Зеленая «эмка» - Александр Воинов

Они проехали все заставы. Документы у нее оказались в порядке. Только в одном месте комендантский патруль приказал ехать переулками, чтобы не привлекать внимания на главных улицах своим неприглядным видом.

Через полчаса они добрались до гаража, невдалеке от площади Маяковского. И хотя Сорокин и дежурный механик уговаривали ее остаться — наотрез отказалась. Тогда слесарь, как мог, выправил кузов, на что ушло минут сорок.

За это время Сорокин успел выяснить, что старший сержант направляется к командиру дивизии в госпиталь. Лечение как будто подходит к концу, и полковник вскоре должен снова отправиться на фронт. В Москве у Кузнецовой никого нет, и она будет все эти дни дожидаться полковника у госпиталя, живя в машине, так как летние ночи теплые и можно спать на заднем сиденье, укрывшись шинелью.

Потом она уехала, и, когда зеленая «эмка» удалялась, он ощутил в себе незнакомое, тревожное чувство. Словно открылась какая-то дверь, и только он успел заглянуть в другую жизнь, как дверь захлопнулась. И как будто ничего не было, но видение уже проникло в душу.

«Эмка» медленно подъехала к повороту, он в последний раз увидел девушку, и вдруг с мучительной ясностью ощутил, что «шевроле» его поломан и что дырявая «эмка» гораздо лучше этого сияющего трупа с персидским ковром. Он с ненавистью ударил «шевроле» ногой, как будто тот был виноват в его беспомощности, и пошел в гараж.

С тех пор как только вдали появлялась М-1 зеленого цвета, он увеличивал скорость, догонял ее, но машина всегда оказывалась не той, которую искал…

Он рассказывает старую историю о встрече с девушкой, которая промелькнула в его жизни, а я думаю о том, что завтра понедельник. Дома я уже перечитал в старых фронтовых газетах свои очерки и понял, что использовать их можно, но на тот крайний случай, если эта встреча ничего не даст.

У стадиона Алексей повернул к стоянке. В этот же самый момент откуда-то со стороны выскочил наперерез трофейный БМВ. Шофер не мог не видеть нашей машины, но не тормозил, считая, очевидно, что мы обязаны дать ему дорогу.

Я до боли сжал ручку дверцы. Алексей рванул на себя ручной тормоз. Меня бросило вперед, и если бы не вовремя вытянутые ноги, лоб мой наверняка украсился бы здоровенной шишкой.

— Проезжай, чего стала! — закричал Алексей с интонацией профессионального шофера.

БМВ тронулся и моментально затерялся среди других машин. Я успел разглядеть шофера — это была миловидная молодая женщина с двумя рядами орденских планок, прикрепленных к светлой блузке. Рядом с ней сидел молодой авиационный офицер и смеялся.

Алексей почему-то вдруг откинулся к спинке сиденья с выражением мучительного напряжения на лице. Он что-то вспоминал.

— Что с тобой? — спросил я.

— Так, ничего, — ответил он, включая скорость.

Мы приехали за добрые полчаса до начала матча. Алексей стал задумчив. Долго и пристально рассматривал трибуны, и я заметил, что взгляд его устремлен к краю противоположной. Пригляделся и увидел женщину из БМВ…

Игра удивительно быстро кончилась. «Динамо» проиграло «Спартаку». Толпа разгоряченных болельщиков теснила нас к выходу. Вдруг я почувствовал, как Алексей сжал мою руку выше локтя. Невольно оглянулся: почти вплотную за нами шла она.

— Внимание! — прошептал Алексей.

Я замедлил шаг, и, когда у выхода толпа стала редеть, мы почти столкнулись с ней лицом к лицу.

— А помните черный «шевроле»? — пропел Алексей, внезапно нагибаясь к ее уху.

Она взглянула на него полными удивления глазами, а старший лейтенант строго сдвинул брови.

— Так вот вы кто! — усмехнулась она, останавливаясь. — Сразу вас и не узнать! Володя, это тот, кто мою «эмку» шуранул!

Старший лейтенант недоверчиво взглянул на Сорокина. Трудно представить майора с Золотой Звездой на груди простым шофером.

— Не смотрите ревнивым взором молодого мужа, — пришел я на помощь Алексею.

— Не такой уж молодой!… Если считать три года за год, то его стаж уже целых пятнадцать лет! — Она не скрывала откровенной насмешливости; очевидно, прошлое не было ни прощено, ни забыто, и ей доставляло удовольствие ощущение собственной независимости и, если угодно, превосходства над человеком, давняя встреча с которым не оставила добрых воспоминаний.

— Да, годы прошли, — сказал Сорокин, видимо уловив, что одно его неосторожное слово может вызвать резкость.

— Вы и тогда уже были Героем? — она смотрела на Сорокина немигающим, как писали бы сто лет назад, гипнотическим взглядом; весь ее облик олицетворял достоинство; и без того красивая, со стянутыми в пучок на затылке длинными золотисто-ржаными волосами, в эти мгновения она в своем затаенном гневе стала еще прекрасней.

— Нет, это случилось позднее…

— Позднее?! Вот как! Значит, оказалось, что вы человек еще не до конца потерянный?…

— А вы уже тогда произнесли мне приговор?

Она весело, пожалуй, чрезмерно весело рассмеялась.

— Вы, оказывается, догадливый! Да, это был мой первый приговор. Тогда я и не знала, что стану народным судьей.

— Вы народный судья?

— Представьте! И, если вы попадетесь мне, не надейтесь на снисхождение. Особенно, если вашей жертвой окажется девушка, машину которой вы тараните на пустынной дороге.

— Буду молить бога, чтобы он избавил меня от такой опасной встречи. Но вы, Маша, ко мне несправедливы. Я ведь, помните, сам предложил ехать в мой гараж.

— Прекрасно помню…

— В гараже я сразу же позвал механика. Было это?

— Разве механик разбил мою машину?

— Я спрашиваю, позвал ли я механика или нет?…

— Маша! — подал голос старший лейтенант; начавшееся препирательство казалось ему бессмысленным.

Но теперь уже далекое переживание, потерявшее сколько-нибудь важное значение, ничтожное событие, меньше капли в пучине действительно необъятных событий совсем еще недавней войны, продолжало волновать обоих, и они словно перенеслись в прошлое.

— Да, позвал!… Но вы стояли в сторонке с чистенькими ручками и благополучнейшим галстучком…

— Вы презирали мой галстук?

— Нет, вас! Прячущегося от войны.

— Маша! — снова подал голос старший лейтенант. — Прекрати!…

Но она словно не слышала.

— Да! Презирала!… Не хотела принимать от вас никакой помощи!… А вообще, — она вдруг весело улыбнулась и обернулась к старшему лейтенанту. — Где же ты? А вообще-то я вам очень благодарна. Вот мой Володечка!… Из-за вас я с ним встретилась… Пока комдива долечивали, мы с ним во дворе госпиталя машину ремонтировали. Володечка тоже там по легкому ранению лежал.

Старший лейтенант вымученно улыбнулся.

— Да, пришлось повозиться, — проговорил он.

Разговор замирал. Так истончается струя, текущая из где-то перекрытого водопровода, и вот уже из крана капают капли, и то последние…

— Как жаль, что все так получилось, — сказал Сорокин.

Она не ответила. Помолчала несколько мгновений, а затем, взяв под руку своего старшего лейтенанта, отчужденно, словно сразу забыв о Сорокине, кивнула ему и мельком мне и пошла к своему стоявшему неподалеку БМВ.

Сорокин проводил ее долгим взглядом и только тяжко вздохнул за моей спиной.

Больше мы о ней не сказали ни слова, но теперь, как бы озаренная новым светом, предо мной предстала вся жизнь Алексея Сорокина, начиная с того памятного утра, когда мы с ним впервые встретились на Курской дуге. Может быть, тогда он еще и сам до конца не осознавал, что заставило его отказаться от надежной брони, обеспечивавшей ему спокойную жизнь до конца войны.

В кафе на пятнадцатом этаже гостиницы «Москва» было тесно, мы разыскали маленький столик около самого барьера, за которым простирались бесконечные крыши огромного города. Отсюда были видны кремлевский двор и башни с рубиновыми звездами, строго возвышающимися на фоне светлого неба, озаренного последними лучами заходящего солнца.

Москва быстро погружалась в темноту. Уже скрылись очертания домов и, начиная от подножия гостиницы, во все стороны рассыпались бесчисленные огни. Кремлевские звезды светились ровным пурпурным светом, и казалось, что они сделаны из красного бархата. Свежий ветерок освежал разгоряченные лица. Душная июньская ночь здесь наверху была спокойной. Мы смотрели на город, как ночью смотрят со скал в море, в волнах которого переливаются отраженные звезды.