Хэппи бади - Ольга Владимировна Харитонова

отца: тёмные волосы, островатые уши, скулы–бритвы. У неё были карие глаза того, кто давно бросил семью. Тонкие губы того, кто «сволочь, козёл и не смей о нём спрашивать».

– Ты как отец! Ты – точно твой отец! – слышала Майя из раза в раз, не понимая, в чём угадала чужие повадки. Зато она теперь знала точно: нет никакой души в груди. И душа, и личность, характер – всё в голове.

Тяжело ощущать родственные связи с семьёй, расставшись с собственным телом. Оно, еще юное, щуплое, помнилось Майе теперь смутно, как фильм, просмотренный в полусне. Майя понимала, что оно где–то там, под чужими головами, уже неузнаваемо изменилось, созрело, что сейчас ему уже девятнадцать…

А здесь, кроме головы, Майе теперь каждую неделю доставалось тело чужое. И мать больше не любила её.

«Ох, девушка, спасибо. Прямо–таки стало легче!»

«Не за что. Помните, это всего на неделю. Всего доброго!»

Отложив наушники и дождавшись выключения ноутбука, Майя потянулась – тело ныло и было слабым, упругого удовольствия от потягивания не случилось.

Мать вернулась со смены в магазине. Вскоре вернулся из школы брат.

– Помой полы! – бросила мать, стоило Майе появиться в гостиной. Никаких скидок на усталость или немощь тела.

Когда Майе в том году выпало нечто с пустотой ниже правого плеча, она всё так же мыла полы и посуду, а разбитая слабостью прибывшего ей однажды набора из конечностей тоньше спиц, как и прежде, тянулась к полкам, чтобы стереть пыль… Когда брату Майи выпало тело немощного старика, он радовался: не пошел в школу и весь день баловался, играя с дряхлой шестипалой рукой. Несправедливо, ему уже семь.

Мать прощала ему неуважение к чужим телам. Майе же всегда твердила: «Ведь у кого-то сейчас твое. Хочешь, чтобы с ним поступали так же?» И Майя смазывала кремом чужие сухие пальцы, подстригала чужие желтые ногти, делала пробежку в тучном теле и усиленно питалась в худом…

Майе часто хотелось сдаться. «Люди запускали себя и прежде, до обмена телами, а сейчас вовсе – кто будет беречь чужое? Напоят, накурят, обколют, всё равно через неделю дадут новое. За больными телами ухаживать неприятно и тяжело, и кто–то просто пережидает такие недели в кровати, не своё же и ладно. Почему мне нельзя?»

Брат отказался от ужина и убежал к себе в комнату. В этот раз ему попалось взрослое женское тело, и он, судя по всему, снова проведёт вечер, перемеряя весь материнский шкаф, как в прошлый раз, защемит молнией платья чужую кожу, истыкает иголками брошей… Захотелось скорее сбежать из дома.

После уборки Майя наконец вырвалась. Спустившись во двор, отдышалась, а потом вызвала такси до набережной.

Да, пусть ехать рискованно, мало кто доверял водителям на все сто, ведь руки теперь у всех чужие, но ей так хотелось застать закат!

Усевшись в машину, Майя глянула на свои острые колени в синих колготках. Для семидесятилетних ног, конечно, синие колготки – явная пошлость. Плевать.

Майя тоже как будто больше не любила себя. Красота для неё изменила значение. Быть красивой – значило подходить головой к новому телу, его шее, плечам, быть пропорциональной и одноцветной.

О, Майе выпадали удивительно разные тела! Каждое утро в новом теле она подходила к зеркалу и долго рассматривала границу на шее – тонкую линию, разделяющую ее и чужую кожу, ее голову и чужое остальное, гадала, чье же оно сегодня, какая у этого тела жизнь?

Разнообразие пугало и удивляло бесконечно. Она то люто ненавидела людей, то безгранично любила ни за что.

В конце мая её кожа была цвета горького шоколада, сама по себе лоснилась на солнце, и шрамы на ней, такие же темные, казались насыпанными дорожками какао.

В начале июня Майе удалось вернуться в прошлое лет на восемь. Детскому телу пришлось таскать её взрослую голову по социальным магазинам – как раз пришло время обновить обувные пары. Тощие мальчишеские ножки несли Майю по улице легко и весело, правда, за высоким столом было сидеть некомфортно, низко.

Прилетали – со шрамами, смешными татуировками, вроде «левая сиська», и страшными, вроде «тебе захочется героина» и «уже дупло».

Попался мужской торс с суздальскими церквями и храмами, почти что карта.

Свезло как–то с ногами: короткими, деформированными, почти декоративными… Майе пришлось с ними ползать по квартире, потому что брат почём зря занимал общую инвалидную коляску, катался и пел.

– Там, где пехота не пройдёт и бронепоезд не промчится, солдат на пузе проползёт! – сопровождал он натужные перемещения сестры. – И ничего с ним не случится!

В конце августа Майя впервые проснулась беременной: пришло не просто тело, но вместе с ним человек. Ей нравилось гладить теплую кожу на крепком натянутом животе и ощущать себя огромной шкатулкой, хранящей жизнь.

– Своих–то детей уже не вырастишь, – вздыхала мать. – Только переходящие теперь, только дети мира. Ты, смотри, терпи неделю, не рожай, растить не на что…

Такси встало в гудящей пробке. Закат Майя пропустила. Она выскочила из машины, пошла в сторону набережной. Небо потускнело и переходило из голубого в синее, а желтые листья на деревьях горели от фонарного света.

Улица напоминала непрофессиональный подиум: толпа шла коряво и вразнобой.

У реки встретило одиночество.

Майя подошла к чугунным перилам и потянула подбородок вперед, в сторону воды, вдохнула прохладный воздух. Прохлада вечера почему–то ощущалась только под носом, лицу было комфортно и благостно, а вот руки очень быстро заледенели, видимо, однажды кто–то их обморозил.

– Тебя беспокоит, что ты не можешь потрогать своими руками своё же лицо?

Это слева подошёл кто–то с головой стильно стриженного, зеленоглазого, лет около двадцати. Всё ниже шеи у него было спрятано в объемном синем пальто. От него летел тонкий аромат парфюма.

Майя быстро разговорилась. Она вообще чувствовала, что в новом мире время идёт очень быстро и времени всё время ни на что толковое не хватает. Если бы этот парень сразу предложил ей пойти и заняться сексом, она бы, наверное, согласилась. Но он не предлагал.

– Да, прямо по паспорту Эмиль, – представился парень. Он протянул руку из широкого овала рукава, Майя пожала ее и скользнула глубже в рукав. Запястье было пушистым, густо заросшим черным и жестким волосом.

– С таким не замерзнешь.

– Мерзну!

Эмиль рассказал, что его голове двадцать три года, что он мечтал стать пожарным и даже успел поступить в академию МЧС, но потом смысл профессии почти потерялся и он бросил учёбу: – Пожары никуда не делись, но тушить их одним