Несокрушимые - Игорь Лощилов

   — Откуда к тебе, отче, пришло такое, чтоб похорониться вживе?

Старец загремел железом и показал наверх:

   — Оттуда и пришло. Я ведь смолоду навроде вас по земле бегал без разумения, хозяйство вёл, в богатеи хотел выйти, грешил и каялся, покудова не открылась мне первопричина всех наших бед. Знаешь её?

Афанасий помялся и неуверенно сказал:

   — Верно, в том, что заповеди Божии не чтутся...

   — Но кто-то толкает, чтоб не чтить, значит, не в том дело.

Тут Макарий высунулся из-за плеча Афанасия:

   — Нету доброты в душе, всяк обидеть другого норовит.

   — А почему нету? Молчите... Так я вам разобъясню. Всё дело в имении, кажен хочет иметь у себя более, чем у соседа. Отсюдова всё зло: воровство, душегубство, прелюбодейство, зависть. Опять спрошу: для чего же иметь? Отвечу: чтобы тело своё льготить. Вот и выходит, что тело наше есть источник всех бед, кладезь мерзостей, сосуд грехов...

Старец помолчал и продолжил:

   — И стал я этот кладезь очищать, сначала от похоти и постыдных желаний, после от обычных. Не сразу они из него выходили, приходилось дубьём выколачивать, одначе выгнал почти всех. Таперя никаких желаний нету, а с ними и грехи ушли. Так-то...

   — Сколь же времени на то тебе понадобилось? — спросил Афанасий.

   — Ушёл в скит при Иоанне Лютом, трёх царей пережил и этого переживу.

   — И всё безвылазно?

   — Да нет, вылазил. Сначала по лесу шастал, псалмы горланил, один раз даже в Москву подался, чтоб царя насчёт ляхов упредить. Только зря суетился, с той поры и приковался цепью, чтоб более в соблазны не входить.

   — Как же ты пропитание себе промышляешь?

   — Никак, что Господь пошлёт, то и ладно. Попросишь, когда совсем невмоготу, назавтра добрый человек пожалует и хлебушек принесёт.

   — Человеку в твой скит мудрено добраться.

   — Я ж говорю: Господь направляет, ну а коли человека поблизости нет, он замену пришлёт: глядь, лягушонок припрыгнет, али червь приползёт.

Макарий подал неожиданный голос:

   — Так ведь это грешно. Господь запретил есть ползающих, только тех разрешил брать в пищу, кто жуёт жвачку и имеет раздвоенные копыта.

Отшельник тут же в ответ:

   — Тебя нынче в монастыре потчевали свиным окороком, верно? — Макарий ошеломлено подтвердил. — А ведь свинья жвачку не жуёт, тоже, выходит, грешил? — И немного помолчав, прибавил, обращаясь к Афанасию: — Он червя более человека жалеет, пусть уходит.

Афанасий не без злорадства потеснил товарища к выходу, хотя сам бы с удовольствием оказался на его месте. Подождал пока стихнет шум от выбирающегося наверх Макария и приступил к своему делу. Отшельник выслушал рассказ о сне Иоасафа и надолго застыл в неподвижности, его железы не издавали ни малейшего звука. Сколько прошло так времени, Афанасий не ведал, от зловония земляной кельи у него стали слезиться глаза, запершило в горле, он держался из последних сил. Вдруг загрохотало железо, Иринарх соскочил со своей лежанки, пал на колени и вскричал:

   — Господь, вразуми раба Своего, услышь зов сердца и дай знак! Дай знак! Дай!

Он кричал безостановочно, извивался всем телом. Звенело железо, сыпалась земля, и когда Афанасий решил, что живым из этой могилы ему уже не выбраться, грянул гром, протяжный, раскатистый. За первым ударом последовали новые, казалось, небо приняло вызов Иринарха и стало вторить его воплям. Но вот хлынул ливень, старец, обессиленный, пал на лежанку и затих. А через некоторое время спокойно заговорил:

   — Слышал знак Господень, через него вразумление пришло. Крепка Троицкая обитель, стоит она, аки крест в мерзости запустения и должна стоять неколебимо. Три испытания будут ниспосланы ей. Придут под её стены силы великие с пушками и прочими огненными хитростями. То будет первое испытание, испытание огнём. За ним другая выйдет напасть: глад, болезни, мор, она будет пострашнее первой, — то второе испытание, испытание немощью. И третье, самое страшное, не минует — испытание ложью. Испытай разные, но единые в сути и, коли выдюжите, будет обитель веки вечные стоять, а иначе сгинете без возрождения...

Старец затих и ни на какие вопросы более не отвечал. Афанасий выбрался наружу. Широко раскрыв рот, он стал судорожно глотать чистый послегрозовой воздух и после нескольких глотков свалился прямо у лаза, задохнувшись.

НАШЕСТВИЕ

Сентябрь выдался сухой, прозрачный. Деревья стояли в полном листе, гуси не спешили в отлёт, разве что паутина стелилась по кустам да радовала глаз обильная рябина. Заросли с рдеющими кистями сплошняком заполняли склоны невысокой горы Красной, как нельзя лучше оправдывая её название.

В этот погожий день 23 сентября 1608 года пологая вершина горы была заполнена вооружёнными людьми. Среди них выделялись двое, стоящие впереди, остальные находились в почтительном отдалении. По всему было видно, что эти двое привыкли повелевать. Люди такого рода ведут себя как актёры на сцене, в расчёте на то, что каждое слово или жест заметят зрители. Одного из повелителей звали Ян Пётр Сапега, по своему происхождению и выдающимся качествам полководца он вполне соответствовал первому впечатлению, а помимо этого отличался крайней независимостью и язвительным умом. Никого не боялся сей отважный рыцарь, держался вольно с самим королём, а над нынешним Тушинским вором потешался в открытую и иначе как цариком не называл. В бою проявлял удивительное мужество. Несколько дней назад в битве с войском царёва брата Иваном Шуйским получил рапу в лицо, но не выпустил из рук саблю, нашёл силы поразить стрелявшего в упор и повести за собой растерявшихся воинов. Сейчас он стоял в своей любимой позе, скрестив на груди сильные руки, и с удовольствием подставлял лёгкому ветру изувеченное лицо. Перед ним лежала Троице-Сергиева лавра — обитель, о богатстве которой ходили целые легенды.

Монастырь был окружён каменной стеной, даже издали она казалась внушительной, и стоявший рядом с Сапегой пан Лисовский подтвердил: высотой саженей четыре и толщиной не менее трёх, но самое главное — строили мод личным наблюдением царя Иоанна Грозного, который не терпел небрежения. Этот пан знал, что говорил. Он уже проходил здесь недавно разбойничьим набегом и соблазнённый рассказами о несчётной монастырской казне хотел кончить дело внезапным приступом, но лавра презрительно затворилась и Лисовскому, подобно голодному волку, оставалось только злобно щёлкать зубами. Сжёг с досады близлежащую Клементьевскую слободу и пошёл дальше, к Переславлю, монастыри которого не имели столь крепкой защиты.

Лисовский тоже был храбрым и умелым воителем, хотя пониже рангом, чем Сапега, к тому же неумеренная жадность и склонность к плотским утехам зачастую не позволяли проявляться по-настоящему его воинской доблести. Ни в чём не знал меры этот пан — на родине промышлял грабежом и насилием, так что принуждён был бежать от справедливого возмездия, а уж здесь, в чужой стране, его разбойничьим наклонностям не находилось никакого удержу. Под стать себе подобрал головорезов, их так и звали — «лисовчики».

Сапега продолжал обозревать крепость и её окрестности, которые казались спокойными и не обнаруживали зримых признаков тревоги. День клонился к вечеру, из ближних слободок тянуло дымком, мычали возвращавшиеся с пастбищ коровы. Красноватое солнце освещало белые крепостные стены, на них были особенно хорошо заметны любопытствующие монахи в чёрных рясах.

— Словно вороны на гробе каменном, — проронил вполголоса Сапега. Стоявшие в отдалении отозвались угодливым смешком и стали передавать шутку далее.

   — А вот шуганём их пушками, живо разлетятся, — подхватил Лисовский.

Его слова остались незамеченными — свита, как преданная собака, отзывалась только на голос хозяина. Лисовский презрительно хмыкнул и объявил, что его отряд намерен занять Служнюю слободу, примыкающую к восточному участку крепости.

   — Ты же говорил, что там четыре башни и наиболее сильные укрепления, — удивился Сапега.

   — Твоя милость знает, что я не привык прятаться в норы! — вспыхнул Лисовский, озабоченный более всего тем, чтобы успеть захватить неразорённые дома. Истинная причина его неуместной горячности была слишком очевидной. Сапега глянул на хитреца из-под полуприкрытых век и сказал:

   — Доблесть пана Лисовского всем известна, уверен, что на приступе твои люди будут первыми, — и видя, что тот довольно усмехнулся, продолжил: — Но крепость вряд ли стоит штурмовать с сильной стороны. С юга она кажется слабее, к тому же с той горы её удобно обстреливать пушками. Там ты и расположишься. Ас востока станет пан Тышкевич.

Лисовский не смог сдержать недовольного возгласа — указанное место приходилось на сожжённую Клементьевскую слободу, вряд ли его воинов обрадует знакомое пепелище. Утешало одно: он уже направил их к Служней слободе и к приходу Тышкевича там немного что останется.