Хэппи бади - Ольга Владимировна Харитонова

Теперь у него было несколько подработок – по состоянию.

Лицо Эмиля притягивало взгляд. Майя потянулась сморщенными покрасневшими пальцами к его подбородку, погладила: – Чужие руки чужим рукам рознь.

Они прошлись вдоль реки. Эмиль заманил Майю в небольшую пекарню:

– Всегда вкусные булочки. Временами кривенькие, но форма не главное.

Расставаясь, они обменялись телефонами.

С того сентября Эмилю вечно доставались некомфортные тела: неполноценные, нездоровые, о совместных прогулках пришлось надолго забыть.

Каждую неделю Эмиль спрашивал в чате:

– У тебя хэви бади или хэппи бади? У меня хэви…

Майя, когда сама могла, ездила к Эмилю на квартиру и помогала ему ухаживать за собой.

У всех его тел был единый запах – аромат парфюма Paco Rabanne, и это их как–то объединяло. У всех тел были общие – его – повадки, его темп движений. Майя раньше не думала, что даже большими грубыми руками можно прикасаться осторожно и трепетно.

– У меня сегодня настоящая китовая туша! – позвонил он в середине ноября.

Ему выпало тело тучного мужчины: опухшая, надутая шея со складками, отекшие локти и колени. У Эмиля не было одежды большого размера, и Майя, пользуясь кое–какими связями в спас–центре, раздобыла ему комплект белья и верхней одежды. Она привезла вещи, помогла Эмилю переодеться и решила во что бы то ни стало его выгулять.

Она вынесла стул к подъезду и помогла Эмилю спуститься на улицу.

– Хэви бади, хэви лайф, – тяжело опустился Эмиль на стул.

Ноябрь стоял пронзительный, уже почти белый, тихий.

– Я люблю тебя, – сказала вдруг Майя Эмилю. Сначала сказала, а потом прочувствовала: это было правдой. Любовь ударила ей в голову, в этом мире буквально – влюблялись в головы. Она полюбила даже не живой череп, а его – какого–то эфемерного, прячущегося где–то за огуречными радужками, существующего в виде облака теплоты и нежности, в виде души.

– Я тоже тебя люблю, – сказал Эмиль.

И Майе сразу стало комфортно в её чужом теле. Пусть у этого женского тела среднего возраста не было двух пальцев на левой руке, пусть бёдра были в растяжках и шрамах, пусть болели проколотые соски, ей показалось, что она полюбила себя в тот момент его глазами.

После такого признания вновь и особенно сильно захотелось заняться с Эмилем любовью. И пусть у него было отталкивающее тело, и пусть всегда теперь в этом мире–чизкейке казалось, что в постели не двое, а четверо, пусть – захотелось.

По пути домой Майя вновь и вновь размышляла: зачем это всё так придумано? В чём мораль такого мироустройства? Стоит ценить своё тело? Нужно уважать и ценить людей? Как ты к другому, так и к тебе? Это правило, к сожалению, не работало.

Итоговое собеседование в спас–центр было назначено на последнюю среду месяца. Выбор дня был странным: в среду менялись тела, все в этот день были нервными, поступало много звонков…

В утро собеседования Майе прилетело тело какого–то возрастного мужчины, сердечника. От любого шороха давило в груди и заходилось дыхание. Майя внимательно вчиталась в список лекарств на запястье и вытащила из шкафа аптечку. Важно не умереть вместе с этим телом, умрёт само – убьёт голову.

За шорохом инструкции к таблеткам послышался стон. Майя, схватившись за грудь, вышла на звук.

Её мать появилась из спальни скрючившись. От неё шёл крепкий, прошибающий запах грязного тела.

– Придётся тебе вести меня, – сказала она со вздохом. И Майя обречённо кивнула.

Её брату выпало тело совсем маленького мальчика, ростом меньше метра, косолапого, беспокойного. Пока Майя собиралась и собирала мать, он неловко играл в своей комнате, а выходя на кухню и в туалет, несколько раз падал. Для безопасности пришлось его поместить в манеж.

Написал Эмиль. Ему прилетело тело юной девушки и он уже гулял по набережной, готов был увидеться после собеседования. Майю легонько кольнула зависть.

По улице мать еле переставляла ноги. До магазинчика, где она работала больше двадцати лет продавцом, можно дойти за пятнадцать минут, но с больными ногами…

– Всё думаю, а вот не было бы тебя… – начала вдруг мать.

Майя промолчала, перевела дыхание. Одновременно повалил крупный снег и вышло солнце.

В магазинчике Майя включила свет. Поставила для матери табурет перед кассовым аппаратом и рядом стул – с бутылкой воды, таблетками, положила телефон и печенье. Витрины мелко тряслись и гудели. По трубам за стеной гулко шла вода.

– Прости, что ли, – вдруг сказала мать. Майя растерянно улыбнулась, постояла и вышла.

Дома вытащила брата из манежа на пол. Бросила в рот парочку крекеров, глотнула молока, а затем принялась за конспекты по психологии и устав спас–центра. Сердце колотилось неровно.

Только Майя начала созвон, из комнаты брата послышался шум и плач. Майя извинилась и побежала в комнату, отбросила опрокинутый стул, подняла брата с пола, успокоила. Кто бы успокоил её – от напряжения снова сдавило в груди.

Остаток собеседования она просидела с братом на коленях, легонько подкидывала его и прицеловывала в горячий висок. К счастью, начальницу это умиляло. Она обещала сообщить решение позже, прощалась с улыбкой.

Майя почему–то не хотела отпускать брата. Он будто был совсем маленьким, пах как любой ребёнок, сладко и тонко, слушался и лежал тихо, нуждался в ласке.

– Всегда надо меня обнимать, – он почти засыпал.

Майя убаюкала его на своих руках и унесла в кровать.

Эти «прости, что ли» и «всегда надо меня обнимать», кажется, опьянили. Майя включила на ноутбуке музыку и замерла на стуле.

Сердце билось неровно. Не ровно, но легко.

Опустив голову, Майя увидела, как сменяются тела под подбородком. Испугалась, вскочила. Домашние штаны и футболка то почти пустели, то раздувались, треща по швам.

Тела менялись, менялись, менялись.

И вдруг смена остановилась.

Майя встала перед зеркалом и рассмотрела свое тело. Границы на шее не было. Майя рассматривала своё тело. Своё.

Что же было с ним всё это время? Кому оно принадлежало? Как обходились с…с ней? Тело не убил умирающий старческий мозг, его не сбила машина, не пырнул маньяк…

На правой кисти виднелись горошины мелких шрамов. Синие вены подплывали к поверхности кожи на сгибе руки, а затем снова ныряли вглубь… Цепочка родинок спускалась со щеки на шею и ниже.

«Грудь, живот, ноги – всё такое красивое. Может потому, что родное?»

В груди звенело от затаенных слез.

В коридоре Майю ждала застывшая мама. Её цепочка родинок тоже спускалась со щеки на шею и дальше, под блузку, на плечи – по родному телу. Она подносила ладонь к лицу и