Армадэль. Том 2 - Уильям Коллинз

— Опять ушла прогуляться перед завтраком. Одна.

Миссис Мильрой сделала знак сиделке наклониться ближе к ней.

— Можете распечатать, Рэчел? — шепнула она.

Рэчел кивнула головой.

— Можете запечатать опять так, чтобы никто не знал?

— Можете вы отдать мне тот шарф, который идёт к вашему серому платью? — спросила Рэчел.

— Возьмите! — нетерпеливо сказала миссис Мильрой.

Сиделка молча раскрыла гардероб, молча взяла шарф и молча вышла из комнаты. Менее чем через пять минут она вернулась с распечатанным конвертом.

— Благодарю вас, сударыня, за шарф, — сказала Рэчел, спокойно положив распечатанное письмо на одеяло.

Миссис Мильрой взглянула на конверт. Он был запечатан, как обыкновенно, с помощью камеди, которая отлепилась посредством пара. Когда миссис Мильрой вынула из конверта письмо, рука её сильно дрожала, а белая глазурь треснула над морщинами лба.

— Капли! — сказала она. — Я ужасно взволнована, Рэчел. Капли!

Рэчел подала капли, а потом отошла к окну, чтобы смотреть в парк.

— Не торопитесь, — сказала она, — её ещё не видно.

Миссис Мильрой все колебалась, держа в руке эту важную бумажку. Она могла отнять жизнь у мисс Гуильт, но не решалась читать письмо мисс Гуильт.

— Вас мучит совестливость? — спросила сиделка с насмешкой. — Подумайте, что ваш долг к вашей дочери требует этого.

— Презренная тварь! — сказала миссис Мильрой, и, таким образом выразив своё мнение, она распечатала письмо.

Оно, очевидно, было написано очень торопливо: без числа и подписано только начальными буквами. Оно заключалось в следующем:

«Улица Диана.

Любезная Лидия, кэб ждёт у дверей, и мне остаётся только одна минута сказать вам, что я принуждена оставить Лондон по делу на три или четыре дня, уж никак не больше, как на неделю. Письма будут препровождаться ко мне, если вы будете писать. Я получила вчера ваше письмо и согласна с вами, что весьма важно откладывать так надолго, как только для вас возможно, неловкий предмет о вас самих и о ваших родных. Чем лучше вы узнаете его, тем более вы будете способны придумать историю такого рода, какая наиболее годится. Если вы расскажете, вы должны будете её держаться, а держась её, остерегайтесь запутать и придумать её слишком торопливо. Я опять напишу об этом и сообщу мои идеи. А пока не рискуйте встречать его слишком часто в парке.

— Ну? — спросила сиделка, возвращаясь к кровати. — Вы кончили?

— Встречать его в парке? — повторила миссис Мильрой, не спуская глаз с письма. — Его! Рэчел, где майор?

— В своей комнате.

— Я этому не верю.

— Как хотите. Мне нужно письмо и конверт.

— Вы можете запечатать опять так, чтобы она не знала?

— Что я могу распечатать, то могу и запечатать. Ещё что?

— Ничего.

Миссис Мильрой опять осталась одна. Предстояло рассмотреть план атаки в новом свете, упавшем теперь на мисс Гуильт.

Сведение, полученное из письма гувернантки, прямо указывало, что авантюристка прокралась в её дом с помощью ложной аттестации. Но, получив это сведение посредством вероломного поступка, в котором невозможно было признаться, этим сведением нельзя было воспользоваться для предостережения майора и для изгнания мисс Гуильт. Единственно полезное орудие в руках миссис Мильрой доставляло ей её собственное возвращённое письмо, и вопрос состоял в том, чтобы решить, как лучше и скорее воспользоваться им.

Чем дольше миссис Мильрой обдумывала это, тем казался ей опрометчивее и преждевременнее восторг, который она почувствовала при первом взгляде на циркуляр почтамта. То, что женщина, поручившаяся за гувернантку, уехала из своего дома, не оставив никаких следов после себя и даже не упомянув об адресе, по которому к ней могли посылать письма, было обстоятельством достаточно подозрительным само по себе для того, чтобы упомянуть о нём майору. Но миссис Мильрой, как ни превратно было её мнение о своём муже в некоторых отношениях, знала настолько его характер, что была уверена, если она скажет ему о том, что случилось, то он прямо обратится к самой гувернантке за объяснением. Находчивость и хитрость мисс Гуильт в таком случае позволит ей придумать какой-нибудь благовидный ответ, который майор, по своему пристрастию к гувернантке, будет очень рад принять, а она в то же время, без сомнения, поспешит уведомить по почте свою сообщницу в Лондоне, чтобы всё было готово для надлежащего подтверждения с её стороны. Сохранять строгое молчание пока и провести (без ведома гувернантки) такие розыски, какие могут быть необходимы для получения неопровержимых улик, было единственным надёжным способом с таким человеком, как майор, и с такой женщиной, как мисс Гуильт. Беспомощная сама, кому могла миссис Мильрой поручить трудные и опасные розыски? Даже если бы можно было положиться на сиделку, её нельзя было отослать вдруг ни с того ни с сего, не подвергаясь опасности возбудить подозрение. Был ли какой-нибудь другой способный и надёжный человек в Торп-Эмброзе и Лондоне? Миссис Мильрой переворачивалась с боку на бок на постели, отыскивая во всех закоулках своей памяти необходимых людей, и отыскивала напрасно.

«О, если бы я только могла найти какого-нибудь человека, на которого я могла бы положиться! — подумала она с отчаянием. — Если бы я только знала, где отыскать кого-нибудь, чтобы помочь мне!» Когда эта мысль промелькнула в её голове, звук голоса её дочери по другую сторону двери испугал её.

— Могу я войти? — спросила Нили.

— Что тебе нужно? — с нетерпением спросила миссис Мильрой.

— Я принесла вам завтрак, мама.

— Мой завтрак? — с удивлением повторила миссис Мильрой. — Почему Рэчел не принесла его?

Она подумала с минуту, потом ответила резко:

— Войди.

Глава II

ЧЕЛОВЕК НАШЁЛСЯ

Нили вошла в комнату, неся поднос с чаем, поджаренным хлебом и маслом, что составляло неизменный завтрак больной.

— Что это значит? — спросила миссис Мильрой таким недовольным тоном, как будто в комнату вошла не та служанка.

Нили поставила поднос на стол возле кровати.

— Мне захотелось принести вам ваш завтрак, мама, хоть один раз, — отвечала она, — и я попросила Рэчел пустить меня.

— Поди сюда, — сказала миссис Мильрой, — и поздоровайся со мной.

Нили повиновалась. Когда она наклонилась поцеловать мать, миссис Мильрой схватила её за руку и грубо повернула к свету. На лице её дочери были ясные признаки расстройства и огорчения. Страх пронизал все тело миссис Мильрой в одно мгновение. Она испугалась, не узнала ли мисс Гуильт, что письмо её было распечатано, и не поэтому ли не пришла сиделка.

— Пустите меня, мама, — сказала Нили, вырываясь из рук матери, — мне больно.

— Скажи мне, почему ты принесла мне сегодня завтрак? — настаивала миссис Мильрой.

— Я вам сказала, мама.

— Нет! Ты придумала предлог, я это вижу по твоему лицу. Говори! Что такое?

Дочь уступила решительному требованию матери. Она тревожно смотрела в сторону, на посуду, стоявшую на подносе.

— Я была расстроена, — сказала она с усилием. — И мне не хотелось оставаться в столовой, мне хотелось прийти сюда и поговорить с вами.

— Расстроена! Кто расстроил тебя? Что случилось? Не замешана ли тут мисс Гуильт?

Нили посмотрела на мать с внезапным любопытством и испугом.

Мама, — сказала она, — вы прочли мои мысли, и, уверяю вас, вы испугали меня. Да, это мисс Гуильт.

Прежде чем миссис Мильрой успела сказать слово, дверь отворилась и заглянула сиделка.

— У вас все есть, что нужно? — спросила она спокойно, как обычно. — Мисс хотела непременно сама отнести вам поднос. Не разбила ли она чего-нибудь?

— Отойди к окну, мне нужно поговорить с Рэчел, — сказала миссис Мильрой.

Как только дочь её повернулась спиной, она торопливо сделала знак сиделке, чтобы та подошла.

— Не случилось ли чего-нибудь неприятного? — спросила она шёпотом. — Вы думаете, что она подозревает нас?

Сиделка ответила со своей обычной насмешливой улыбкой.

— Я говорила вам, что это будет сделано как надо, — отвечала она. — И это сделано, она не имеет ни малейшего подозрения. Я ждала в комнате и видела, как она взяла письмо и распечатала.

Миссис Мильрой вздохнула с облегчением.

— Благодарю, — сказала она так громко, чтобы дочь её услышала. — Мне не нужно ничего больше.

Сиделка ушла, а Нили вернулась к матери. Миссис Мильрой взяла Нили за руку и посмотрела на неё внимательнее и ласковее обыкновенного. Дочь интересовала её в это утро, потому что могла рассказать что-нибудь о мисс Гуильт.

— Я думала, что ты, как всегда, здорова и весела, дитя, — сказала она, осторожно продолжая прерванный приходом сиделки разговор. — Но дело, кажется, обстоит не так. Ты как будто нездорова и не в духе. Что случилось?

Если бы между матерью и дочерью было хоть какое-то взаимопонимание, Нили, может быть, призналась бы во всём. Она, возможно, сказала бы откровенно: «Я выгляжу нездоровой потому, что моя жизнь складывается несчастливо. Я люблю мистера Армадэля, и мистер Армадэль прежде любил меня. У нас было маленькое разногласие один раз, в котором я была виновата. Мне хотелось признаться ему в этом и в тот день и после, а мисс Гуильт стоит между нами и не допускает меня к нему. Она сделала нас чужими, она совсем изменила его отношение ко мне и отняла его у меня. Он смотрит теперь на меня не так, как прежде. Он говорит со мной не так. Он никогда не остаётся со мной один, как оставался прежде. Я не могу сказать ему тех слов, какие мне хочется сказать. Я не могу написать ему, потому что это будет выглядеть как попытка вернуть его. Между мной и мистером Армадэлем всё кончено, и в этом виновата гувернантка. Каждый день между мисс Гуильт и мной идёт тайная война. И что бы я ни говорила, чтобы я ни делала, она всегда одержит надо мной верх и всегда сделает меня виноватой. Всё, что я видела в Торп-Эмброзе, нравилось мне, всё, что я делала в Торп-Эмброзе, доставляло мне счастье, прежде чем приехала она. Ничего не нравится мне и ничего не делает меня счастливой теперь!» Если бы Нили привыкла выслушивать советы матери и чувствовать её любовь, она могла бы сказать такие слова. Теперь же слёзы выступили на её глазах, и она молча повесила голову.