Жизнь и приключения Андрея Болотова, описанные самим им для своих потомков  Т. 3 - Андрей Болотов

 Но, при случае одного такого выезда, перетрощены {Перепуганы; искаженное от «стращать».} мы были однажды чрезвычайно, а именно: в один день приезжает к нам гость, некто г. Карпов, и, побывши у нас сутки, расположился съездить от меня к господину Полонскому и подговорил съездить туда же вместе с ним и мою тещу.

 Но что ж! случись в самое то время, как они были у господина Полонского, приезжает к нему прямо из Москвы и уже из зараженного чумою дома его теща, ускакавшая без памяти из сего города. Наши крайне были тем перепуганы, ибо в тогдашнее время все приезжие с Москвы были для всех крайне опасны, и, будучи не рады, что туда заехали, спешили как возможно скорее оттуда уехать.

 Признаюсь, что неприятно было и мне, что им и людям нашим случилось вместе быть с приезжими из Москвы. Но как испужался я, когда на другой день после того, проводив от себя господина Карпова, услышал я, что теща моя стала жаловаться, что у ней вдруг заболела очень нога, покраснела, горела и сделалась на ней страшная инфламация {Инфламация — воспаление.}.

 «Ах, батюшки! — возопил я сам в себе, будучи в душе своей крайне встревожен. — Уж не моровая ли это язва и не смертоносный ли нарыв хочет это делаться? Уже не захватила ль она подарка сего в Зыбинке от ускакавшей из Москвы тещи г. Полонского? Уже не сидела ли она подле сей приезжей и, может быть, уже заразившейся чумою, и не пристала ли она к ней уже от сей гостьи? О, Господи! что тогда с нами, бедными, будет, ведь и мы все заразимся от ней и погибнуть будем должны».

 Словом, я перетревожен был тем неизобразимым образом, и хотя, приняв наружный спокойный вид, я и ободрял ее, говоря, что это ничего не значит и что, конечно, она ногу свою как–нибудь простудила и хочет быть это рожа; но на уме у меня было совсем не то, а трепетали во мне даже все члены.

 К вящему же смятению моему пришли к нам в самый тот день с повесткою из города и с строгим приказанием, чтоб везде в деревнях, на всех вездах и выездах становили заставы и брали возможнейшие предосторожности от размножавшейся повсюду моровой язвы.

 Посыланные сии сказывали нам, что все уезды разделены на многие участки и что в участки сии определены из живущих в них дворян так называемые частные смотрители, и им накрепко приказано за всеми селениями, в их частях находящимися, иметь наиприлежнейшее смотрение и всегда их осматривать; и в случае несчастия употреблять все предосторожности и принимать нужные меры, и что повод к сделанию всех таковых распоряжений подало то, что в Москве, за выездом из ней всех знатных и самого главного начальника, господствует почти совершенное безначалие, и что народ разбегается в разные стороны и разносит с собою уже страшным образом увеличившуюся язву, от которой всякий день помирает множество народа. И так–де нужно, чтоб всех разбегающихся всюду и всюду людей никуда не пускали или, хватая, запирали в особые места и держали их, как в карантинах.

 Теперь представьте себе, любезный приятель, каково было мне, встревоженному и без того болезнью моей тещи, слышать сие вышеупомянутое. Признаюсь, что минуты сии были для меня тяжелы очень и день сей преисполнен множеством трудов, забот, смущений и беспокойств; ибо как опасность сделалась тогда уже достоверною, то нечего было долго думать, а надобно было для собственной своей безопасности поспешить исполнением повелеваемого.

 Итак, я, созвавши своих деревенских соседей, ну–ка вместе с ними сам ходить по всем вездам и выездам в нашем селении, и одни, при себе, заставливать наглухо загораживать и заглушать, а на необходимейших становить из людей и крестьян наших заставы и учреждать строгие караулы с неугасимыми огнями, и приказывать накрепко никаких посторонних и незнакомых людей в селение не впускать, а из знакомых приезжих окуривать и не давать им воли останавливаться; а провожать их поскорее из селения вон.

 Не успели мы все сие кончить, как вдруг, 21–го числа сего месяца, поражены неописанным образом все мы были страшным известием о случившемся в Москве великом несчастии и бывшем в оной страшном мятеже, возмущении и убийстве архиерея московского.

 Господи! Как перетревожил и смутил всех нас тогда слух о сем печальном происшествии! Нам случилось тогда быть всем вместе, как мы сие известие услышали, и нас оно так всех поразило, что мы остолбенели и не могли долго ни одного слова промолвить, а только друг на друга взглядывали и насилу–насилу собрались с духом и начали рассуждать и говорить о сем предмете. И чего, и чего не придумали мы тогда о могущих произойти от того печальных и бедственных следствиях!

 Поводом к несчастному происшествию сему и обстоятельства оного было, сколько нам тогда по разносившимся слухам и по письму одного самовидца, имевшего в сем бедствии личное соучастие, было известно следующее.

 Как скоро язва в Москве так сильно начала усиливаться, что не можно уже было удержать ее в пределах, какие предосторожности и старания к тому употребляемы ни были, и чума взяла верх над всеми полагаемыми ей препонами, то сие так всех живущих в ней устрашило, что всякий, кто только мог, стал помышлять о спасении себя бегством и действительно уезжал и уходил из сего несчастного города, а особливо, узнав, что не было к тому и дальнего препятствия. Ибо, сначала хотя и учреждены были при всех вездах и выездах строгие заставы, не выпускавшие никого из Москвы, но сие продолжалось только до того времени, покуда имел сам главнокомандующий тогда Москвою, старичок — фельдмаршал, граф Петр Семенович Салтыков в ней свое пребывание и находились также и все военные команды в городе.

 Но как для увеличивающейся с каждым днем опасности принуждены были и все почти последние вывесть из города в лагерь, да и сам главнокомандующий уехал в свою подмосковную деревню, то ослабела сама по себе как полиция, так и прочие власти, и Москва поверглась в такое состояние, которое походило почти на безначалие, и очумленная общим и повсеместным несчастием глупая чернь делала, что хотела, ибо ни смотреть за нею, ни действия ее наблюдать было некому, а всякому нужно было только о самом себе помышлять.

 При таковом критическом положении, когда из господ и дворян никого почти в Москве не было и в домах их находились оставите только холопы, и те голодные, раскольники же и чернь негодовали на учреждение карантинов, запечатание торговых бань, непогребение мертвых при церквах и на прочие комиссией) учрежденные распоряжения, которые были не по их глупому вкусу.

 Не оставили и попы с своей стороны делать злу сему возможнейшее споспешествование, будучи движимы корыстолюбием и желая от народа обогатиться. Нимало не из благочестия и истинного усердия, а единственно из корысти учреждали они по приходам своим ежедневные крестные ходы и делали сие без всякого от начальства своего дозволения. Но как народ от сих скопищ при ходах еще пуще заражался, ибо мешались тут больные, и зараженные, и здоровые, то попы, увидев, наконец, что они от доходов при сих богомолиях, заражаясь от других, и сами стали помирать, как то им от архиерея было предсказано, сии хождения со крестами бросили.