Челобитная - Алексей Евтушенко

И тут дали свет.

Страшный призрак купца Борисова Семена исчез, а Трентиньянов, схватив пальто, шляпу и «дипломат», пулей вылетел из кабинета.

Окончательно он пришёл в себя на полдроге к дому и, решив, что создавшуюся ситуацию надо тщательно обдумать, завернул в первый попавшийся бар, спросил себе сто грамм коньяка и кофе, сел за пустующий столик в углу и принялся разбираться в самом себе.

Необходимо заметить, что Вениамин Александрович трусом отнюдь не был, да и в мистическо-суеверных настроениях и эзотерическом образе мыслей его было заподозрить крайне трудно. Однако следовало признать, что появление призрака купца Семена Борисова оба раза очень и очень отрицательно отразилось как на физическом состоянии Вениамина Александровича, так и на его душевном и, так сказать, психическом здоровье.

Вылив половину имеющегося в рюмке коньяка и глотнув кофе, Трентиньянов констатировал, что при виде призрака его охватывает глубочайший страх, почти ужас. Да такой, что впору поседеть или даже сойти с ума и, что с этим безысходным чувством, поднимающимся в нём серой неотвратимой волной, бороться он не в силах. Тут же припомнилась незавидная судьба трёх его предшественников и Вениамин Александрович очень быстро пришёл к выводу, что необходимо что-то предпринять. И чем скорее, тем лучше.

Но вот что именно? Прикончив первые сто грамм и взяв ещё пятьдесят, Вениамин Александрович понял, что из данной ситуации существует ровным счётом два выхода. Первый: уйти со службы (это было совершенно неприемлемо). И второй: попытаться удовлетворить требования призрака и найти проклятую челобитную. Триста лет – это, конечно, срок немалый, но… чем чёрт не шутит. Впрочем, прежде, чем предпринимать конкретные шаги, следовало навести ещё кое-какие справки, чем Трентиньянов и решил заняться прямо с завтрашнего утра.

Наутро, явившись на службу, Вениамин Александрович попросил Тоню сделать чаю себе и ему и пригласил её в кабинет. Дипломатично поинтересовавшись общим положением дел и услышав, что все в относительном порядке, он спросил:

– Скажи, Тоня, сколько лет ты работаешь в облисполкоме?

– Ну, Вениамин Александрович! – сверкнула красивыми искусственными зубами секретарша. – Разве женщинам такие вопросы задают?

– Брось, Тонечка! – по-свойски подмигнул Трентиньянов и даже позволил себе погладить Тонину тонкую коленку. – Мы же не чужие друг другу люди! – и начальственным тоном добавил, твёрдо глядя в её болотного цвета глаза. – Мне нужно знать.

– Пятнадцать лет, – пожала плечами Тоня.

– И всё время здесь, в этом Департаменте?

– Ну, большей частью да, здесь. Правда, назывался он раньше по-другому…

– Скажи, Тонечка, – нетерпеливо перебил её Трентиньянов, а ты не знаешь кого-нибудь из нашего Департамента, кто, скажем, сейчас на пенсии давно, а перед этим долгое время тут проработал? Мне, понимаешь, один исторический вопрос нужно провентилировать. —

– Как же, знаю… Лет двенадцать назад ушёл от нас на пенсию Вадим Никанорович Двоеполъский из отдела Лесов и Полей. Ему уже тогда было под девяносто, но его держали до последней возможности, как незаменимого специалиста. Так вот он, говорят, работал ещё в Департаменте Землеустройства при последнем государе-императоре. Представляете? Сейчас ему больше ста лет, но он ещё жив… Да у меня даже где-то телефон его домашний был записан. Найти?

– Да, пожалуйста, это было бы очень кстати.

– Хорошо, сейчас посмотрю… а… что случилось-то?

– Ничего, Тонечка, не случилось, – фальшиво улыбнулся Трентиньянов, совершенно справедливо опасаясь ненужных его карьере слухов и пересудов. – Так. уточнить кое-что хочу. Новые веяния, знаешь ли, требуют разумной инициативы… В общем, потом все расскажу, если получится, а сейчас не хочу сглазить, – и Трентиньянов шутливо сплюнул три раза через левое плечо.

Вадим Никанорович Двоепольский действительно оказался жив и даже для своих невероятных лет довольно бодр. Услышав, кто его беспокоит, обрадовался, что не забывают старика и к просьбе о встрече отнёсся с юношеским энтузиазмом, назвав свой адрес и удобное для визита время – вечер следующего дня.

Старый чиновник встретил Трентиньянова в прихожей и, тяжело опираясь на трость, лично проводил Вениамина Александровича в гостиную, где на столе уже ожидал яблочный пирог и чай,

– Нынче разучились пить чай, – поведал Вадим Никанорович, самолично разливая густую заварку по тонкостенным стаканам в ажурных серебряных подстаканниках. – Пьют из чашек большей частью. А чай надобно пить исключительно из стаканов, – тогда в нём особенный вкус появляется. В моё время даже понятие такое бытовало – чайный стакан. Он, стакан этот, собственно и посейчас выпускается, да только название своё утратил. Да и где, скажите на милость, в наше время вы найдёте хорошие подстаканники, а? То-то. Нуте-с, так с чем пожаловали?

Трентиньянов подивился про себя энергичному виду старика (Двоепольскому никак нельзя было дать больше восьмидесяти) и, внезапно переменив решение, которое принял накануне визита, рассказал все.

О незавидной судьбе трёх его, Трентиньянова, предшественников, о жутком призраке купца Семена Борисова и о злополучной челобитной.

Вадим Никанорович слушал внимательно, не перебивал, прихлёбывал помаленьку чаек с лимоном и только под конец повествования попросил разрешения закурить.

– Вы – у себя дома, – удивился Трентиньянов. – Курите, пожалуйста, и не обращайте на меня внимания.

– Я-то дома, но вы – гость, – резонно заметил старик и вставил в янтарный мундштук «приму».

Некоторое время он молча курил, стряхивая пепел в массивную бронзовую пепельницу на львиных лапах.

– Что ж, – вымолвил он наконец, – признаюсь честно, что подобную историю я уже однажды слышал и было это, дай Бог памяти… да, точно, перед самой революцией. Весной семнадцатого года. Я тогда только начал служить курьером в Департаменте Землеустройства при губернской управе. Так вот. Молодые чиновники в курилке рассказывали примерно то же самое, что и вы сейчас. Мол, чертовщина какая-то творится в Департаменте Землеустройства, – бродит по ночам призрак, якобы, купца и просит подписать какую-то челобитную. А те, мол, из начальства, кому он является, так или с умом трогаются или спиваются, или ещё что с ними нехорошее происходит. Говорили, помню, что тянется вся эта история уже двести лет с лишком и с некоторыми перерывами и, что не будет призраку купца успокоения, пока кто-то не найдёт и не заверит челобитную своей подписью и не поставит на неё печать Департамента. Да-с, я тогда молодой был совсем, переполненный, так сказать, прогрессивными идеями, и ни в каких призраков или, там, привидений, разумеется, не верил, а потом… Потом, как известно, началась революция, и за все годы службы в Департаменте уже при советской власти я, признаться, ни разу подобных разговоров не слышал. Да и с начальниками нашими, помнится, всё было в порядке. В относительном, конечно. На самом-то деле всякое бывало, при Хозяине особенно, да и после… сами понимаете, но чтобы призрак… нет, не слыхал. Видать, действительно прежние времена возвращаются, раз этот Летучий Голландец от нашего чиновничества опять появился. При коммунистах-то, должно быть, опасался показываться! – и Двоепольекий рассмеялся сухим старческим смехом.