Храм мотыльков - Вячеслав Прах

Мальчик с глазами, полными ночи, отрицательно покачал головой.

– Я тебе уже говорил, Мэри, что Дону не стоит навязывать свои увлечения. То, что занимает тебя, совсем необязательно окажется интересным ему.

– Не говори ерунду, Фредерик. Мы с тобой уже обсуждали эту тему много раз. Театр – это великое искусство, не то что твои ковыряния в мозгу. Люди на сцене жизнь проживают, а ты проживаешь свою жизнь в психушке, тебе меня не понять… Это же игра, чувство, одухотворенность. Эмоция, в конце концов! Как тебе может быть неинтересен театр, Дон? – Мэри посмотрела назад, на сына.

Юноша ничего не ответил, он даже не слушал сейчас, что говорит ему мать. Он находился, как обычно, в себе – там, внутри, где скрыт целый мир, о котором не знает никто, а только он, единственный. Этот уголок был самым лучшим убежищем от театра, от назойливых советов матери, от безразличия отца.

– Ты слушаешь, но не слышишь, к сожалению, только меня. И в речах любого встречного ты бы нашла больше смысла, чем в моих словах. Есть вероятность, что я перестал что-либо значить для тебя.

Даже со своими родными доктор Браун оставался психиатром.

– Доктор Браун, мне кажется, вы заработались. Оставьте свои методы у себя в кабинете… Ты снял свой халат, а значит, теперь ты – просто Фредерик, абсолютно нормальный человек, по совместительству – муж и отец.

Мужчина глубоко вдохнул, а затем выдохнул. Ему сложно было отделить себя от доктора Брауна.

– Что тебя так тревожит, Фредерик?

– Мне не дает покоя один мой пациент…

– О, господи, – вздохнула Мэри.

– Я знал, что ты так отреагируешь, поэтому в последнее время я перестал делиться с тобой своими мыслями.

– Что на этот раз?

– Он видит через плотно повязанную на глаза повязку. Такой случай в моей практике впервые.

– Кто?

– Мой пациент. Он себя называет Ричардом Ло.

– Ричард Ло? – переспросила Мэри и уставилась на профиль своего мужа. Судя по ее интонации, это имя она уже слышала ранее.

– Да. Тебе знакомо это имя?

– Знакомо. Это известный писатель.

– Писатель? – Фредерик не поверил собственным ушам.

– Да. Но твой клиент, похоже, его однофамилец. Или он назвался именем этого писателя. Ни за что не поверю, что настоящий Ричард Ло лежит в твоей психушке и видит через повязки. Это не он!

– Может быть, самозванец… Мэри, ты могла бы мне сказать, в каких книжных продаются книги этого Ричарда Ло? Ты их читала?

– Думаю, что во всех. Фредерик, разве ты никогда не видел рекламные афиши? Они расклеены буквально по всему городу. Когда он выпускает новую книгу, на каждом столбе можно встретить плакат с его именем и местом презентации. Такая сейчас мода – мозолить глаза своими новыми книжками. Сначала горе-актеры, бедные жертвы театра, потом недопевцы, а теперь…

– Мэри, я спросил у тебя, читала ли ты его книги.

Казалось, доктор Браун повеселел.

– Конечно, читала. Может быть, для тебя это открытие, Фредерик, но я люблю читать книги.

– О чем он пишет?

– О любви, о чем же еще, – фыркнула хмурая женщина и обернулась назад, чтобы посмотреть на скучающего Дона. Кажется, он уже засыпал.

– Ясно, – отозвался Фредерик разочарованно. Он не особо разбирался в данной области, да и новая версия, что его подопечный – известный писатель, отпала сама собой. Его пациент – не тот человек, который мог бы писать о любви.

– Я бы хотел быть как ты! – словно гром среди ясного неба, прозвучали странные слова кареглазого юноши, которого обнимали и целовали от всей души, только когда он родился. Только когда он был больше похож на беспомощную куклу, головка которой так прекрасно и несравненно пахла. Обнаружив в нем человеческие задатки, Фредерик и Мэри стали его обнимать и целовать только по праздникам. Божественное прошло, благоуханное увяло, бессмертное погибло. От отцовской любви мальчику и подавно оставались лишь малые крошки, которыми он никогда не мог насытиться, но стыдился признаться в своем голоде. Ему достались от отца глаза, они были такого же цвета.

– Что ты сказал, Дон? – переспросил отец.

– Я сказал, что хотел бы быть как ты. Психиатром!

– О, святые угодники… – Мэри демонстративно схватилась за свое здоровое сердце.

– Но почему? – осторожно спросил Фредерик.

– Потому что то, о чем ты рассказываешь, очень интересно. А смотреть, как люди ходят по сцене, машут руками, размазывают сопли по лицу и говорят заученные слова, – это скучно.

– Не говори так, Дон! – строго сказала мать, а затем обратилась к Фредерику: – Видишь, что ты наделал.

– Я ничего не делал, Мэри. В его возрасте это нормально – брать пример со своего отца. Я ничего в этом дурного не вижу. Но если то же самое Дон мне скажет в шестнадцать лет, то повод для беспокойства тебе обеспечен, дорогая. А пока ты можешь расслабиться. Сегодня был тяжелый день, и все мы хотим спать. Правда, Дон? – посмотрел строгий психиатр в зеркало заднего вида.

– Да, – меланхолично отозвался юноша.

Поздним вечером, когда в большом двухэтажном доме с тремя просторными спальнями уже давно сроднились с постелью Мэри и Дон, Фредерик долго крутился, отчаянно пытаясь уснуть, а затем поднялся с кровати и сделал один телефонный звонок.

– Алло. Доктор Стенли, надеюсь, я не заставил вас покинуть теплую постель, чтобы подойти к телефону?

– К-кх, – откашлялся его собеседник на другом конце линии. – Все так и было, доктор Браун, – серьезно сказал он. – Что могло случиться в такой поздний час?

– Вы не сказали, что он видит через повязку, доктор…

– Ах, вы об этом (доктор Стенли зевнул). Я много чего вам не сказал, молодой человек. Вы хотите занять мое место, подвинуть меня, пятидесятилетнюю мумию, черт бы меня побрал, но эта больница – мой родной дом. Даже здесь и сейчас, в собственной спальне, я чувствую себя как в съемной квартире. Впрочем, какое вам до этого дело?

– Никакого, – спокойно отозвался Фредерик, когда выслушал своего пожилого собеседника. Он давно был лишен всяких человеческих чувств, особенно – сострадания. Он никогда не сострадал своим пациентам, он либо их понимал, либо нет.

– Скажите мне, доктор Стенли, почему мой пациент оказался в таком положении, в котором я его сегодня застал? Даже особо буйным не надевают повязку на глаза, а этот парень – само спокойствие. Какое лечение вы ему прописали, доктор? Почему история болезни пуста?

– Слишком много вопросов, Браун. – Собеседник Фредерика неожиданно засмеялся. – Вы что, полагаете, что занять место главного врача так легко – подошел, сел и больше не встал? А, так вы думаете? Нет, дорогой Фредерик, вас оценивают, и если вы сможете поставить диагноз этому человеку, назначить ему лечение и вылечить его, то место – ваше. Очень просто. Куда уж проще.

Последние слова не понравились Фредерику, но он не подал вида.

– Доброй ночи.

Его собеседник положил трубку.

– Хорошо. Очень хорошо… – сказал про себя Фредерик и отправился в постель.

Дом, который доктор Браун построил собственными руками, был холодным, начиная со стен и заканчивая пылающим камином. Теплый дом, но невыносимо ледяной! Знаете, такое место, где не можешь чувствовать себя счастливым и полным сил. Это было убежище, которое давало лишь укрытие от дождя, но не уют, не ощущение спокойствия всем членам семьи, кроме самого доктора Брауна. Бесчувственный психиатр, нет, даже не бесчувственный – слишком уж грубое слово, а человек, разучившийся чувствовать, считавший, что снег – лишь состояние воды, ощущал себя в этом доме как всегда, а именно – никак.

Мэри не раз жаловалась мужу, что цветы в этом доме вянут, не дожив до утра, и что чистая вода, простояв некоторое время в стакане и вобрав в себя всю энергетику дома и его атмосферу, портится, становясь отравой, от которой крутит живот. Этот дом, говорил Дон, – энергетический вампир, который высасывает всю душу и энергию залпом, но стоит лишь выйти на улицу – и ощущается мгновенный прилив сил.

– Чепуха, – повторял Фредерик, когда начинались жалобы относительно дома. – Меньше смотрите телевизор и больше гуляйте на свежем воздухе.

– Вы вчера мне сказали, что я заблуждаюсь по поводу окна в Вашей комнате, Ричард. Расскажите, пожалуйста, мне об этом окне.

На этот раз Фредерик мог уделить больше времени своему таинственному собеседнику.

– Вы очень внимательны, доктор Браун. Да, я мог такое сказать, но не помню этого.

Голос Ричарда Ло в этот раз был слабее, не таким напористым. В воздухе не ощущалось больше отвратительного смрада, доносившегося от него, скорее всего, утром его хорошенько помыли и привели в должный вид.

– Скажите, Ричард, верно ли я понял, что вы не помните, о чем мы вчера разговаривали с вами?

Ричард Ло как-то странно вздохнул, похоже, он не расположен был сегодня к общению.

– Я не так сказал. Я лишь произнес, что не помню своих слов насчет окна, но совсем не отрицаю, что мог такое сказать. Человек, который не помнит или не желает помнить некоторых вещей, предположительно сказанных им когда-то, не лгун. Ложь зачастую ведет к бездне, а я ясно вижу путь, которым я иду.