Токсичный ручей (ЛП) - Кин Кей Си

Нет.

Это чушь собачья. Я знаю это, и моя мама тоже это знает. Я вижу это по напряжению в ее глазах, когда ей приходится лгать, она заламывает руки перед собой, пытаясь скрыть этот беспорядок.

Они уже увезли безжизненное тело моего отца до моего приезда, а моя мама не звонила, пока не приехала гребаная команда криминалистов. В моем растрепанном состоянии несколько случайных полицейских допрашивали меня о том, знаю ли я о какой-либо преступной деятельности, к которой мог быть причастен мой отец.

Даже в моем дезориентированном состоянии я рассмеялась им в лицо. Никогда. Мой отец… был самым хорошим парнем, который когда-либо существовал. Он любил меня, мою мать и был идеальным гражданином. И все же он оказался мертв.

Властям, похоже, было наплевать на то, что мы оцепенели от горя, до глубины души потрясены болью. Все, чего они хотели, — это ответов на вопросы, которых я не понимала.

Моя мама была оболочкой своего обычного "я", спала рядом со мной последние три ночи с тех пор, как наши жизни рухнули вокруг нас. Отказываясь выпускать меня из поля зрения даже на мгновение. Я не знаю, ждет ли она, что я сломаюсь, но мои глаза горят от постоянных слез, и я не знаю, на что еще она смотрит.

И если еще один гребаный человек скажет мне: — Бог забирает только лучших, — я не буду нести ответственности за свои действия. Нет никакой убедительной причины, по которой моего отца забрали у меня. Ни сейчас, ни когда-либо еще. Особенно вот так. И уж точно не из-за открытого и закрытого дела без вынесения обвинительного приговора.

Никто не даст мне прямого ответа относительно того, почему они могут это сделать, и в глубине моего сознания есть мысль, говорящая мне, что здесь замешано что-то большее, даже с участием местного шерифа.

Пастор прочищает горло, отрывая меня от моих мыслей, и я провожу рукой по своей черной юбке-карандаш спереди. Я одета с ног до головы в черное, и я чувствую, что этот цвет проник в мое сердце и душу, полное оцепенение охватывает каждый дюйм моего тела.

Жара невыносимая, пот стекает по моей спине, когда я сосредотачиваюсь на траве под ногами. Тихие всхлипывания эхом отдаются вокруг меня, пока пастор бормочет свою чушь.

Стоя у могилы моего отца, я чувствую, как сжимается грудь, когда мама отходит от меня и опускает свою красную розу в яму. Гребаная дыра. Я смотрю, как она рыдает, прикрывая рот рукой, и слепо возвращается ко мне.

Я чувствую, что все взгляды устремлены на меня, ожидая, что я сделаю то же самое. Кто-нибудь из этих людей вообще знал Карла Грейди? Конечно, они были нашими соседями, но мы держались особняком, из-за постоянных переездов из штата в штат заводить друзей было неудобно.

Часть меня ценит уважение, которое они готовы оказать, но в глубине души я хочу крикнуть им всем, чтобы они отвалили.

Крепко сжимая в кулаке стебель моей белой розы, я делаю медленные, уверенные шаги туда, где сейчас лежит мой отец. Благодарная за то, что мои глаза закрывают затемненные очки, я позволяю слезам течь по моему лицу.

Моя рука зависает над зияющей дырой в земле, но я не могу заставить себя отпустить цветок. В ту секунду, когда я роняю его, его смерть становится еще более реальной.

Если я ослаблю хватку и уроню розу, она унесет с собой частичку моей души, а половина моего сердца уже принадлежит моему отцу.

Иден Грейди, ты моя крутая девочка номер один. Мы выживаем, несмотря ни на что. Что бы ни случилось в жизни, просто знай, я люблю тебя каждой частичкой своего сердца. На все есть причина. Ты должна была стать моей дочерью, потому что вместе мы сможем пережить любую бурю.

Классические слова моего отца прокручиваются у меня в голове. Всякий раз, когда у меня возникали трудности в жизни, например, необходимость снова переезжать или ощущение суровой реальности стервозных девчонок в детстве, он говорил мне эти слова. Пытаясь черпать в них силу, я смотрю, как моя белая роза падает рядом с красной розой моей мамы.

С меня хватит. Это уже слишком.

Я чувствую запах маминых духов, когда она притягивает меня к себе, крепко обнимая. Я понятия не имею, как долго мы стоим там, утешая друг друга и, наконец, позволяя тяжести всей ситуации захлестнуть нас.

Я не знаю, как мы когда-нибудь справимся с этим. У меня так много вопросов без ответов о том, что произошло той ночью, вопросов, на которые моей маме еще предстоит ответить.

Но одно я знаю точно — я готова уехать из этого города. Я никогда раньше этого не говорила, всегда хотела осесть в каждом городе. Только не этот. Я не хочу видеть, как мой папа прислоняется к моей двери, желая мне спокойной ночи, и я не хочу даже приближаться к его мужской берлоге. Никогда.

Нам пора уходить. Мне просто нужно убедить маму. Я уверена, это не займет много времени. Мы к этому привыкли.

Я так готова к тому, что эти люди уберутся к чертовой матери из нашего дома.

Я даже не понимаю, почему моя мама сочла необходимым устроить прием после службы. По общему признанию, я никогда раньше не была на похоронах, поэтому не знала, каков сам процесс. Тем не менее, чем дольше мы сидели здесь, благодаря людей за то, что они пришли, тем больше по моей коже бежали мурашки беспокойства.

Маленькая старушка Джудит из дома напротив продолжает наугад гладить меня по щеке и читать Библию, и какой бы милой она ни была, мне кажется, что мои щеки вот-вот покроются синяками, и это действует мне на нервы.

Зажатая между ней и подлокотником дивана, я сижу перед окном в гостиной, и мой взгляд продолжает блуждать по комнате. Наблюдаю, не ведет ли себя кто-нибудь из этих ублюдков подозрительно, потому что один из этих людей мог нажать на курок и убить моего отца.

Моя мама сидит на другом диване напротив меня, нервно постукивая ногтями по бокалу с шампанским, который держит в руке. Это не праздник, но я думаю, ей нужен алкоголь, чтобы снять напряжение. Она выглядит такой же потерянной, как и я, но я никогда не чувствовала себя такой далекой от нее. Мой отец явно был тем клеем, который держал нас всех вместе.

Я хочу, чтобы все ушли, чтобы моя несовершеннолетняя задница могла присоединиться к ней. Мне тоже нужно исчезнуть. Забыть. И я знаю, что стаканчик-другой пузырьков поможет мне найти то, что я ищу. Это может стать нашим сеансом сближения.

Мой телефон вибрирует в сумочке на коленях, но я не обращаю на это внимания. На следующий день после того, как телефон разбился у меня в руках, мама заменила его, и я уже жалею об этом. Я не хочу, чтобы внешний мир добрался до меня прямо сейчас.

Я получила сообщения от половины моей чертовой школы с выражением соболезнований, а Лу-Лу разрывает мой телефон с тех пор, как узнала об этой новости. Но лучше просто разорвать связи сейчас. Завтра я собираюсь поработать над тем, чтобы убедить маму переехать.

Я замечаю дверь в мужскую берлогу моего отца через открытую дверь гостиной, и мое дыхание сбивается, а на лбу собираются капли пота. Крепко сжимая руки на коленях, я чувствую, как мои акриловые ногти впиваются в кожу, но мне все равно.

Во всяком случае, боль, кажется, успокаивает меня.

— Иден, ты должна поесть, — бормочет моя мама, подходя ко мне через комнату, но я не могу притворяться, что у меня есть аппетит прямо сейчас. Она выглядит взвинченной, параноидальной.

— Я в порядке, мам. Я поем, когда все уйдут.

Она вздыхает, стоя передо мной, теребя обручальное кольцо и глядя в окно, изо всех сил пытаясь придумать, что мне сказать. Я хорошо вижу, что в ее глазах стоят слезы, и она быстро пытается сморгнуть их. Мы становимся мастерами в этом, подавляя свои чувства. Не нарочно. Мы просто, блядь, не знаем, как справиться с этой уязвимостью.

Я боюсь, что превращусь в какую-нибудь бессердечную ледяную королеву, совершенно бесчувственную до глубины души, но я не могу это контролировать. Похоже, моя инстинктивная реакция заключается в том, чтобы чувствовать каждый дюйм своих эмоций, не показывая их миру, совсем как моя мама.