Ловкий ход - Эдуардо Де Филиппо

ЛОРЕНЦО (в отчаянии от фальшивости этих слез и, самое главное, понимая скрытую причину такой реакции Кьярины, опасается ухудшить дело, если станет и дальше называть вещи своими именами и прямо скажет: «Ты некрасива. И не вышла замуж, потому что ни один мужчина никогда не обращал на тебя внимания. Ты не была привлекательной даже в юности», и сам себя хлещет по щекам, чтобы удержать язык за зубами). Но кто меня обязал это делать? Кого я должен благодарить? Кто надел на меня эти оковы…

КЬЯРИНА (ласково, с заботой, однако, продолжая, плакать). Но тебе же больно, сумасшедший! Смотри, до крови расцарапал себя! Прекрати!

МАТИЛЬДА (лет пятидесяти, крепкая, энергичная женщина. Входит справа, она уже в курсе происходящего в доме Савастано). Кьярина, дочка моя… Что случилось? Профессор, что здесь происходит?

ЛОРЕНЦО. Кукольный спектакль. разыгрываем пьесу с участием Пульчинеллы. Пульчинелла это я, донна Матильда. Я и Пульчинелла, Турцилло, Ковьелло, Кьяккеппе. Противен самому себе, уж поверьте мне.

МАТИЛЬДА. Как понимать все это? Профессор, я никогда прежде не слышала от вас ничего подобного. (Кьярине) А вы, синьорина, спускайтесь-ка оттуда! (Решительно направляется к окну и ставит рядом стул). Ну, будьте умницей. Что это вы задумали! Хотите, чтобы и в самом деле вся округа смеялась? (подает руку Кьярине, и та охотно повинуется ее приказу). Вы такая воспитанная, такая мудрая и терпеливая… Я всегда говорю своему мужу: «Одно удовольствие жить рядом с Савастано — их не видно и не слышно…»

КЬЯРИНА (спустившись с подоконника и оказавшись на твердой почве, вдруг в полной мере осознает опасность, которой подвергала себя, ее охватывает страх, у нее кружится голова, и она раскидывает руки, словно ища что-то прочное, к чему можно было бы прислониться) Дайте сесть… Стул, дайте стул… (Поддерживаемая Матильдой, добирается до стола в центре комнаты и садится возле него). Ничего не вижу… Все вокруг плывет…

МАТИЛЬДА. Успокойтесь, синьорина Кьярина, сейчас это пройдет.

КЬЯРИНА (с явно преувеличенным удивлением). Ох, вся комната идет кругом… Остановите комнату.

МАТИЛЬДА (спокойно). Ну-ну, сейчас все пройдет… Все пройдет…

КЬЯРИНА. Что пройдет, донна Мати… Это же какая-то взбесившаяся карусель.

МАТИЛЬДА. Так только кажется.

КЬЯРИНА. О, святая Мадонна… Меня просто выворачивает наизнанку.

МАТИЛЬДА. Это вам дьявол привиделся. Я пришивала пуговицу на рубашку мужа, как вдруг является какой-то синьор и говорит: «Идите скорей к Савастано, там синьорина Кьярина хочет выброситься из окна…» Я и поспешила сюда. Но что случилось?

ЛОРЕНЦО. Это вы у нее спросите. Не думаю, что она скажет вам правду. Во всяком случае, хочу надеться, что она еще не совсем утратила чувство юмора.

КЬЯРИНА. Он обижает меня с тех пор, как понял, что я не окончательная дура. Потому что это так. Когда человек постоянно проявляет понимание и сочувствие, всегда уступчив, всегда готов во всем пойти навстречу, и если просят, то и всем пожертвовать, тогда это не считают доведенным до крайности альтруизмом, нет. Это расценивают только как самую настоящую глупость. Когда же этот человек в один прекрасный день вдруг пробуждается и говорит: «Хочешь знать правду? Мне надоело без конца заботиться о чужом благе. С сегодняшнего дня я хочу немного подумать и о своем собственном благополучии», и тогда тот, другой, увидев, что утратил привилегию, не желает мириться с таким преображением: «Как же так? Еще несколько минут назад она была такой милой дурочкой… Как же это она вдруг ни с того ни с сего позволяет себе пользоваться правом рассуждать нормально?» И звереет от ярости. Как это сделал он. Он совсем озверел и такого наговорил мне: это, мол, потому, что я старая дева… Что мне нужен муж… Что я некрасива… Что ни один мужчина никогда не обращал на меня внимания…

ЛОРЕНЦО. Это я не сказал.

КЬЯРИНА (стремительно и агрессивно). Но ты это бродит у тебя в голове. Потому что это у тебя внутри. Но едва не слетело с языка.

ЛОРЕНЦО. Нельзя же судить за одно лишь намерение. Донна Мари, она хотела выброситься из окна… или вернее, угрожала сделать такое, потому что предположила, будто я решил отремонтировать квартиру, так как собираюсь жениться.

МАТИЛЬДА. Синьорина Кьярина… Но даже если и так? Профессор — человек творческий, художник, у него положение, имя… Он к тому же красивый мужчина, что же тут плохого?

ЛОРЕНЦО (ободренный словами Матильды). Наступает момент, когда возникает потребность найти подругу. Ощутить рядом какой-то аромат.

КЬЯРИНА. Немецкий аромат.

ЛОРЕНЦО. Вот видите… Но при чем здесь национальность? Допустим захочу жениться на китаянке, так что же, я должен во всем отдавать ей отчет?

КЬЯРИНА. Жену и быка не бери издалека.

МАТИЛЬДА (примирительно). Синьорина Кьярина хочет сказать, что когда муж и жена — люди из разных стран, им, возможно, будет трудно найти общий язык.

КЬЯРИНА. Пройдет начальная эйфория и при первой же ссоре прозвучит именно такая фраза: «Я немка, а ты — итальянец».

ЛОРЕНЦО. Это уж моя забота.

КЬЯРИНА. Вот как? А мне что прикажешь делать? Наблюдать, как ты будешь несчастлив в браке, и сидеть сложа руки. Такой же раб привычек, да к тому же деспот, и при первом же конфликте сотворишь какую-нибудь глупость. Это я виновата, во всем ему потакала, никогда ни в чем не перечила. Служила ему как священник при алтаре. Донна Мати, вы мне поверите. Хотелось ему птичьего молока И Кьярина доставала ему это птичье молоко.

ЛОРЕНЦО. Мадонна, сколько же молока у этой птички, должно быть, в динозавра превратилась.

КЬЯРИНА (глядя на брата женским укрощающим взглядом, нарочито сердито). Какой противный. Видеть не могу! (Неожиданно принимая упрямое, настырное выражение лица) Горе тому, кто только посмеет отнять его у меня. Со мной будет иметь дело! Донна Мати, я всю свою жизнь ему отдала. Была ему сестрой, матерью, отцом — всем.

МАТИЛЬДА. Это все знают. Вся округа говорит о том, как вы не щадите себя для своей семьи.

КЬЯРИНА. А лично я что видела в жизни? Мне сорок два года. В театре была не больше пяти раз. Не знаю, что такое кино, у меня нет друзей. А когда была молоденькая, вы же знаете… в четырнадцать лет возникают первые увлечения. Моя мама, добрая душа… ее место среди ангелов… ничего не говорила, только строго посматривала на меня, как бы предупреждая: «Кьярина не вздумай флиртовать! Кто будет домом заниматься?» Мама была хрупкой, как жаворонок, у нее осталось только одно легкое, и она постоянно говорила «Поддержи меня, не то упаду». Папа был вечно занят на своей работе — он был декоратором… Когда поздно возвращался домой, хотел, чтобы все было приготовлено. Он же (указывает на Лоренцо), этот молодой человек, только и знал, что менял рубашки — снимал и надевал… А Кьярина стирала, гладила, готовила, как прислуга. (Подробно перечисляя все деликатные поручения, какие ей доводилось выполнять в силу разных домашних ситуаций и обстоятельств) И возле матери сидела по ночам, когда у нее возникала депрессия: пилюли, капли, питье… «Кьяри, хочу причесаться… Кьяри, поменяй простыни… Открой балконную дверь, надо проветрить…» Потом она закрыла глаза, потому что Господь призвал ее к себе, и мне в наследство остался папа. А когда и он заболел, донна Мати, то ему нужно было каждые десять минут делать укол. А подушку кислородную я держала возле него сутками, даже ночью. Он так не хотел умирать, бедный папа. (Возвращаясь к теме, которая волнует ее больше всего) А мой брат? Он ни слова не скажет, но я понимаю, что ему надо. Наизусть знаю все его привычки, все его пристрастия: как ему нужно питаться, и что он любит. Появляется сладкий желтый перец, и Кьярина жарит его на углях, потому что на газе получается одна отрава… Как же, поджарит тебе перец эта немка! А когда вижу, что он не может вспомнить, куда положил какую-нибудь вещь, сразу же ставлю будильник на пять утра и даю ему выпить тартрат калия и цитрат магнезии, потому что это верный, признак, что у него несварение желудка, и ему необходимо легкое слабительное. Рубашки ему я покупаю. Четыре на лето, четыре на зиму. Он находит их в ящике готовенькие, даже не подозревая, откуда они берутся. Ткань на костюмы разве не я для тебя выбираю? А мозольный пластырь, который находишь ночью на тумбочке у кровати, кто тебе туда кладет? Я же забочусь об исправности электропроводки, а засорится раковина, сразу же зову сантехника. Дверные ручки начищаю каждую неделю. Серебро чищу каждые две недели. Держу ключи от кладовки, от всех шкафов, от комода и секретеров. Каждый гвоздь, в этом доме полит моим потом. Я так привыкла к этой мебели, что окружает меня, к этим стенам, которые защищают меня. Вот так и прошла вся моя печальная жизнь — с тех пор, как я научилась пользоваться рассудком, и по сей день. Потому и осталась одинокой на витрине. Думала я о любви, конечно, думала… Но это не имеет значения. Донна Мати, я никогда ни о чем не сожалела, никогда ни в чем его не упрекала… Что сделала, то сделала. Будет понято, хорошо. А нет, так и привет! Но свой дом я не оставлю. Он должен обрушиться на меня со всеми чердачными перекрытиями.