Проклятие Оркнейского Левиафана - Роман Афанасьев

Сначала над столешницей появилась соломенная копна волос, с аккуратно зачесанным волной чубом. Потом светлые брови и – огромные очки из темно-синего, почти черного стекла. Затем изящный острый нос, щеточка рыжеватых усов, и, наконец, острый и чисто выбритый подбородок, с едва заметной ямочкой посредине. Молодой человек – а он явно был молод, – внимательно осмотрел почерневшие шары, одним рывком поднялся на ноги и покинул свое убежище.

На нем была белая блуза, практически скрытая огромным резиновым фартуком с завязками. Руки скрывались в черных каучуковых перчатках, чьи раструбы доходили до самых локтей. Их молодой человек снял в первую очередь – медленно, аккуратно, не отрывая взгляда от еще дымившихся шаров. Потом так же медленно он поднял изящную руку и стянул с лица огромные темные очки, явив свету строгое лицо молодого аристократа, весьма озабоченного результатом очередного эксперимента.

Внимательно осмотрев шары, молодой человек улыбнулся самыми кончиками губ, и поднял глаза, пытливым взглядом обшаривая кабинет. Стол, стоявший у окна, был почти чист, но соседствующее с ним бюро из красного дерева, с откинутой крышкой, было завалено обрывками бумаг и потрепанными книгами. Молодой человек бросил взгляд под стол, куда вели провода, потом решительным шагом направился к бюро, выдвинул средний ящичек, вытащил огрызок карандаша и склонился над крышкой. Выбрав один из листков бумаги, он принялся покрывать лист рядами цифр и букв, для скорости письма используя всевозможные сокращения. Он торопился, но строки, вылетавшие из-под острия карандаша, были четкими и ровными, свидетельствуя о немалом опыте ведения записей и дисциплинированности автора.

Молодой человек был так увлечен своими заметками, что не сразу услышал, что его окликнули. Лишь когда его имя прозвучало во второй раз, он поднял голову и бросил взгляд в сторону двери. Там, темном проеме высился упитанный старикан в сюртуке болотного цвета. Черные кудри, бывшие когда-то предметом воздыхания юных дам, а ныне обильно сдобренные сединой, свисали на морщинистый лоб. Под кустистыми бровями прятались глубоко посаженные глаза, мясистый нос, усеянный красными точками лопнувших капилляров, уверенно возвышался над густыми, словно одежная щетка, усами.

– Сэр Томас! – позвал старикан. – Завтрак готов. Спускайтесь, Мари уже варит кофе.

– Благодарю, Эндрю, – сдержанно отозвал Томас. – Буду через пару минут.

Пожилой мужчина кивнул и бесшумно исчез в темном проеме. Молодой человек быстро дописал пару строчек, бросил карандаш обратно в ящик и решительно направился в темный угол, отгороженный от кабинета бумажной ширмой с изображением разноцветного многорукого бангалорского бога. За ней скрывался медный рукомойник с единственным медным краном, блестящим от частого употребления. Томас пустил тонкую струйку ледяной воды в загрохотавший поддон, тщательно сполоснул руки, умыл лицо. Потом снял резиновый фартук, повесил его на крючок вешалки, стоявшей рядом с рукомойником, и с нее же снял бежевый тканый жилет, прошитый золоченой нитью. Одев его, Томас тщательно застегнул пуговицы, проверил наличие круглой луковицы часов в кармашке, и лишь потом бросил взгляд в крохотное зеркальце над рукомойником. Оставшись недовольным результатом, он нашел расческу, придал своему соломенному, чуть отдававшему рыжим, чубу некоторую волнистость.

Выйдя из кабинета, он прошел мимо двери в свою спальню и спустился вниз по узкой деревянной лестнице, втиснутой между двух стен. Подумать только! Он снимает эти комнаты уже три года. В каком-то смысле ему повезло: чета Финниганов – странный союз булочницы и отставного сержанта морской пехоты – были весьма терпеливыми хозяевами. И брали весьма умеренную плату с ученого, склонного к шумным экспериментам.

Строго говоря, домик Финниганов, стиснутый с двух сторон такими же невысокими каменными домами соседей, являлся булочной лавкой. На первом этаже располагался торговый зал, куда любой прохожий мог зайти с улицы. На крохотный задний двор выходила кухня, рядом с ней было жилье самих хозяев. А второй этаж, где располагались три комнаты, сдавали внаем. Мери, дочь известного пекаря из соседнего района, торговала, в основном, выпечкой своего отца. Но иногда пекла что-то сама, больше для удовольствия, чем для выгоды.

Вот и сейчас, спускаясь на первый этаж, Томас с удовольствием втянул носом воздух наполненный ароматами печеного хлеба, глазури, патоки, ванили и чего-то сладкого, чему он не мог подобрать названия. Именно этот запах, тогда, три года назад, помог ему принять решение о съеме квартире. На курсах Колледжа Механики слухи о сдаваемом внаем жилье всегда распространялись со скоростью степного пожара. Вечно голодные студенты, молодые преподаватели, ученые и изобретатели всегда находились в поисках своего угла, где можно было бы переночевать. И Томас, аспирант Колледжа Механики, разумеется, отправился по указанному адресу, едва заслышав об освободившейся квартире. Ему повезло оказаться там первым, опередив неудачливых коллег. Чудесный запах, хлынувший на него из распахнутой двери, тут же заставил его принять предложение четы Финниган. Конечно, значительную роль тут сыграла и невысокая плата, но этот запах…

Это был запах далекого детства. Запах того времени, когда еще были живы и отец и мать, а словосочетание «сиротский приют» ничего не значило для мальчика Тома.

Помрачнев, Маккензи со злостью хлопнул ладонью о перила, и двинулся вниз по лестнице.

– 2 —

Строго говоря, этой комнате было далеко до приличного обеденного зала. Это крохотное помещение, где едва помещался круглый стол с тремя стульями, примыкало к лавке Финниганов, занимавшей первой этаж, и напоминало скорее чулан. В дальний угол, рядом со шкафом, был втиснут секретер с откинутой крышкой. На ней помещались механический числитель для подсчета прибыли и стопка исписанных карандашом бумаг. Именно здесь Мэри Финниган подводила итоги своей торговли – и здесь же подавала завтрак.

Когда Томас, миновав лавку, вошел в комнату, все семейство уже собралось за столом. Эндрю, успевший накинуть свой старый морской китель без знаков отличия, перебирал свежие газеты, а Мэри разливала по чашкам крепкий черный чай, наполнявший крохотную комнату терпким ароматом заваренных листьев.

Поприветствовав Мэри, молодой ученый сел на свое место – у крохотного окна, выходящего прямо на мощенную булыжниками мостовую. Как и у других бедных домов на этой улице, у этого не было ни дворика, ни садика, и входная дверь распахивалась прямо на улицу. Сначала Томаса это забавляло, он привык к более уединенным жилищам, но не признать очевидного он не мог – для торговой лавки такая доступность для прохожих была огромным плюсом. Любой прохожий с улицы мог легко зайти в лавку, привлеченный ароматом свежей выпечки.

– Ваш завтрак, сэр Томас, – проворковала миссис Финниган и молодой человек отвернулся от окна.

Завтрак, как обычно, состоял из сваренного вкрутую яйца, двух сдобных булок, обильно сдобренных сливовым джемом. Так же присутствовала тарелка овсяной каши и огромная чашка чернейшего, как дождливая ночь, чая. Томас привычным жестом заткнул за воротник длинную белоснежную салфетку, оберегая любимый жилет от возможных случайностей, положил яйцо в подставку и вооружился крохотной серебреной ложечкой.

Мэри устроилась на краю стола, довольствовавшись лишь чашкой чая. Она торопилась вернуться в лавку, пока не нагрянули первые посетители, не успевшие позавтракать дома, и решившие перехватить пару булочек по дороге на службу. Высокая, статная, в молодости она, несомненно, слыла красавицей. Но время, увы, не пощадило миссис Финниган.

Расправляясь с яйцом, Томас бросил взгляд на бывшего сержанта морской пехоты. Эндрю не торопился – медленно водил ложкой в своей тарелке с кашей, не отрывая взгляда от газеты. Его работа начиналась ближе к обеду – именно тогда бывшему сержанту предстояло вызвать повозку и начать ежедневный объезд трактиров, заказавших выпечку.

Едва Маккензи взялся за джем, как Мэри одним глотком прикончила свой чай, поставила чашку на стол и, бросив виноватый взгляд на постояльца, шмыгнула в лавку. Через минуту загремели ставни, звякнул колокольчик на двери. Рабочий день Мэри начался.

– Что пишут, Эндрю? – поинтересовался Томас, промокнув губы салфеткой. – Что это у вас, «Утренний Почтарь»?

– Он самый, – отозвался бывший сержант. – Пишут, сэр Томас, сущие глупости. В Императорском Концертном Зале дают новую оперу, что-то континентальное. Две актрисы, обе из труппы Королевского Бретонского театра учинили скандал на приеме в честь открытия сезона. Ну и прочую чепуху. Совершенно невозможно стало читать эту мерзкую газетенку.