Карниз - Мария Ануфриева

– Ну, за Италию! – решительно подняла бокал Муха. – Кстати, не пора ли нам выпить чего-то покрепче. Только пойдем в другое место?

В то время такси по мобильникам не вызывали, потому что их не было. Нет, такси, конечно, были, не было мобильников. Вернее, они тоже были, но у избранных: массивные черные трубки, не помещавшиеся в карман и казавшиеся простым смертным недостижимой роскошью.

Они вышли на улицу, встали на краю тротуара и замахали проезжающим машинам. Тогда останавливался каждый второй.

Потом они ехали по Невскому, завернули на Стрелку Васильевского Острова и дальше – на Петроградку. В Надиной сумочке тоненько, мелодично запиликало.

– Алло, бабуля, я уже в России, скоро к вам, в Белоруссию, – говорила в маленький изящный аппаратик Надя.

– Это девочке родственники звонят, – громким шепотом авторитетно объяснила Муха и с гордостью обвела всех уже немного мутным взглядом, будто это в ее сумочке раздалось волшебное пиликанье.

– Я тоже из Белоруссии, – сообщил голубоглазый водитель с жилистой шеей. – Из Гродно, а вы откуда?

– Из Витебска, – неохотно, но ласково ответила ему Надя.

Вечер уже накидывал на город свою пелену. Уходивший день был теплым, солнечным, и пелена эта, прозрачная, тихая, мягкая, словно укутывала, обволакивала, ласкала. Казалось, она была такой же неторопливой, нежной, томной и ласковой, как шедшая рядом Надя.

Надя и вечереющий город сливались в одно целое. Хотелось накрыться ими, изваляться в них и уснуть, закутавшись ими же.

– Тещины блины! – провозгласила Муха и опять, как кутят, подтолкнула их в раскрытые двери блинной на Сытной площади.

Надя вызвалась угостить всех блинами с икрой. Ия смотрела, как блины, один за другим, раскатываются на шипящем круге, заполняются оранжевыми, словно стеклянными, шариками икринок и быстро скручиваются могучими руками повара.

По количеству блинов, укладываемых штабелями в пакеты, блеску в глазах Нади и Папочки и придирчиво считающей блины Мухе было ясно, что банкет по случаю приезда Нади только начался.

По дороге в Александровский парк Муха еще несколько раз вталкивала их в магазины, и первым из них, конечно, был магазин, торгующий спиртным.

В парке они нашли кафе прямо у воды – небольшого канала, со дна которого поднимались причудливые и очень склизкие на вид водоросли. От него сильно пахло тиной и мочой, а в воде тут и там, как яркие поплавки, выглядывали цветастыми боками пластиковые и жестяные бутылки.

– Амстердам! – мечтательно, чуть запыхавшись, выдохнула Муха и первая плюхнулась на длинную деревянную скамью.

– Похоже? – с серьезной миной осведомился Папочка, закидывая ногу на ногу.

– Похоже, – с готовностью согласилась Муха. – Там только не воняет, и мусора нет, а так очень похоже.

Скатертью-самобранкой развернулись на столе купленные яства. Венчал стол крепкий пузатый арбуз. Когда его разрезали, он издал неприличный утробный звук, таким наливным, спелым, просящимся наружу было его нутро.

Солнце розовело прощальным отсветом за причудливым рваным изгибом крыш высоких домов, но, даже прощаясь, оно словно говорило: «Жизнь прекрасна, девочки».

– За жизнь! За Петроградку! За жизнь на Петроградке! – перерывы между тостами Мухи становились все короче.

Жизнь и впрямь казалась прекрасной. Лопались на зубах тугие соленые икринки. Сахарился и таял во рту спелый арбуз. Деликатно булькая, плескалась в рюмки холодная водка.

Ия почувствовала, что перестало болеть першившее несколько дней подряд горло, таким целебным оказалось сочетание водки, икры и арбуза с витавшими в воздухе феромонами физической приязни друг к другу.

Эти феромоны, казалось, выделяли все в их компании, за исключением Мухи, уже проявлявшей первые признаки беспокойства по поводу прощального бульканья. Лицо ее постепенно приобретало все более решительное выражение.

– Поедем к тебе, девочка, холодно стало, – толкнула она Ию и озабоченно добавила: – Да вот только есть ли магазин возле твоего дома?

Ия растерялась. Перед глазами вихрем пронеслись рыжие прусаки, не желающие расставаться с обжитым местом, и сломавшийся накануне в довершение прочих неприглядных картин быта сливной бачок унитаза.

– Я бы с радостью, так ведь ко мне далеко, – неумело попыталась увильнуть она.

– Может быть, лучше к тебе, всем вместе? – ласково спросила Папочку Надя и надолго остановила взгляд на его подбородке.

Папочка смущенно крякнул, но не успел ничего сказать, как в разговор вмешалась Муха:

– Девочка, туда нельзя, там же того! Юрист ждет. Я сегодня с утра с ней разговаривала, она-то не знает, что мы встречаемся, думает, «на работе», – тут Муха многозначительно кивнула на Папочку. – Суп, говорит, буду варить. Харчо. Уже сварила, наверное.

Муха хлопнула последнюю рюмку, с сожалением потрясла ее и решительно, как будто ставила жирную точку, опустила на стол. Вся компания с ожиданием посмотрела на Ию. Со стенки рюмки скатилась запоздалая последняя капля, которую так хотела найти Муха. Капля оставила на столе небольшой водяной хвостик. Жирная точка превратилась в запятую.

– Мальчик, ты до дома не доезжай, ты возле магазина останови! – оживленно командовала Муха в машине.

Она сидела на переднем сиденье и громко фыркала, обмахивая себя непонятно откуда взявшимся беретом с россыпью стразов по каемке. Ия думала о том, что Муха могла бы сыграть Портоса вместо актера Смирнитского, и вышло бы даже лучше. В темном салоне машины ей казалось, что впереди сидит громада-мушкетер и говорит один за всех.

– Ты музыку любишь, мальчик? – спрашивала Муха у шофера. – Я вот Пугачеву люблю! Алла Борисовна – это все! Вот помню я, еще СССР когда был, я в поезде ехала. И тут говорят: в соседнем вагоне Пугачева едет! Я в тот вагон пошла, в купе постучала. А там и правда Пугачева сидит. Ну, и еще кто-то, и еще. Поздоровалась, нет ли у вас сигарет, Алла Борисовна, говорю. Она мне пачку «Мальборо» протягивает и говорит: бери всю, девочка.

– Да ну, – не верил шофер. – Прямо так и сказала? А еще что-нибудь сказала?

– Сказала, – вздохнула Муха. – До свидания, девочка. Закрой дверь. С той стороны.

Когда зажегся свет в прихожей, Ия зажмурила глаза, чтобы не видеть лица гостей, увидевших тараканов. Ей казалось, что открыла она их только тогда, когда вновь услышала деликатное бульканье уже в комнате и не раз произнесенный в этот вечер тост Мухи:

– Как говорится, вздрогнем… за Италию!

На миг в комнате стало тихо. Не позволяя стопкам вернуться на стол, Муха игриво спросила:

– А между первой и второй – что?

Она подмигнула набравшейся духу войти в комнату Ие.

– Что между первой и второй, девочка?

– Улица Репина, – озвучила Ия фирменную концовку тоста своего факультета, одной стеной выходящего на ту самую улицу.

– Отличный тост! – с чувством сказала Муха и с трудом разлепила закрывающиеся глаза. – У всех «перерывчик небольшой», и только в Петербурге – это самая узкая улица. Вздрогнем – за Петербург! Ну, пошли, – подтолкнула она Ию. – На балконе покурим.

Курили они долго, курили, смотрели вниз на проезжающие машины, ждали, пока затихнут стоны, доносившиеся из глубины квартиры через раскрытую форточку. Уже, казалось бы, битва миновала и можно возвращаться. Но нет, снова бесстыдно скрипнула кровать, и полились порожистой рекой сдавленные, хлюпающие ахи, чьи и не разберешь.

– Вот кобелина, – не выдержала Муха. – Тут никаких сигарет не хватит. Что же делать-то, а, девочка?

Звуки снова стихли. Они подождали.

– Пойдем, – шепнула Ия. – Теперь можно.

Они пробрались в комнату, наполненную мертвой, глухой тишиной, словно не из нее вырывались навстречу ночному городу эти стоны. Даже прусаков она не видела в тот вечер. Попрятались по углам.

Ия по привычке скомкала меж ног одеяло и перед полетом в бездонную ловушку сна услышала, как обиженно крякнула под Мухой раскладушка, а та деловито чертыхнулась, провиснув в ней до самого пола.

Утро встретило их серым питерским небом во все беззанавесочное окно. О вчерашнем приветливом солнце ничего не напоминало. Наверное, это и впрямь был его прощальный осенний выход под занавес теплых дней.

Хотелось, чтобы утро только снилось и не болела голова. Но откуда-то в подушке появился магнит. Он не давал голове не то что подняться, а даже слегка повернуться.

– Воды! – донесся протяжный стон из раскладушки.

Ия сделала вид, что не слышит, и прикрыла глаза, но стон перерос в требование.

– Вчера покупали! В пакете. За дверью. Я спрятала на утро, – слабым голосом давала наставления Муха, как раненый солдат выносящим его с поля боя санитарам.

Ия нехотя встала, почувствовав, что и в голове ее пророс магнит, и этим двум магнитам – в голове и подушке – очень хорошо друг с другом. Надя еще спала, Папочки в комнате не оказалось.