Нарекаю тебя женщиной - Ольга Верещагина

Я стояла и не могла даже двинуться, понимая, какое это горе – война и сколько жизней она унесла… Я стояла и представляла, как солдаты шли и гибли. Кровь и смерть. Мне становится страшно. А что было бы, если не победили? Слёзы сами бежали по моим щекам. Я их даже не вытирала.

Вдруг слышу голос моей бабушки:

– Не плачь, Оленька, не плачь. Они нас защищали, а нам жить за них достойно нужно. Пошли, Господи, последнее свиданьице и поклон на могилке моего Васеньки перед моей смертью. Знать бы, где лежит, спокойней в мир иной будет отходить. Всё выполнила по чести.

Это потом, почти через тридцать лет, школьники зеленоградской школы найдут могилу деда и ещё двух штрафников, павших за Родину, и будет она, моя бабушка, стоять у братской могилы на коленях и прощаться с ним, и радоваться своему счастью, что Господь привел её перед смертью свидеться и выполнить всё, что положено.

А тогда мы стояли и слушали наставления священника:

– Молитесь за спасение их душ, чтобы было им легче стоять перед Господом и ответ держать пред ним за свои грехи. Грех убийства всё равно непрощённый грех, но Господь милостив, молитесь, просите Его, и Он простит и не оставит в своей милости… Воины пали смертью храбрых за нас, и мы им должны… Помяни, Господи, всех воинов, погибшей в этой страшной войне…

Панихида закончилась. Бабушка крестится и шепчет:

– Господи, пошли последний поклон, дай мне перед смертью узнать судьбу и могилу Васеньки. А ты, Оленька, запомни этот день и, когда меня не будет, приходи сюда в День Победы… – говорит и плачет, и у меня слёзы тоже текут не останавливаясь, а она меня гладит по голове и говорит:

– Не плачь, радость моя, не плачь. Пойдём на кладбище сходим, на безымянную могилку. Отнесём поминочек, может, зачтётся.

Бабушка взяла свой узелок, и мы пошли со всеми вместе на кладбище…

Женщины расходились по могилкам родных и близких, а мы с бабушкой подошли к безымянной могиле. Она развязала свой узелок и развернула, аккуратно поправляя смятые кончики. Получился стол на могилке. На платке лежали блины, пирожки и маленький шкалик с водкой.

– На, Оленька, поешь блинка, помяни дедушку. С Победой тебя, Васенька. С Победой, родимый. Помни, моя хорошая, это день, не забывай. На тебя вся надёжа. С Днём Победы…

Она открыла шкалик, глотнула водки, зажмурилась и закусила блином, и надолго замолчала. О чём она думала, что вспоминала, я сейчас могу только догадываться, только по отдельным фразам я поняла, что она всё ему рассказывала – про маму, про дядю Ваню и дядю Сашу, про себя, про меня. Говорила: «Смотри, Вася, какая внучка растёт, красавица». А я не могла понять, как же он увидит… Потом поклонилась ему трижды, перекрестилась и мы пошли домой, молча. Я смотрела на бабушку и вдруг поняла, что она просто помолодела, всё рассказала и всем поделилась, а от этого ей стало легче… Жизнь продолжается.

Мы пришли домой.

Первым делом бабушка сняла всю тёмную одежду, надела яркую, нарядную, повязала красивый платок. Налила мне горячего чая и дала ватрушку с творогом. Господи, мне и сейчас кажется, что вкуснее я ничего не ела. Улыбнулась моложавой своей улыбкой…

– Ну вот, как с Васенькой повидалась. Пошли, Оленька, в луга, праздновать Победу будем, как тогда… в сорок пятом годе.

«В луга» – это так называли соседнюю Луговую крайнюю улицу. Она заканчивалась выпасными лугами, которые тянулись до кромки берёзовой колки1. Вот там в мае в сорок пятом году и поставил первые столы из старого забора чьей-то усадьбы, разобранного впопыхах… И стало традицией отмечать всем миром День Победы в лугах. Эти «вдовьи столы», так их в народе окрестили, выставляли во дворах, на улицах, в парках, чтобы отмечать всем миром и никого не забыть, поскольку труднее всех пришлось вдова и матерям, не дождавшимся своих с фронта. Эти застолья многие помнят. Для одних грусть, для других веселье. Для нас, детей, просто развлечение, веселье, праздник.

Вот и тогда у кромки берёзовой колки стоял большой стол, сколоченный из нестроганых досок, с ножками, сколоченными крест на крест, как тогда в сорок пятом. У столов стояли разнообразные лавки и стулья, заранее принесённые женщинами. Столы стоят ещё пустые, ободранные, неказистые, как напоминание о том далёком мае сорок пятого года…

Мы с бабушкой пришли первыми. И принесли с собой корзину с пирогами, ватрушками, домашним пивом и вином… Пиво бабушка умела варить лучше всех.

Какая красота. Тишина, много света, солнца. Тепло. Деревья ещё не распустились.

Мы сели на скамейку, и бабушка стала рассказывать:

– Ну вот, Оленька, как тогда… В сорок пятом… Ой, когда узнали, что победа, как с ума сошли… Кричали, орали, ревели. У Гнеденых разобрали забор, быстро сколотили столы. Бабы сами уже столярничать научились… Времена были голодные. Несли всё, что у кого было. С нами два мужика было: старый дед Колушный и Иван Евгеньич – безрукий, так бабы их чуть вусмерть не затискали. Самогонки натащили. И тут что началось… Наташка только школу закончила на гармошку, мы её замучили. Два дня гуляли. Как с ума сошли… Пели, плакали, смеялись… И пили, пили, пили… А зачем – не знаю. Может, просто горе самогоном залить или жажду… Не знаю… Напились все вдрызг. Клавка Платунова – чуть не умерла, а у неё муж Павел погиб в сорок четвёртом в Польше. У неё четверо детей осталось. Чуть сиротами не стали. Едва откачали. А Степанида, она и замужем не успела побыть, так в чёрном и до сих пор ходит. Три дня не отходила… Собирались с Колькой идти в сельсовет расписываться, а его забрали, и в сорок втором под Москвой полёг. А она всё ждёт… Даже я тогда напилась, хоть мне и нельзя было. Я же в войну получила благословение священника на проведение обрядов, поскольку некому было… Вот грех какой… И то плясала… Не могла удержаться. Радость она со слезами пополам… Были все как шалые… А когда потом столы пришли убирать, все уревелись – радость она радость, но наших нет и мы молодые, и детей поднимать одним, и пенсии нет – без вести пропавший. Да что говорить… Ты ещё маленькая, много не понимаешь. А сейчас много время прошло, а вот оно сердце не даёт покоя, ноет и плачет. Вон бабы идут… Люблю сюда приходить, когда ещё никого нет, пораньше, посидеть в тишине, повспоминать… Ты, Оленька, не забывай, что нас всех горе и счастье объединило, мы сейчас ближе родных. Вон мои дети поразъехались по стране места лучшего искать… А зачем? А мы все здесь и помрем здесь. А ты помни… Тебе продолжать… Умру, не забывай, сходи в церковь, поставь свечку, закажи панихиду, сходи на могилу и помяни, налей стопку, закуси блинком. Времени немного займёт, а по чину… Знай, жизнь она разная – много светлого, но и чёрные полосы встречаются… Как без них… Он, Господь, поможет их пережить. Ну вот и бабы идут… – давай накрывать, веселиться будем.

Мы сидели с моей бабушкой на грубой скамье, спиной упираясь в настил, такой же грубый, нестроганый, как гробы их мужей, погибших на фронте, который скоро станет столом – вдовьим столом на празднике Победы…

Степанида

Часть 1

– Олька, вставай, ну вставай, уже светает, – будит меня моя бабушка. – Вставай! Пора… Зимой выспишься.

Я нехотя просыпаюсь, потягиваюсь. Глаза не хотят открываться. Я ещё сплю, но бабушка рядом, гладит по голове, целует в лоб, проверяя температурку, и говорит:

– Вставай, моя хорошая, вставай умница моя. Время…

Я открываю глаза. В комнате горит свет. Едва светает, на улице ещё темно и только маленькая красноватая полоска на востоке. Солнце уже проснулось.

– Иди умойся на дворе из рукомойника. Водичка прохладная. Сон как рукой снимет.

Я, ежась от прохлады и сырости ночи, выбегаю босиком во двор. Там стоит полумрак. Полусвет рассвета уже изменил очертания сарая и хлева. Всё тихо и волшебно. Мокрая от росы трава влагой охлаждает ступни. Я на носочках подбегаю к рукомойнику и резко поднимаю его сосок. Холодная вода с шумом льётся мне в ладони. Я быстро обрушиваю её на лицо и взвизгиваю от удовольствия и прохлады. Хорошо! Бабушка стоит с рушником на крылечке и смеётся. Мне одиннадцать с половиной лет, и я счастлива, что есть бабушка, что на улице лето.

– Ох, вот уедешь в город, долго буду вспоминать твой визг. Твои песенки и стишки. Твой голосочек, милая, звучит в ушах всё время, и я с тобой разговариваю вслух долгими зимними вечерами. Ты моя соловушка. Как-то сложится твоя судьба… Ох-хо-хо-хо…

Я ненадолго задерживаюсь с ней на крылечке. Она обнимает меня за плечи, и мы стоим, слушаем рассвет.

Мне тепло рядом с ней. Она мягкая. Вкусно пахнет выпечкой и вареньем, ванилином. Она считает, что тому дано знать много, кто умеет услышать даже то, чего не слышно. Мне пока этого не понять. Но я стою и вслушиваюсь в густую тишину рассвета.

Вдруг где-то рядом заголосил петух. Да так громко и заливисто. Ему ответил другой, а потом третий, и так по цепочке началась утренняя петушиная перекличка.