацию запутанного чиновничьего аппарата. Заменив хаотическую систему четкой и эффективной, организованной по военному образцу, он разделил империю на двенадцать аккуратных диоцезов, каждый из которых управлялся наместником или викарием, подотчетным непосредственно императору.[4] Теперь налоги могли взыматься с большей эффективностью, и деньги, что потекли в казну, могли обеспечить лучшее снаряжение для солдат, охраняющих окраины. Теперь, приведя в порядок бюджет и границы, Диоклетиан мог обратиться к монументальной задаче упрочения положения короны.

Лучше, чем любой из людей до него, император понимал, насколько шатким стало положение престола. Многочисленные восстания сделали армию лояльной личности императора, а не его положению, и такая ситуация в основе своей была нестабильна. Ни один человек, независимо от своей власти или харизматичности, не мог осчастливить любой слой населения, и будь его слабость обнаружена, вспыхнула бы гражданская война. Когда-то царственная кровь долгоживущих династий сдерживала амбиции — но сейчас, когда любой человек с военной поддержкой мог сделаться императором, требовалось нечто большее. Чтобы прекратить череду восстаний и войн, Диоклетиану нужно было сделать уважаемым само положение императора, независимо от того, кто сидит на троне.

Это было великое сражение античного мира. Стабильность была необходима для упорядочивания преемственности — но часто такая стабильность могла быть достигнута только тираном, и каждый диктатор, обосновывая свой захват власти, таким образом расшатывал себе принципы наследования. В любом случае сама идея усовершенствования императорской власти бросала вызов существующей традиции. В последние пятьдесят лет было много императоров — выходцев из армии, людей, идущих на многое, чтобы доказать, что они точно такие же, как и те, кем они командуют. Они ели со своими солдатами, смеялись над их шутками, выслушивали их тревоги и делали все возможное, чтобы не лишиться их преданности. Подобное чувство локтя было необходимо; без него можно было легко пропустить первые признаки неблагополучия, которые могли вылиться в гражданскую войну. Но такое поведение также подтверждало идею, что император — обычный человек.

Простые смертные могут быть убиты или смещены по чьей-то воле; Диоклетиану нужно было доказать, что императоры представляют собой нечто совершенно иное. В случае, если он не смог бы изменить ситуацию, это означало, что все, чего он добился, рухнет после его ухода от власти.

В Римской империи существовала давняя традиция маскировки автократии за внешними атрибутами республики. Первый император, Август, отказался даже принять титул императора, предпочитая безобидное звание «первого гражданина». На протяжении более чем трехсот лет римские легионы гордо носили штандарты с надписью SPQR[5], как если бы они служили воле народа, а не причудам тирана. Однако теперь Диоклетиан намеревался все изменить. Императорская власть больше не должна была скрываться под износившейся маской давно почившей демократии. Выставление напоказ неприкрытой власти должно было внушить трепет простонародью, в то время как попытки быть «первым среди равных» подстрекали к мятежам.

Религия дала ему отличное средство для реализации этой новой политической теории. Легитимность власти не проистекает от народа, она имеет божественное начало — и Диоклетиан является более чем представителем Юпитера, он сам — живой бог. Те, кому было дозволено увидеть его, должны были пасть ниц и отводить взгляд от его великолепия. Это было впечатляющее представление, и Диоклетиан принимал все меры, чтобы одеваться соответственно роли. Простая военная одежда не подходила божественному хозяину цивилизованного мира. Роскошная диадема венчала его голову — он был первым императором, надевшим ее, — и золотая мантия спадала складками с его плеч. Скрытый в продуманных церемониях, позаимствованных у Востока, где традиции божественных правителей всегда были сильны, Диоклетиан изъял себя из числа обычных смертных — бог среди людей, окруженный непреодолимыми кругами придворных.

Опереть шатающийся трон на мощь олимпийских богов было эффектным ходом, не имеющим ничего общего с высокомерием или самомнением. В мире постоянных мятежей только угроза божественного возмездия наилучшим образом сдерживала восстания. Теперь восстание стало актом нечестивости, а убийство императора — святотатством. Одним ударом Диоклетиан создал самодержавного монарха, полубожественного императора, чьи приказы опирались на авторитет религии. Хотя конкретная вера могла измениться, сама модель императорской власти стала определяющей идеологией византийского трона.